— Дик обещал покатать тебя на глайдере, — сказал я. — Ты будешь летать в воздухе, и все будет внизу — горы, болота, айсберг… Ты ведь никогда не летал?
— Летал, — ответил он. Я так и подпрыгнул.
— На чем?
По лицу его прошла мгновенная рябь, поднялись и опустились плечи.
— У вас нет этого слова, — сказал наконец он. — Это был как ваш глайдер, только живой.
— Птица? — спросил я и изобразил руками.
— Птица… — повторил Малыш. Он тоже помахал руками. — Нет, — сказал он. — Это не имеет никакого смысла.
— Ну птица! — убеждающе сказал я. — Летает по воздуху и машет такими специальными руками… крыльями.
Он не понимал меня, и тогда я отломил веточку и изобразил на песке птицу.
— А! — сказал он живо. — Это я видел во сне! Похоже! Откуда ты знаешь?
— Во сне? — удивился я. — У вас здесь разве есть птицы?
— У нас здесь было много летающих. Очень много. Но давно уже нет. Сотни, сотни и миллионы дней назад.
— Как же ты мог их видеть во сне?
— Не знаю, — сказал Малыш. — Лучше скажи мне, почему вы все-таки не уходите?
— Нам интересно, — сказал я проникновенно. — У нас много вопросов к тебе и к твоим друзьям. Ты ведь знаешь, как это интересно — получать ответы на вопросы.
— Да, — сказал Малыш шепотом. — Да. Это так. Это ужасно. Это очень плохо.
— Да почему же плохо, елки-палки?
— Скажи, Стась, что у вас самое любимое в мире? Я удивился.
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я люблю бегать, я люблю играть, я люблю плавать. Еще больше я люблю… — Он помолчал. — Я люблю спрашивать. Еще больше я люблю узнавать, чего не знал раньше. Ты все это любишь?
— Да, — сказал я. — У нас почти все любят это.
— А что ты любишь еще больше этого? Я не понимал его.
— Когда я был совсем маленьким, — сказал Малыш, — меня любили два человека, такие, как вы. Я помню, что они любили меня больше всего. Может быть, больше, чем друг друга, хотя друг друга они тоже любили больше всего…
Я, наконец, понял.
— Ты спрашиваешь — кто дороже всего? Это называется «дороже», «самый дорогой».
— Пусть так. Кто для тебя самый дорогой?
— Мама, отец. Друзья. Дик, например.
— Они дороже всего?
— Да.
— И для них ты можешь отказаться от бегать, плавать, спрашивать, узнавать?
— Н-ну… — проговорил я, — это неправильный вопрос. Ты знаешь, что бывают неправильно поставленные вопросы…
— Знаю, — сказал Малыш. — Но мой вопрос правильный. — Он вскочил. — Пойдем играть, — сказал он и испустил душераздирающий вопль. Эхо еще не замерло в горах, а мы уже наперегонки неслись через кустарник. И я был очень горд. Впрочем, скоро мне стало не до гордости.
Малыш скользил меж кустов, как солнечный зайчик. По-моему, он не задел ни одной ветки и вообще ни разу не коснулся земли. А я в своей дохе с электроподогревом ломил напролом как слон, только трещало вокруг. На опушке зарослей Малыш приостановился, дождался меня и сказал:
— Я не знаю, что такое мама и отец. Самое дорогое для меня — это друзья.
— Прекрасно! — воскликнул я, переводя дух. — Это очень хорошо! Я бы очень хотел стать твоим другом, чтобы ты стал моим и Дика, и чтобы твои друзья стали нашими друзьями…
— Мои друзья не могут стать вашими друзьями, — сказал Малыш. Мы пошли шагом.
— А я уверен, что могут, — сказал я. — Ты очень славный, хороший, Малыш. У такого, как ты, могут быть только очень хорошие друзья… Они хорошие и мы хорошие, значит, все будет хорошо!
Малыш покосился на меня.
— Ты умеешь узнавать, что будет?
— В данном случае это нетрудно, — бодро сказал я.
— Ты не умеешь узнавать, что будет, — убежденно сказал Малыш. — Вы никто не умеете. Мои друзья хорошие — да. Лучше всего на свете. И вы хорошие, но хорошо не будет. Никак не будет. Вам будет никак, а моим друзьям будет или никак, или плохо.
Я не нашелся, что сказать, и некоторое время мы шли молча. Сформулировано было достаточно четко, но я все-таки не был уверен, что мы с Малышом правильно понимаем друг друга. Я подумал было, что, наверное, имело бы смысл рассказать ему, что мы не впервые встречаемся с разумными существами других миров и что никогда им еще не было плохо. «Никак» — бывало, это верно, но плохо — никогда. Но потом я решил, что то не мое дело, лектор из меня неважный, а Тендер сам ему и расскажет, и покажет все, что найдет нужным. И поэтому я сказал только:
— Мы очень хотим, чтобы было хорошо, и мы очень не хотим, чтобы было плохо.
— И вы очень не хотите, чтобы было никак, — сказал Малыш.
— Да, — признался я. — Этого мы тоже не хотим.
Мы уже огибали болото, и перед нами открылся берег с кораблем и взлетная полоса, когда Малыш сказал:
— А если бы меня не было? Что бы вы делали? Я пожал плечами.
— Мы, вероятно, так ничего бы и не узнали о твоих друзьях, мы бы заселили эту планету. Правда, наверное, рано или поздно твои друзья дали бы о себе знать, но если бы они дали о себе знать слишком поздно, могло бы быть плохо.
Мы ступили на рубчатку. Том уже катил нам навстречу, мигая всеми сигнальными лампами, которыми он располагал.