В ответ на это Хинкус принимается кашлять. Он кашляет долго, с надрывом, с сопением, а тем временем Глебски и Симонэ торопливо освобождают его от веревок. Бормоча ругательства, Хинкус ощупывает шею, запястья, бока.
— Кто это вас? — опрашивает Глебски.
— Почем я знаю? — плаксиво отзывается Хинкус. Задремал я… там, на крыше… Вдруг схватили, скрутили… я и охнуть не успел… — Он поднимает левую руку и отгибает рукав. — А, черт… Часы раздавил, сволочь… Сколько сейчас, не скажете?
— Около одиннадцати.
— Около оди… — Хинкус вскакивает, озирается. — А где… Послушайте, это же не мой номер!
— Да, это мой номер, — говорит Глебски.
— Понятно… Ладно, пойду я тогда… Глебски легким толчком усаживает его снова.
— Нет, Хинкус. Погодите, Сначала несколько вопросов.
— Подите вы! — визжит Хинкус — Сначала чуть не убили, теперь с вопросами какими-то лезут… Пустите меня!
Он опять пытается встать, но Глебски прочно держит его за плечо.
— Сидите, Хинкус! — рычит он — Сидите, вам говорят!
— Да кто вы такой, чтобы мной распоряжаться? — визжит Хинкус.
— Господин Глебски — полицейский инспектор, — веско произносит Симонэ. — Не валяйте дурака, Хинкус.
Несколько секунд длится молчание. Хинкус, приоткрыв рот, с ужасом смотрит на Глебски.
— А я… — бормочет он наконец, — я ничего такого… Меня самого чуть не прикончили… сами видите…
— Кто? — жестко спрашивает Глебски.
— Что — кто?
— Кто вас чуть не прикончил?
— Не знаю… Как бог свят — не знаю! — Врете!
— Точно — не знаю! Я задремал… Вдруг схватили, скрутили…
— Не ври, Филин!
Снова секундное молчание. И вдруг Хинкус дико взвизгивает, валится на пол и принимается кататься по ковру, колотя себя кулаками по голове.
— Отпустите меня! — визжит он. — За что вы меня? Отпустите! Я подохну сейчас! Подохну! Подохну! Меня убьют! Убьют!
— Кто? — кричит Глебски, наклоняясь над ним. — Кто тебя убьет, Филин? Говори!
Хинкус умолкает и, сжавшись в комок, трясется мелкой дрожью.
— Ладно, Филин, — говорит Глебски. — Вставай. Ступай к себе. Поговорим потом.
Сморкаясь и всхлипывая, Хинкус поднимается на ноги, бредет к двери и выходит в коридор. Глебски и Симонэ следуют за ним. Войдя в свой номер, Хинкус набрасывается на один из своих баулов, раскрывает его и хватает знакомую нам картонную коробку. Затем, не стесняясь присутствием Глебски и Симонэ (или попросту не замечая их), спускает штаны, ломает наконечник у одной из ампул, набирает желтоватой жидкости в цилиндрик шприца и вонзает шприц в правую ляжку. На лице его, истасканном и измятом, с еще не высохшими слезами недавней истерики, появляется выражение крайнего блаженства.
Симонэ сплевывает с отвращением. Инспектор выводит его из номера Хинкуса, закрывает дверь и запирает ее ключом снаружи.
Они медленно идут по пустому коридору.
— Ничего не понимаю… — бормочет Глебски.
— Да, дело запутанное, — сочувственно произносит Симонэ. — Этот Хинкус…
— Нет, тут не в Хинкусе дело, — нетерпеливо перебивает Глебски. — То есть Хинкус, конечно, тип подозрительный, мы им еще займемся, но к смерти Олафа он явно отношения не имеет.
— Почему вы так думаете?
— Да это очень просто. Если принять, что часы Хинкусу раздавили, когда связывали его, то это произошло примерно в половине девятого… Большая стрелка там, правда, отвалилась, но маленькая остановилась между восемью и девятью…
— Вот так штука! А я и не догадался поглядеть…
— Вот. А в это время Олаф еще дулся с Мозесом и фокусником в карты. Он тогда еще был жив. А когда он умирал… или его убивали… Хинкус валялся у меня в ванной.
— Тогда кто же…
— Я и говорю, что ничего не понимаю. Кто связал Хинкуса? Кто убил Олафа? А тут еще серебряные пули эти… И этот ложный вызов, который, оказывается, совсем не ложный, вернее, не совсем ложный…
— Какой вызов?
— Кто-то передал отсюда по телефону телеграмму в нашу мюрскую полицию от имени госпожи Сневар…
— Так вы приехали по вызову?
— Да.
— Понятно… Постойте, Глебски!.. — Симонэ останавливается и хватает инспектора за рукав. — Я вспомнил!
— Что?
— Когда же это было… М-м… Я околачивался возле бара ждал эту… это… ну, Брюн я ждал, хотелось пропустить рюмочку, а в это время Хинкус звонил в Мюр по таксофону… Теперь я все понял! Конечно же, он диктовал телеграмму! Правда, тогда особого внимания не обратил… увидел я его тогда впервые в жизни… но запомнились мне такие слова: «Жду, поторопитесь…»
— Когда это было?
— Сегодня утром, перед завтраком…
— Не получается… — произносит Глебски. — Вызов был послан прошлой ночью… Но все равно, интересно. Значит, Хинкус кого-то ждет.
— Если обвал забил дорогу, ждать ему придется долго…