— Как — что? Следил, чтобы он не смылся, ежели догадается… С крыши ведь все на десять километров вокруг видно, живьем бы я его ни за что не выпустил. Пули у меня серебряные это для них, оборотней, самая смерть…
— Стоп, Филин. Оставим это. Объясни мне лучше, почем он тебя просто не шлепнул.
— Так я же вам говорю: нельзя ему людей убивать, нельзя Это же все знают! Господи, да кто бы осмелился его выслеживать, кабы не это?
— Пусть так. А почему же он не смылся, когда тебя связал?
Хинкус качает головой.
— Не знаю. Тут я уже ни черта не понимаю. Как вы меня тогда развязали, я уверен был: выпустил я его, открутит мне теперь Чемпион башку. А нынче за завтраком смотрю — он здесь. Не знаю… Может быть, дорогу завалило? Так ведь этому колдуну завал разобрать — раз плюнуть…
— Каким образом? — спрашивает вдруг Симонэ.
— Что?
— Ну, как он может разобрать завал?
— Обыкновенно, как бульдозер… Как он подкоп под банк делал… Только дым шел! Он и на человека-то был тогда не похож — паук какой-то, а то и рак…
— Ничего себе — фокусник… — тихонько говорит Брюн.
— Ну, хорошо… — произносит Глебски и не без труда поднимается. — Что же мы имеем?
— Врет он все! — выпаливает Брюн. — Чепуха все это — про дю Барл… Бран… Никакой он не вурдалак и не оборотень, я его знаю, еще в прошлом году на его представлении была… Он вам здесь заливает, а вы уши развесили…
— Я? — визжит Хинкус — Вру?
— Молчите, Хинкус, — говорит Глебски. — Хинкус не врет, Брюн. Он просто все перепутал. Выследил он не дю Барнстокра, а Мозеса.
— Как так? — вскидывается Хинкус.
— Да так, Филин. Гнался ты за Мозесом, но между Мозесом и тобой в отель приехал дю Барнстокр. И ты его принял за Вельзевула.
Глаза Хинкуса вылезают из орбит.
— Как… Как же так?
— А вот так. Но не об этом сейчас речь. Чемпион должен был приехать один?
— Нет… — бормочет совершенно подавленный Хинкус — При нем всегда трое…
— Что он собирался сделать с Вельзевулом?
— Шлепнуть… — бормочет Хинкус — От Чемпиона не завяжешь… И молитесь все, чтобы полиция вперед него успела! — с тоской, едва не плача, говорит он. — Потому что он всех вас шлепнет, он свидетелей не любит! И меня с вами заодно…
— Ладно, вставай, — говорит Глебски. — Пойдем, я тебя где-нибудь запру.
Хинкус со стоном поднимается, держась за голову. Симонэ, кусая ногти, невидяще глядит на него. Брюн стоит, держа кий наперевес, словно копье.
— Вот это уже настоящая жизнь… — негромко говорит она.
В холле, у известного нам столика (винтовка стоит на полу, прислоненная к спинке кресла), госпожа Сневар ловко и быстро перевязывает инспектору голову. Брюн расхаживает по холлу, ссутулившись и заложив руки за спину. Она без очков, очки торчат из нагрудного кармана ее джинсовой курточки. Глебски делает движение правым плечом и морщится.
— Больно? — с беспокойством спрашивает госпожа Сневар.
— Рука… Эта скотина сломала мне ключицу, кажется…
Из-за портьеры, ведущей в коридор, где помещается контора, выходит Симонэ, кладет перед Глебски ключ.
— Запер, — говорит он. Глебски сует ключ в карман.
— Еще немного, и у меня соберутся все ключи в отеле… ворчит он. — Кстати, где дю Барнстокр?
— У себя, наверное, — отвечает Симонэ.
— Надо бы поставить кого-нибудь на крышу… следить небом…
— Слушайте, госпожа Сневар, — говорит Симонэ. — Ведь Глебски наврал насчет почтовых голубей?
Госпожа Симонэ не отвечает. Она заканчивает перевязку, прячет оставшиеся бинты в санитарную сумочку.
— Конечно, наврал, — говорит Глебски. — Надо же мне бы расколоть этого мерзавца… Ждать сюда мы можем только Чемпиона…
— Но ведь дорога завалена… — неуверенно возражает Симонэ.
— А вы думаете, вертолеты есть только у полиции? — усмехается Глебски. — Нет, Симонэ, надо готовиться к драке… Кайса, — обращается он к госпоже Сневар. — Помнится, ты говорила, что есть у тебя на случай надобности что-то посерьезнее револьверов…
— Есть, Петер, — отвечает госпожа Сневар, преданно глядя на инспектора. — Есть. А как же… Принести?
— Принеси…
— Брюн, дитя мое… — произносит госпожа Сневар. — Идем, помоги мне, пожалуйста…
Брюн, не говоря ни слова, присоединяется к тетке, и они уходят за портьеру. Симонэ, кусая ноготь, смотрит на Глебски.
— Что ж, драться так драться, — произносит он. — Чем не чувственное удовольствие! Хотя, если говорить откровенно, я…
— А к вам у меня просьба, Симонэ, — прерывает его Глебски. — Я останусь здесь — что-то неважно себя чувствую… а вы ступайте к Мозесу и сообщите ему, что он арестован по подозрению в ограблении Второго Национального… ну, вы сами слышали, что говорил тот подонок…
— Но Кайса… госпожа Сневар говорила, что Мозес болен… — нерешительно произносит Симонэ.
— Меня интересует, что он скажет на это. И не мнитесь, Симонэ, все мы сейчас в одной галоше и в случае чего пойдем ко дну все вместе…
Симонэ кивает и угодит за портьеру к Мозесу. Глебски откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.
Слышатся приближающиеся шаги… металлическое побрякивание… Глебски, не раскрывая глаз, морщит нос и принюхивается. Ладонь госпожи Сневар мягко касается его щеки.