«Уничтожение» природы, создание инкубатора = свернутая цивилизация.
Названия глав «Малыша» вписаны в текст позже, то есть появляются они только во втором черновике. Причем в заметках эти названия правильны, а вот перенося их в черновик, Авторы допустили ошибку, поэтому в первых изданиях (до 80-го года) в названиях глав, отточенно выверенных и плавно перетекающих одно в другое («Пустота и тишина», «Тишина и голоса», «Голоса и призраки», «Призраки и люди», «Люди и нелюди», «Нелюди и вопросы», «Вопросы и сомнения», «Сомнения и решения»), вторая глава «Тишина и голоса» называется «Пустота и голоса», что ломает последовательность. Интересно и первоначальное написание слова «нелюди»: «не люди». В раздельном написании слово «нелюди» теряет отрицательный оттенок и ближе по смыслу к описываемому: просто НЕ люди.
Правя черновик, Авторы помечают для себя основные этапы доработки:
1. Дик должен присутствовать при разговоре с Малышом в конце.
2. В каждом разговоре Малыш — о бакенбардах Вандера.
3. Август Иоганн Бадер.
4. Свернувшаяся цивилизация — изучение людей. Воображение дает с легкостью то, что нужно долго испытывать в реальном мире.
5. Может быть, идеи Тендера рассеять по разговорам Дик — я — Вандерхузе.
В процессе правки многое изменяется: название планеты спасаемых аборигенов, а также и название самих аборигенов — сначала это Понт и понтиане, затем — Панта и пантиане; возраст персонажа Дика-Майки (вместо «Дик всего на два года старше меня» — «Майка — моя ровесница»). Каспар Манукян, который не прошел по конкурсу проекта «Ковчег», сначала зовется Сашкой (другой вариант — Яшей) Шахбазяном. Радиограмма из Лондона («…уважаемый Геннадий, еще раз напоминаю о вашем обещании дать отзыв…») в рукописи не от Картрайта, а от Джекобса.
Утверждал же, что Странники покинули Галактику, не Боровик, а Бюлов.
Первоначально Авторы хотели назвать тип корабля, который разбился, «аистом», но затем, в процессе написания рукописи изменили на «пеликана».
Боевые марши, которые были записаны на кристаллофоне Стася, вначале были не ируканскими, а тагорскими.
День рождения Малыша в рукописи варьировался: сначала двадцать первого АВГУСТА двести тридцать третьего года, тем — ФЕВРАЛЯ, позже — АПРЕЛЯ. И соответственно изменяется возраст Малыша в момент катастрофы: десять или тринадцать месяцев.
Ниже описываются отличия текста, в основном, первого варианта черновика от канонического текста.
Начинается первый вариант так:
Дик сказал, что у него предчувствие. Мы стояли возле глайдера, он смотрел себе под ноги и долбил каблуком промерзший песок, а потом поднял голову, огляделся и сказал:
— Знаешь, предчувствие у меня какое-то дурацкое…
Глядя на айсберг, Дик замечает: «Хирургическое отделение, — сказал вдруг Дик тоскливо. — Стерилизационная камера. Пойти его грязью измазать, что ли?»
В первое описываемое в повести утро Стась осматривает результаты деятельности роботов: «Ночь они поработали на славу — контуры взлетно-посадочной полосы были отчетливо видны, да и большинство фундаментов было готово…» В размышлениях об инструкции безопасности Стась добавляет: «Здесь стандартные инструкции не имели никакого смысла». А обратив внимание на айсберг, Стась сначала думает, не пойти ли ему а затем решает: «Нет, не пойду я к этому айсбергу. И сторожа-разведчика я запускать не буду, хотя, может быть, и следовало бы мне лишний разок попрактиковаться. А пойду-ка я доме отправлю радиограммы Тендера, составлю меню, включу кухню, а сам прилягу и почитаю». После отправки и регистрации радиограмм Стась замечает о регистрации: «…не понимаю, зачем нужна эта канцелярия…» Затем, включая видеоэкран, чтобы посмотреть на роботов, Стась комментирует свои действия: «Просто из любопытства, честно говоря».
Когда Вадик сообщает Стасю, что у них передохли ящерицы, Стась реагирует:
— Ну да! — поразился я. — Когда?
