— Почему не позже?
— Этого я не знаю. Чемпион нам ничего не рассказал. Он только предупредил, что где бы мы Чародея не настигли, кончать с ним нужно до полуночи. Он так и сказал: «Если я не успею к половине одиннадцатого, стреляйте без разговоров». Не знаю, почему так. Тоже, наверное, какая-нибудь дьявольщина.
— И ты бы застрелил?
— А куда мне деваться? — буркнул Хинкус — За то мне деньги платят.
Когда Глебски и Сневар слушают новости местной радиостанции в надежде услышать о лавине в Бутылочном Горлышке, они слышат:
Радиоприемник хрипел и потрескивал, передавая местные новости. Какой-то вздор насчет вечернего приема у губернатора Мюра. Потом диктор вдруг сказал, откашлявшись: «Только что получено сообщение из городского управления мюрской полиции. Владелец магазина спортивных товаров, улица (пятого Марка, двадцать восемь, Олаф Таммерфорс, тридцати четырех лет, член магистратуры, найден сегодня утром мертвым в своей постели. Обстоятельства смерти нашего доброго гражданина представляются весьма загадочными. По-видимому, он был отравлен огромной дозой формалина и до наступления смерти подвергался пыткам, потому что руки и ноги его неестественно вывернуты в суставах. Кто мог столь зверским образом покуситься на жизнь честного и добропорядочного гражданина? Начальник отдела убийств лейтенант Стеттер заявил, что никогда еще ему не приходилось встречаться с таким сложным делом. Впрочем, по его словам, полиция уже располагает кое-какими данными. Слушайте наши дальнейшие сообщения».
Я посмотрел на хозяина. Глаза у хозяина были круглые.
— Я не ослышался? — спросил он тихонько.
— Олаф Таммерфорс, — сказал я. — Отравлен формалином, руки-ноги вывернуты.
— Я вас предупреждал, Петер, — сказал хозяин глухим голосом.
В эпилоге Глебски вспоминает об этом случае: «…об Олафе Таммерфорсе, загадочно скончавшемся в своей спальне над магазином спорттоваров. Вскрытие обнаружило, что он действительно отравился формалином, после чего его и похоронили, а следствие по его делу было прекращено. Симонэ в свое время требовал эксгумации, мюрская полиция, однако, восприняла это как вмешательство некомпетентного лица в свои прерогативы, и мюрская церковная община горой встала за своих, бургомистр поднял страшный шум в столице, и затея Симонэ, как и все остальные его затеи, захлебнулась в потоке переписки».
Помимо этого, многие эпизоды и мелкие факты, имеющиеся в черновике и в изданиях, еще не описаны, о них есть лишь замечания на полях: «Хинкус в шубе», «Мозес захватил плетку», «Если даже найден убийца, то как доказать в условиях закрытой комнаты», «450 серебр. пуль в разрытом снегу».
Откуда появился этот чистовик — непонятно. БН вспоминает так:
Эта повесть подвергалась серьезной чистке как минимум три раза:
— в Детгизе потребовали убрать все спиртное, а равно и все крепкие выражения, используемые героями;
— в «Юности» потребовали переделать гангстеров в неонацистов и смягчить крепкие выражения;
— в «МолГв» (там как раз начиналась борьба за сборник «Неназначенные встречи», куда ОуПА изначально входил) опять же потребовали убрать крепкие выражения и, главное, основательно переделать образ Симонэ, чтобы он более походил на физика и менее — на альпиниста-любителя.
Не помню, в каком именно порядке шла эта переработка (надо смотреть переписку и дневник), но помню, что переработка для МолГв была самой основательной — мы перелопатили и вычистили весь текст. Может быть, именно так возник «второй чистовик» — исправленный и исчерканный первый чистовик перепечатан машинисткой?
Впервые ОУПА вышел в 1970 году в трех осенних номерах журнала «Юность». Издание это имело популярность среди читателей долгие годы, ибо было широко доступно (мало какая библиотека не выписывала этого молодежного журнала, да и индивидуальных подписчиков «Юности» было в то время чрезвычайно много). До сих пор многие любители творчества АБС считают этот вариант текста наилучшим, объясняя это тем, что сокращенный текст получился более концентрированным, не размытым необязательными подробностями. А сокращен текст был весьма значительно.
Затем было издание 1982 года в издательстве «Знание». И хотя тираж был по сегодняшним временам огромен (сто тысяч), в то время это означало: может быть, в Москве или в Питере кто-то и мог случайно увидеть эту книгу в свободной продаже, но в областных центрах она уже шла из-под прилавка, а в районных городках ее и в библиотеке было не достать.
Третье издание ОУПА (М.: Детская литература, 1983) характеризовалось такой сильной «адаптацией» текста в расчете на детей, что вызвало много нареканий от любителей, а Вадим Казаков даже разразился по этому поводу гневной и саркастической статьей.
