- Хорошая штука...
Он наклонил голову вбок по-птичьи.
- Ты честно?
- Дойу, - ответил я искренне.
Он опять вздохнул, собирая кипу своих пиишшу воедино.
- Все равно я глупец!
Я угадал по его глазам, что он вот-вот швырнет всю кипу в огонь, шагнул к нему, отобрал ее и повторил:
- Хорошая пиеса. Можешь гордиться.
- Чем? - Он пожал плечами. - Кто ее увидит? Жуки да черви? Ну, может, еще мыши...
Он улыбнулся мимолетной невеселой улыбкой. Я лихорадочно размышлял, как бы улучшить его настроение. Старшая дочка Девятизубого вошла в возраст и строила бледнолицему глазки, и я задал себе вопрос, не отправиться ли за ней для него. Потом я вновь взглянул на кипу, которую держал в руках, и меня вновь осенило.
- Друг мой, - обратился я к нему, - у меня возникла мысль. Почему бы нам не поставить твою пиесу прямо здесь?
А ныне одно безумие породило другое, личное помешательство вызвало к жизни целый сумасшедший дом; ибо я ввязался в предприятие, подобного которому мир не ведал. Тем не менее, коль затеял такую глупость, доведу ее до конца и не уклонюсь; может статься, она потешит этот народ, люди которого стали моими единственными друзьями. Пусть убедятся, что Уилл по отношению к ним исполнен доброй воли.
Вроде бы, когда я неожиданно для себя выступил со своим предложением, оно звучало просто. Однако сказать-то легко, сделать куда труднее. Прежде всего следовало поговорить с людьми.
Мы, анийвуийа, предпочитаем свободную, беззаботную жизнь. У наших вождей власти меньше, чем у ваших, и даже власть Матерей кланов отчасти ограничена. Законов у нас мало, они известны каждому, и все течет, как правило, без особых затруднений.
Но для того, что мы задумали, никаких правил не было и быть не могло ведь ничего подобного раньше не случалось. Кроме того, нам требовалась помощь многих людей. Так что разумнее было двигаться к цели осторожно, шаг за шагом, хотя вынужден признать: мне и в голову не приходило, что наше скромное предложение вызовет такой переполох. В конце концов пришлось обсудить его на очередном совете старейшин.
Разумеется, сильнее всех разволновался Выдра.
- Это колдовская выдумка бледнолицых! - орал он. - Вы что, хотите, чтобы наш народ стал слабосильным и беспомощным, как они?
- Если бы наши воины, - возразил Большой Нож, - научились стрелять так же метко, как Угрожающий Копьем, я бы не возражал.
Выдра замахал костлявыми руками и так рассвирепел, что его лицо сделалось белее, чем у бледнолицего.
- Тогда ответьте мне! Как это может быть, чтобы танец...
- Это не танец, - заявил я.
Обычно я сдерживаюсь и не перебиваю тех, кто старше меня годами, но если терпеливо ждать, пока Выдра не выговорится, можно досидеть до утра.
- Как бы это по-вашему ни называлось, - не унимался Выдра, - оно достаточно похоже на танец, чтобы стать заботой клана Птиц. А ты, Мышь, из клана Волков, да и твой бледнолицый друг стал членом клана после усыновления, так что вы просто не имеете права на такую затею!
И тут заговорила старая Дотсуиа. Она была Матерью клана Птиц и к тому же самой старшей из присутствующих, а может, если разобраться хорошенько, вообще самой старшей в поселении.
- У клана Птиц нет возражений, - заявила она. - Мышь и Утрожающий Копьем, разрешаем вам представить вашу пиесу. Да я сама хотела бы посмотреть. А то у нас в поселении скука, ничего никогда не происходит...
Следующей слово взяла Тсигейю:
- Хоуа. Я тоже согласна. Это звучит занятно.