— Вчера мы их запустили, а сегодня — привет. Шесть трупиков.
На полях рукописи, где Стась думает о странностях пантиан, записано так и не реализованное пожелание: «Представляет себе, чем занимаются Дик и Тендер (перевоплощается в пантианина)».
ЧП, когда остановились роботы, в первоначальном варианте описывалось несколько по-другому, больше внимания уделялось переживаниям Стася:
Уже с порога рубки я увидел, что имеет место чрезвычайное происшествие. Все три рабочих экрана на моем пульте показывали остановку работы. Я подбежал к пульту и включил видеоэкран. Сердце у меня екнуло: строительная площадка была пуста. Такого у меня еще никогда не случалось. Я даже не слыхивал, чтобы такое могло случиться. Я помотал головой и бросился к выходу. Может, ребята вернулись и перевели роботов на другое место? Какое-нибудь срочное дело, то-се… Или метеорит какой-нибудь стукнул Тома в крестец? Неужели я, елки-палки, напахал в программе? Это же невозможно… Я влетел в кессон и схватил доху. Руки не попадали в рукава, правый рукав почему-то оказался вывернут наизнанку, застежки куда-то пропали, и пока я сражался с дохой, как барон Мюнхгаузен со своей взбесившейся шубой, перед глазами моими стояла жуткая картина: ребятишки мои, управляемые дефектной программой, покорно тянут трассу для посадочной полосы прямо в туман, в курящуюся топь, погружаются в бурую жижу и исчезают навсегда… Я со всего размаха пнул ногой в перепонку и выскочил наружу.
У меня все поплыло перед глазами.
Киберы были здесь, у корабля. Они толпились у грузовой люка, все трое, легонько отталкивая друг друга, как будто каждый пытался первым попасть в трюм. Это было невозможно. Это было неприлично. Это было страшно. Как будто они стремились поскорее спрятаться в трюме, укрыться от чего-то, точно так же, как и я давеча стремился спастись в корабле от пустоты и тишины. Заметив меня, Том прекратил ерзанье и включи сигнал: «Жду указаний». Я отогнал от себя все эти трусливы мыслишки и сравнения, недостойные кибертехника, и решительно показал ему руками: «Вернуться на место, продолжат выполнение программы». Честно говоря, нервы у меня был так взвинчены, что где-то в глубине души я был готов к тому, что Том не послушается меня. Бывает такое явление техники — взбесившийся робот. Оно случается очень редко, я никогда не слышал о взбесившемся строительном роботе, но сейчас я был готов и к этому.
Однако ничего такого не произошло. Том послушно включил задний ход, развернулся и покатил на площадку. Джек и Рекс, естественно, последовали за ним. А я все стоял возле люка, в горле у меня пересохло, колени ослабели, и мне очень хотелось присесть. Но я не присел. Я стал приводить себя в порядок. Доха на мне была застегнута вкривь и вкось, уши мерзли, на лбу и на щеках быстро застывал пот. Медленно, стараясь контролировать все свои движения, я вытер лицо, застегнул как следует, надвинул на глаза капюшон и натянул перчатки.
Стыдно признаться, конечно, но я испытывал страх. Собственно, это уже был не сам страх. Это были остатки пережитого страха, смешанные со стыдом. Я никогда не был особенно высокого мнения о своих добродетелях, но кибертехник, который испугался своих роботов, это, знаете ли, слишком — да для самого скромного человека. Мне было совершенно ясно, что об этом случае я никогда и никому не расскажу. Я совершенно явно струсил. Там, в рубке, я тоже струсил, но то был совсем другой страх, страх деловой, страх работника, у которого вдруг не заладилась работа. Здесь же, у люка, я впервые в жизни испытал страх глупый, фантастический, мистический.