Следующие два издания ОУПА (М.: Юридическая литература, 1989 — с ПНО — и Л.: Киноцентр, 1991 — с ТББ, ПНВС и ПНО) мало чем отличались от текста второго издания и последующей публикации в собрании сочинений «Текста», разве что в питерском издании изобиловали опечатки, пропуски текста и некоторые фактические (числовые) изменения, которые нельзя назвать уточняющими. К примеру, после первой ночи Глебски обтирается снегом, «чтобы нейтрализовать остаточное воздействие трех стаканов портвейна». В этом издании стаканов не три, а четыре, хотя по тексту четвертого стакана не видится (Кайса приносит очередной стакан Глебски, о котором он замечает: «Все-таки это был уже третий стакан», затем следует непрерывный разговор с Алеком Сневаром и появившимся чадом, во время разговора с последним Глебски в замешательстве «опорожнил стакан», а затем в отель прибывают Андварафорс и Хинкус, Сневар отправляется их устраивать, а Глебски «взял свой стакан и направился в буфетную»), разве что предположить, что Глебски не просто относит свой в стакан в буфетную (ему, как представителю закона да и семейному человеку, свойственна любовь к порядку), а идет за этим самым четвертым стаканом, который уже выпивает в одиночестве в своем номере (что, скорее, ему не свойственно). Точно так же в этом издании десятимильная утренняя пробежка на лыжах Глебски изменяется на пятимильную, а в размышлениях Глебски о мотоцикле Брюн и о том, что десять лет назад мировая промышленность не выпускала еще Буцефалов, убирается слово МИРОВАЯ.
А вот публикация в «Мирах братьев Стругацких» отличалась кардинально. Не было в ней каких-либо крупных изменений в тексте, но стилистическая правка присутствовала в изобилии…
Теперь об этих вариантах публикаций — подробнее.
Это издание, как и многие другие первые журнальные публикации произведений Стругацких, имеет несколько типов отличий текста.<emphasis>[4]</emphasis> Это сокращения, вызванные малыми объемами журнала. Это варианты слов, словосочетаний и предложения, оставшиеся такими же, какими были в рукописи (то есть последняя доводка текста была проведена Авторами уже после журнальной публикации). Но есть в этой публикации и своя особенность — изменение гангстерской группы Чемпиона на неофашистскую организацию.
О сокращениях. Мелкие сокращения присутствуют по всему тексту довольно часто. Иногда убирается слово-два, иногда — предложение-два. Чаще всего это касается характеристик фона, окружающего главного героя, или его размышлений-предположений. К примеру, рубашка Алека Сневара на первой же странице повествования теряет определение «ослепительная». Или там же, на первой странице, убрана часть повествования хозяина отеля («глухим голосом») о погибшем альпинисте: «Потом он достиг склона, и мы здесь услышали лавину, рев разбуженного зверя, жадный голодный рев…» Иногда вырезались части диалогов («— Чего ради его туда понесло? — спросил я, разглядывая зловещую стену. — Позвольте мне погрузиться в прошлое, — проговорил владелец, склонил голову и приложил кулак со штопором к лысому лбу»), но чаще всего — размышления и наблюдения Глебски («Все было совершенно так, как рассказывал Згут. Только вот собаки нигде не было видно, но я заметил множество ее визитных карточек на снегу возле крыльца и вокруг лыж. Я полез в машину и достал корзину с бутылками»). Вырезание отрывка часто приводило к тому, что приходилось изменять и что-то в последующем тексте.
Приведенная выше вырезанная фраза Алека Сневара «Позвольте мне погрузиться в прошлое» потребовала замены последующего описания «владелец тут же вынырнул из прошлого» на «владелец тут же охотно прервал себя». Более крупные сокращения (к примеру, то, что Глебски в конце первой главы не ищет душ, а сразу решается прогуляться на лыжах) тоже вызывают в дальнейшем сюжете мелкие изменения… Пожалуй, перечислять такого рода сокращения нет особого смысла (это заняло бы половину всей книги), хотя можно себе представить, что такая работа (с перечнем всех таких сокращений, с характеристикой их и выводами, где это пошло на пользу восприятию читателя, а где — обедняет «картинку») была бы весьма интересна.
Пожалуй, существенными для сюжета можно принять только купюры, в которых Лель метит роботов (Андварафорса и госпожу Мозес) как неживые предметы.<emphasis>[5]</emphasis>
О правке стиля. Иногда в этом издании появляется замена слов и выражений, не встречающаяся ни до, ни после этой публикации. К примеру, тот самый «погибший альпинист», падая вместе с лавиной, не ГРЯНУЛСЯ о землю, а ГРОХНУЛСЯ. Последнее слово — просторечие, поэтому в высокопарной речи Алека Сневара оно не совсем уместно. А вот Лель около сейфа («вдруг с грохотом, словно обрушилась вязанка дров») не ПАЛ, а УПАЛ, что убивает не только поэзию этой фразы, но и сам смысл — впечатление такое, что упал он случайно, не желая этого.
Появление Мозеса в столовой описывается так: «На пороге появилась удивительная фигура». В журнале (и только в журнале) — не ПОЯВИЛАСЬ, а ВОЗНИКЛА. Странное исправление, ибо создается впечатление, что Мозес возникает из ничего, из воздуха.