Выдра, естественно, не сдался без боя, а произнес пространную речь со ссылками на разные давние события в жизни племени и с прорицанием всяческих бед в отместку за святотатство. Речь не принесла ему никаких выгод. Выдру никто не любил, с возрастом он становился все злее и многоречивее, да и по-настоящему хорошим дидахнвуизги никогда не был. А, кроме того, половина членов совета заснула задолго до того, как он закруглился.
Ну а после того, как совет высказал свое одобрение, собрать людей в помощь пиесе стало нетрудно. Скорее, нам предлагали помощи больше, чем мы были в состоянии принять. Вокруг моей хижины день-деньской слонялась толпа желающих. Большой Нож сказал даже, что если бы к его отряду примкнула хоть половина такой толпы, он покончил бы с катоба раз и навсегда.
И все до одного хотели быть акттиорами. Волей-неволей надо было кому-то отказать, да еще подумать, как отказать, чтобы не нарваться на неприятности. Я спросил бледнолицего, сколько акттиоров ему потребуется, и решил уточнить:
- То есть сколько мужчин? - Он принялся считать, загибая пальцы, и я добавил: - О женщинах разговор особый...
Он бросил подсчитывать и уставился на меня, будто я вырядился в совиные перья. А потом сказал мне нечто столь ужасающее, что ты не поверишь: в его стране женщин в пиесах играют мужчины, одетые в женское платье!
Я без промедления сообщил ему, что наш народ на это нипочем не согласится, - может, в других племенах это и прошло бы, а у нас нет, - и чтобы он ни о чем подобном даже не заговаривал. И, знаешь, он так расстроился, что я потратил целый день на уговоры не бросать изза этого всю затею.
Женщины! Боже милосердный! Женщины на сцене, разыгрывающие пьесу! Я, наверное, буду ощущать себя распорядителем в борделе!
Но о мужчинах речь или о женщинах: как решить, кого именно выбрать, если никто из них раньше ничего похожего не делал? Как решить, годится он либо она - или нет? Угрожающий Копьем расспрашивал меня о каждом и каждой во всех подробностях, спрашивал на языке бледнолицых, чтобы никого не обидеть: быстро ли он или она учится? Умеет ли хорошо танцевать и петь? Способен ли сотрудничать с другими и исполнять, что велено? А потом выстраивал всех на кромке поля для игры в мяч с палками {Индейская игра наподобие русской лапты, впоследствии ставшая одним из компонентов бейсбола.}, а сам оставался на противоположной кромке и предлагал им называть вслух свои имена и кланы, чтобы выяснить, отчетливо ли они говорят.
Я, признаться, думал, что придется иметь дело и со стариками, поскольку в пиесе были выведены люди как молодого, так и преклонного возраста. Однако выяснилось, что Угрожающий Копьем владеет искусством перекрашивать лица и белить волосы до степени, когда каждого можно принять за его собственного дедушку.
Нет сомнения, что он мог бы проделать то же самое и с женщинами, только не возникло нужды. В пиесе были всего две женщины, молодая и старая. Первую роль мы сразу отдали дочке Девятизубого, Сверчку, а та вскарабкалась бы на дерево и повисла вниз головой, как опоссум, лишь бы угодить своему любезному бледнолицему. Вторую роль было решено поручить моей двоюродной сестре, почти ровеснице мне по возрасту, которая только что потеряла мужа в схватке с шавано и жаждала найти себе хоть какое-то занятие.
Для тех, кто не годился в акттиоры, нашлось множество других дел. Надо было построить большой настил, расчистить пространство вокруг и поставить на нем бревенчатые скамьи для тех, кто придет смотреть. Надо было подготовить факелы, потому что выступать мы собирались вечером, а еще надо было пошить особые платья и изготовить иное добро, например, копья - с виду как настоящие, а в действительности такие, чтобы никто не поранился.
Особенно старались Кузнечик и Черный Лис. Бледнолицый говорил, что оба они прирожденные плотники. Они даже заявили, что если Угрожающий Копьем по-прежнему хочет следовать обычаям своей родины и поручить женские роли переодетым акттиорам-мужчинам, то они согласны. Признаться, эта парочка всегда внушала мне кое-какие сомнения.