Описание Вандерхузе после обнаружения погибшего корабля («…более чем когда-либо похожий на пожилого верблюда. <…> Голова его задралась, нижняя челюсть выдвинулась…») в рукописи расширено: «…тяжелые веки совершенно наползли на глаза». А после реплики Стася («Никогда мне эта планета не нравилась») Вандерхузе говорит: «И Дику тоже. Но ведь планета здесь, пожалуй, ни при чем. А? Как ты полагаешь?» А вот реакция Дика на эту находку в черновике, пожалуй, была даже более эмоциональной, чем в окончательном варианте реакция Майки: «А я плакал там, понимаешь? — сказал Дик. — Плакал! И сейчас мне плакать хочется, только я не могу… Ты бы, конечно, не заплакал бы, нет, куда там! Ты бы только зубы стискивал и все такое…»<emphasis>[19]</emphasis> После этого Стась идет на кухню готовить обед и думает, что нужно дополнить меню еще чем-то: «…но на всякий случай ввел в общую часть меню несколько стаканов вина. Вдруг кто-нибудь захочет подкрепить свои душевные силы. Я, например, был бы не прочь, но первым никогда бы не решился подкрепляться».
Когда Комов предлагает Вандерхузе провести дополнительное обследование погибшего корабля вдвоем, Вандерхузе, кроме сообщения, что комиссия должна состоять как минимум из трех человек, добавляет: «…я сейчас не могу оставить Дика», и во время обсуждения проблемы с Комовым обещает: «Ничего, к завтрашнему утру я поставлю Дика на ноги, мы отправимся туда все втроем и проведем там столько времени, сколько понадобится для самого подробного отчета…» Об отчете Комов замечает: «В конце концов, все равно это материал для Исторического отдела…»
Крики умирающей женщины, которые воспроизводит Малыш еще до своего знакомства с прилетевшей экспедицией, в первом варианте отличались от окончательных. Если в окончательном варианте было: «Шура… — простонал совсем рядом хриплый женский голос — Где ты, Шура… Больно… <…> Что случилось? Где ты? Я ничего не вижу, Шура… — хрипела женщина, корчась от невыносимой боли. — Здесь кто-то есть… Да отзовись и Шура! Больно как! Помоги мне, я ничего не вижу…», то вначале это звучало так: «Спасите его, — простонал где-то совсем ряд хриплый женский голос. <…> Спасите его! Все что угодно, только спасите его! — хрипела женщина, корчась от невыносим боли. — Спасите! Он хороший, он добрый! Вы не пожалеете!»
Засыпая после трудного дня, наполненного слуховыми галлюцинациями и известием о гибели корабля, Стась первоначально не размышляет о совпадении («голос умирающей женщины моем бреду и умершая женщина в разбитом звездолете…» а предполагает: «А что, если завтра напроситься с ними на осмотр корабля? Занятие, конечно, малорадостное, но уж по крайней мере с людьми…» И описание утра на следующий день тоже отличалось от окончательного варианта: «Однако напроситься мне так и не пришлось. Просто случая не предоставилось. Утром как всегда, встал на полчаса раньше остальных, сбегал на кухню посмотреть, как там с завтраком, сбегал в рубку посмотреть, там мои ребятишки, а потом выскочил наружу делать зарядку, Солнце еще не поднялось над горами, но было уже совершенно светло и очень холодно. Ноздри слипались, ресницы смерзал я изо всех сил размахивал руками, приседал и вообще спешил поскорее отделаться и вернуться в корабль. И тут я заметил Тендера. Это меня удивило: обычно Тендер по утрам выходил из своей каюты последним, прямо к завтраку».
Описание второго рабочего дня Стася тоже отличаете окончательного варианта:
Я следил за работой своих ребятишек, читал, принимал радиограммы, беседовал с Вадиком и с Ниной (было утешительно обнаружить, что у Вадика тоже вовсю играет музыка), я за уборку помещений, я составил роскошное меню с расчетом на необходимость подкрепления духовных сил, я даже рискнул вздремнуть, потому что как-никак поднимался ночью три раза поглядеть, как спит Дик, но главным образом из опасения, как бы роботы не выкинули какой-нибудь новый курбет. И все это в громе, в звоне, в завывании флейт и в мяуканье нэкофонов. В общем, я старательно, безжалостно и с пользою для себя и окружающих убивал время. И все это убиваемое время меня неотступно грызла терзающая мысль: откуда Тендер узнал то, что я ему не рассказывал, и что он в связи с этим намерен предпринять. Тендер ставил меня в тупик. Теперь-то я понимал, что необычайно раздерганное его состояние за завтраком объясняется совсем иными причинами, чем нервность Дика. Конечно, копаться в склепах — занятие тяжелое, но ведь еще вчера вечером Тендер так хладнокровно предлагал Вандерхузе немедленно, прямо ночью заняться экспертизой погибшего корабля. Нет, дело здесь было не в корабле. Эти его недоумения, возникшие после осмотра стройплощадки, этот разговор о шизоидах, эта странная интерлюдия в дверях кают-компании — совершенно ясно было, что Тендер каким-то образом узнал о моем позоре… Елки-палки, ведь он предложил мне лететь с ними, он явно опасался оставить меня здесь одного! Неужели все-таки это так заметно? Но ведь вот Вандерхузе ничего не заметил… Впрочем, Вандерхузе, наверное, просто был очень занят Диком.
