— Надо пойти прибрать, — произносит хозяйка и взбегает по лестнице.
— Ну, как? — осведомляется Симонэ. Дю Барнстокр взмахивает рукой.
— Дорогой Симонэ! — восклицает он. — Я отмстил за ваше бильярдное поражение! Победа, слава, богатство! Таков всегдашний удел дю Барнстокров! А сейчас я выпью за свою победу… Вы не желаете, господин Мозес?
Мозес, с неизменной сигарой в зубах, отрицательно трясет головой и проходит через холл к двери, закрытой портьерой.
— Куда это он? — с любопытством спрашивает Глебски.
— Там номер люкс, — механически отзывается Брюн. Затем осклабляется. — Для богатых клиентов, три комнаты и прочее, не для вас, господин…
— Глебски, — поспешно говорит инспектор.
— Рюмку кюрасо, Брюн, дитя мое, — произносит дю Барнстокр, — и я пойду спать.
Брюн наливает рюмку, оглядывает Глебски и Симонэ и говорит:
— Ну, вот что, господа. Бар закрывается. Если хотите чего, говорите, я ухожу…
— Бутылочку бренди, очаровательн… э-э… если можно, — говорит Симонэ.
— Благодарю, дитя мое, — произносит дю Барнстокр и уходит к лестнице.
Брюн достает из-под стойки бутылку, швырком подает Симонэ и, заперев кассовый ящик, молча уходит за дю Барнстокром.
Симонэ берет бутылку, смотрит на свет.
— Вы еще не хотите спать, Глебски? — осведомляется он.
— Да нет, я еще посидел бы…
— Тогда передвинемся за столик. Возьмите рюмки… Они усаживаются за столик в глубине холла.
— Значит, Олафа ободрали, — говорит Симонэ, наполняя рюмки. — Бедняга… Впрочем, хитрец. Как он притворялся, что не умеет катать шары! Классически! А потом, когда ставки поднялись до предела… и я сам, дурак, их поднял… он раскрылся! Вы видели, Глебски?
— Видел. Он вам не дал ни одного удара сделать…
— Да. А теперь мои денежки в кармане этого фокусника… Ну, не обидно ли?
Глебски задумчиво поднимает к губам рюмку, и в этот момент пол вздрагивает, жалобно звякают оконные стекла и бутылки в баре, и слышится отдаленный мощный гул.
— Ого! — говорит Симонэ. — А ведь это обвал в горах. И недалеко!
Грохот затихает, и где-то наверху громко хлопает дверь.
— Здесь часто это бывает? — осведомляется Глебски.
— Два раза за месяц, что я здесь, — отвечает Симонэ. — Это уже третий…
По лестнице, стуча каблуками, сбегает Брюн.
— Дитя мое! — взывает Симонэ. — Присоединитесь! По рюмочке!
— Идите вы к черту! — зло откликается Брюн и исчезает за портьерой, где находится контора, в которую заходил давеча Глебски.
— Невоспитанное существо, — замечает Симонэ.
— А чего вы к нему… к ней пристаете? — лениво говорит Глебски.
— Никак не могу понять: она это или он? — говорит Симонэ.
— Это имеет значение?
— В известном смысле — да.
— В смысле чувственных удовольствий?
Симонэ разражается своеобычным ржанием. По лестнице озабоченно спускается госпожа Сневар. Она проходит за портьеру — видимо, в контору.
— А вы что, — говорит Глебски, — действительно ухлестываете за хозяйкой?
— Разумеется. Какой же уважающий себя физик отказался бы…
— Ваше дело швах, Симонэ, — говорит Глебски.
— Почему это?
— У вас никаких шансов.
— Это почему же?.. А-а! Ну, господин Глебски, вы — ходок! Уже успели? Я, можно сказать, тружусь месяц…
Портьера распахивается, выходит очень озабоченная госпожа Сневар. Она оглядывает холл, замечает Симонэ и Глебски, идет к ним.
— Несчастье, господа, — говорит она и садится. Симонэ немедленно придвигает к ней рюмку. — Связи с городом нет. Это значит, что обвалом засыпало дорогу и забило ущелье. Нас откопают не раньше, чем через неделю…
— Рация у вас есть? — осведомляется Глебски.
— Нет.
— Превосходно! — восклицает Симонэ. — Необитаемый остров!
— Так-то оно так… — неуверенно говорит Глебски.
— Не беспокойтесь, — быстро говорит хозяйка. — Связи нет, но все остальное есть в избытке. Продукты, напитки…
— А если захотим разнообразить меню, — подхватывает Симонэ, — бросим жребий… Нет! Съедим этого… как его… Хинкуса! А?