А сам он трудился еще упорнее, чем все остальные. Он руководил всеми приготовлениями, и, кроме того, он должен был переделать свою пиесу, приспособив ее к нашим потребностям. Вне сомнения, он создал превосходную пиесу, но для бледнолицых, а для нас пиеса в том виде, в каком была, не годилась.
Сколько пьес довелось мне переписать и переделать на моем веку, сокращать или удлинять в соответствии с требованиями труппы, изменять те или эти слова в угоду актерам, а то и вырезать из какой-то сцены самую ее суть по велению канцелярии развлечений, каковая усмотрела в ней неподобающие и подстрекательские речи. Однако теперь должен я превзойти все, что делывал прежде, и переписать моего "Гамлета" так, чтобы анийвуийа могли воспринять его. Едва ли во всей пьесе сыщется строка, не требующая изменений; да, вот именно, а многое надлежит изъять с корнем; например, пьесу внутри пьесы, как заверяет мой друг Мышь, никто здесь вообще не поймет. И действие надлежит перенести из Дании в Вирджинию, и замок Эльсинор превратить в индейское поселение. Подумать только, какова алхимия сделать из неграмотных дикарей трагических актеров; но переписать величественных датчан с тем, чтоб они походили на смуглокожих индейцев, превыше здравого смысла. (И ты еще поминаешь здравый смысл, Уилл Шекспир? Не слишком ли поздно?).
Посмотрел бы ты на нас, когда мы принялись разучивать роли с акттиорами! Сперва Угрожающий Копьем заглядывал в говорящие значки и произносил слова на своем языке. Потом объяснял мне все, чего я не понял, а, по правде сказать, я не понимал очень и очень многого, - и уж затем я переводил все это для акттиоров на наш язык. Или так близко к смыслу, как только мог, - иные выражения перевести дословно просто нельзя. Хотя бледнолицый сам уже говорил по-нашему достаточно бегло и помогал мне, когда надо.
Затем акттиоры повторяли то, что услышали, почти постоянно все перевирая, и приходилось начинать все сначала. А еще позже люди, занятые в пиесе, должны были выйти вместе и произносить слова по очереди, да еще и делать то, что им полагалось, и тут уж получался настоящий дурной сон. Они не только успевали забыть свои слова, но еще и натыкались друг на друга, наступали друг другу на ноги, а когда доходило до схватки, увлекались и дрались всерьез, чуть не до смерти. Угрожающий Копьем разъяренно прыгал вверх-вниз, рвал на себе волосы, - а они и без того выпадали, уж не ведаю почему, - и подчас даже плакал навзрыд, но как только успокаивался, мы опять начинали все сначала.
Истинно, моя участь более незавидна, чем у евреев Моисея. Как уверяет Священное писание, фараон распорядился, чтобы они лепили кирпичи без соломы, и их труды возросли неизмеримо; а я ныне должен лепить свои кирпичи не только без соломы, но и без глины.
Позволь, я перескажу тебе эту пиесу.
Жил некогда великий вождь, и его убил собственный брат. Не в бою, а исподтишка, ядом. Брат забрал власть вождя, а также и жену, которая, впрочем, не возражала.
Но у погибшего остался сын, молодой воин по имени Амаледи. И однажды ночью мертвый вождь явился сыну и поведал ему всю правду. И, разумеется, потребовал, чтобы сын не оставил злодеяние без последствий.
Бедный Амаледи оказался в большом затруднении. Понятно, что он не мог пойти против матери и убить ее нового мужа без ее на то согласия. С другой стороны, никому не хочется сердить призрака - а призрак отца был и так очень рассержен.
Так что Амаледи никак не мог придумать, как ему быть. Хуже того, подлый брат отца догадался, что Амаледи кое-что знает. Брат и другой омерзительный многоречивый негодяй по имени Кволонизи - ей же ей, очень похожий на Выдру, - решили как-нибудь избавиться от Амаледи.