Разговор Стася с Диком после возвращения комиссии, обследовавшей погибший корабль, в общих чертах повторяет окончательный вариант, но некоторые мелочи в черновике любопытны. Дик называет мир этой планеты не «выморочным миром», как Майка, а: «Проклятая и гнусная планета. Кастрированный мир», о безопасности на этой планете говорит: «Вот мы здесь четвертый день, и четвертый день я удивляюсь, как можно было все это затеять? <…> Биологически пассивная? Да! Но почему она такая? Двадцать гипотез существует по этому поводу, но я-то знаю, что годится только одна. Была здесь жизнь когда-то, настоящая, большая, богатая, а потом вспыхнула звезда, и в один миг все кончилось». Об организаторах проекта: «…зря я так резко об организаторах проекта. По сути-то дела они правы, то есть если подходить чисто реалистически, прагматически, что ли…» Есть в разговоре и мнения о Вандерхузе и Тендере:
— Тендеру, по-моему, здесь тоже не по себе, — заметил я по возможности небрежно.
— Тендеру? — Дик усмехнулся. — Ну уж нет. Тендер как раз типичный человек без чутья… то есть без того чутья, о котором я говорю.
Да, подумал я, всякого другого чутья у него предостаточно.
— За Тендера и Вандерхузе не беспокойся, — продолжал Дик с горечью. — Тендер живет только своими идеями, а Вандерхузе беспокоится только о нас. Он ведь ни о себе, ни о планете не думает. Вандерхузе я как раз хорошо знаю, не впервые с ним работаю.
Предложение Вандерхузе прочесть Стасю экспертное заключение о гибели корабля вызывает отказ. Причем в рукописи Стае, думает: «…да и, в конце концов, толку от того, что я прочту заключение, было бы не слишком много…» — и продолжение раз говора: «В крайнем случае, сказал я, Дик потом изложит мне все своими словами. Ладно, сказал Вандерхузе, все равно сейчас пор обедать. Прислать тебе обед? Я сказал, что скоро кончу и чтоб, начинали без меня».
Майка при обсуждении высказывает недоумение такими словами: «Я другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, человек умирает…» Дик же при этом говорит: «, вот другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, у него все кости сломались, он умирает. И последние силы тратит на то, чтобы стереть бортжурнал».
О кибере, превращенном в шьющее устройство, Вандерхузе говорит Стасю: «У кого-то из них, видимо, у женщины, было несколько необычное хобби». В рукописи он добавляет: «…необычное, конечно, для космолетчика, а не вообще…»
Обсуждение отчета о погибшем корабле и решение, что делать с останками, вызывает у Стася такие мысли: «Как-то все это происходило слишком по-деловому, слишком бюрократически. Такие вопросы голосованием не решаются». Майка же об этом говорит: «…должно же быть какое-то уважение к погибшим… минута молчания какая-то…»
После, когда Стась и Дик остаются одни, они разговаривают:
— Просто Тендер старается поскорее от всего этого отделаться и вернуться к своей ксенопсихологии…
Дик, прищурившись, взглянул на меня.
— Ты так думаешь? — спросил он.
— Ну да, — сказал я. — Вот завтра со мной или с тобой что-нибудь случится, он точно так же закрутит машину и прежде всего начнет хлопотать, чтобы прислали нового квартирьера или нового кибертехника.