«Вздор», — замечает Мозес на рассказ Симонэ о вероятности обитаемых миров, в журнале исправлено: «Чушь».
Некоторые правки в журнальном варианте были не стилистического, а фактического характера. Когда мимо Глебски проносится мотоциклист, у инспектора возникает картинка будущего о том, что отель будет называться «У Погибшего Мотоциклиста» и Алек Сневар будет рассказывать приезжающим о катастрофе, когда в стену отеля врезался мотоциклист: «…когда он ворвался в кухню, увлекая за собою четыреста тридцать два кирпича…» В журнале количество кирпичей существенно уменьшается: СОРОК ДВА КИРПИЧА. Если прикинуть площадь кирпичной кладки из такого количества кирпичей… Хотя, конечно, как одно, так и другое количество кирпичей в пафосном рассказе Сневара можно считать возможным.
Иногда в тексте встречаются объяснения (вероятно, из-за предположения, что широкий читатель не знает смысла данного слова): «…пикуль — маленький маринованный огурчик…» (Хотя, смею заметить, что «пикуль» — это вообще мелкий маринованный овощ, а не именно огурчик.) Или изменяется внушающий сомнение термин: Симонэ, спрыгнув из проема двери, становится перед Глебски не «во фрунт», как во всех изданиях и в рукописи, а «по стойке "Смирно"». Тому же подвергается в этом издании и анекдот Симонэ о ШТАБС-КАПИТАНЕ — здесь он МАЙОР. А в вопросе Глебски («Кто-нибудь приехал сегодня утром?») СЕГОДНЯ правится на НЫНЧЕ. Изменяют и известную фразу «Wanted and listed» на «Под розыск».
Дописали Авторы и пояснения Сневара о зомби (вероятно, все по той же причине — объяснить читателю): «Можно сказать, что зомби — это третье состояние живого организма. А если использовать терминологию современной науки, то зомби функционально представляет собой очень точный биологический механизм, выполняющий…»
В поисках Хинкуса в номере-музее Глебски слышит шум под столом. «— Вылезай! — яростно приказал я». В этом издании ПРИКАЗАЛ отчего-то изменяют на РЯВКНУЛ.
Допрашивая Алека Сневара, Глебски спрашивает о госпоже Мозес: «Вы что, тоже залезали к ней в постель? И тоже претерпели, мягко выражаясь, разочарование?»
Большая полемика разразилась в обществе группы «Людены» относительно оружия Хинкуса (но об этом — позже). Во всех изданиях упоминается люгер калибра 0,45. В «Юности» это парабеллум,<emphasis>[6]</emphasis> иногда называемый просто пистолетом.
Особо остановимся на замене в этом издании гангстеров неофашистами. Расколовшийся Хинкус говорит о Чемпионе, и Глебски думает:
Вот оно как. Чемпион. Я даже глаза зажмурил — так мне вдруг захотелось оказаться где-нибудь за сотню миль отсюда, например, у себя в кабинете, пропахшем сургучом, или у себя в столовой с выцветшими голубыми обоями. И что мне дома не виделось? Раззавидовался на россказни старого осла Згута — природа, мол, покой, эдельвейсовая настойка… Насладился покоем. Чемпион — это ведь наверняка «Голубая свастика», а «Голубая свастика» — это почти наверняка белоглазый сенатор. Смутное время, странное время. Нипочем нынче не разберешь, где политика, где уголовщина, где правительство. Ну что тут делать честному полицейскому? Ладно, пусть честный полицейский делает дело.
— Так вот, — продолжал Хинкус — Год назад пригребся к нам в компанию один тип. Как он к нам заехал, я не знаю, и настоящего имени я тоже не знаю. Звали его у нас Вельзевулом. Работал он самые трудные и неподъемные дела. Например, он работал Второй Национальный банк, помните это дельце? Или, скажем, задрал он броневик с золотыми слитками — это вы опять же должны помнить, шеф… В общем, работал Вельзевул красиво, чисто, но вдруг решил он завязать.
<…>
— Ну, положим, Чемпиона темным и невежественным не назовешь, — сказал я. — Матерая сволочь, фашист. Гитлеровец. Фюрер тоже не дурак был. Ну и этот…
— Точно! — подхватил Хинкус — Чемпион — парень ушлый, обращение понимает. Он до майской заварушки с сенаторами за ручку здоровался, на приемы разные ходил, чуть ли не к самому президенту… Да и сейчас… Денежки. Он их не жалеет.
Он вдруг запнулся, отвел глаза и сунул в рот большой палец.
<…>
— Так, — сказал я. Очень мне все это не нравилось, но предстояло еще допросить Мозеса, и я сказал: — Ну-ка, быстренько, перечисли нес дела, в которых участвовал Вельзевул.
Хинкус с готовностью принялся загибать пальцы:
— Краймонская пересылка раз, Второй Национальный — два, золотой броневик — три… Теперь дальше… Архивы Грэнгейма, Вальская выставка…
— Архивы Грэнгейма?