58648.fb2
5 июня 1940 года, в связи с началом публикации указов от 4 июня о присвоении генеральских званий высшему начальствующему составу Красной Армии и Военно-Морского Флота (публикация продолжалась ежедневно аж до 14 июня), в «Красной Звезде» появилась передовица «Велики их заслуги перед Родиной». О четырех— и пятизвездочных генералах там говорилось следующее: «Звания генерала армии удостоены три славных командира: Герой Советского Союза Г.К. Жуков, Герой Советского Союза К.А. Мерецков и И.В. Тюленев. Генерал армии Г.К. Жуков — участник гражданской войны, кадровый командир, последовательно прошедший ряд старших и высших должностей, обладающий широким оперативным кругозором. Когда 23-я японская дивизия генерала Камацубары переправилась через реку к горе Баин-Цаган, пытаясь углубиться на территорию дружественной нам Монгольской Народной Республики, она была разгромлена советскими танковыми частями. Здесь по замыслу тов. Жукова впервые самостоятельно действовали на поле боя крупные танковые массы. „Баин-Цаганское побоище“ — под этим именем вошел в историю разгром японской дивизии. Генерал армии Жуков разработал и блестяще провел операцию полного окружения и окончательного уничтожения 6-й японской армии, вторгнувшейся в пределы МНР.
Генерал армии К.А. Мерецков имеет за своими плечами огромный опыт командной работы в армии, опыт современной войны. Он принимал руководящее участие в прорыве линии Маннергейма. Генерал армии И.В. Тюленев — один из плеяды славных командиров Первой Конной армии, герой гражданской войны, участник освободительного похода в Западную Украину, опытнейший руководитель войск.
Среди генерал-полковников мы находим имена заслуженных высших командиров, популярных в стране и Красной Армии, — И.Р. Апанасенко, О.И. Городовикова, А.Д. Локтионова, Г.М. Штерна. Звание генерал-полковника танковых войск присвоено Герою Советского Союза Д.Г Павлову. Генерал-полковники артиллерии Н.Н Воронов и В.Д, Грендаль широко известны армии как замечательные артиллеристы, боевые организаторы этого важнейшего в современной войне роде войск»
Ощутили ли читатели всю разницу между Жуковым и Штерном в этой передовице? Теперь Георгий Константинович безусловно на первом месте и по чину, и по должности. Да и среди других генералов армии он явно имеет первенство. Именно Жукову дана самая подробная и наиболее хвалебная характеристика. Но что еще важнее — победа на Халхин-Голе целиком приписывается ему одному. Штерн уже как бы не имеет к ней никакого отношения. Хуже того. Среди всех генералов армии и генерал-полковников только у Григория Михайловича забыли упомянуть наличие звания Героя Советского Союза. Это — признак грозный. Такие вещи в центральном органе Наркомата обороны случайными не бывают. В принципе это предвещало беду. Если бы Григорий Михайлович это почувствовал, то мог быть уверен, что скоро разделит судьбу Тухачевского и Блюхера. Возможно, ему стоило бы последовать примеру бывшего начальника Дальневосточного управления НКВД Генриха Самойловича Люшкова, который в июне 1938 года перед лицом ожидавшегося ареста предпочел бежать в Маньчжоу-Го, а оттуда в Японию[2]. После Второй мировой войны несколько бывших офицеров японской разведки утверждали в ряде интервью, что в последние месяцы войны Люшков был переправлен в Маньчжурию и там в августе 1945 года по приказу командования застрелен одним из офицеров, чтобы не допустить его попадания в советский плен. Однако до сих пор не опубликовано ни одного документа, подтверждающего факт расстрела чекиста-перебежчика или хотя бы его пребывание в Маньчжурии в августе 45-го. Рассказы же японских офицеров о его гибели напоминают легенды. Нельзя исключить, что в действительности Люшков смог сдаться в Японии американским войскам, и позднее ЦРУ скрывало его в США под чужим именем как ценного информатора о Советском Союзе.].
Судьба вскоре вновь забросила Штерна на Дальний Восток. Стань он невозвращенцем, сохранил бы жизнь, избежал бы пыток и унижений. Но Григорий Михайлович, вероятно, до самого последнего момента не догадывался об уготованной ему печальной участи.
Штерну еще раз капитально не повезло, последний раз в жизни. После Финляндии он опять командовал Дальневосточным фронтом, где войны в тот момент не ожидалось. А в апреле 1941 года был назначен начальником недавно образованного Главного Управления ПВО. На беду Григорию Михайловичу 15 мая 1941 г. немецкий транспортный самолет Ю-52, не замеченный советскими постами ПВО, совершил перелет по маршруту Белосток-Минск-Смоленск-Москва, приземлившись на московском аэродроме. За тот месяц, что Штерн возглавлял ПВО, он при всем желании не мог успеть изжить кардинальные пороки советской системы противовоздушной обороны. Она оставалась очень слабой еще очень долго, вплоть до начала 60-х годов, когда получала на вооружение ракетные комплексы. Но т. Сталину надо было найти козлов отпущения. Был сфабрикован «заговор авиаторов», в связи с чем арестовали ряд генералов, связанных с авиацией, в том числе и Штерна, а также наркома вооружений Б.Л. Ванникова и «принимавшего руководящее участие в прорыве линии Маннергейма» К.А. Мерецкова, никакого отношения к авиации не имевших, Григория Михайловича взяли 7 июня 1941 года с санкции первого заместителя наркома обороны маршала Буденного. 27 июня Штерн не выдержал истязаний и признал, что еще с 1931 года был участником военного заговора и немецким агентом. Однако в конце протокола допроса дописал: «Все вышеизложенное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом, шпионом и заговорщиком я не был». 28 октября 1941 года, когда немцы шли на Москву, а Жуков был послан на Западный фронт спасать положение, Штерна расстреляли в тогдашней «временной столице» Куйбышеве.
Представим себе, что по воле случая не Штерна, а Жукова послали бы на финскую войну. Финская армия — не японская армия. Это были очень хорошие войска западного, не восточного типа. Там каждый солдат знал свой маневр, а офицеры и генералы воевали тактически грамотно, были самостоятельны в принятии решений, заботились о сбережении солдатских жизней, а если рисковали, то обдуманно и расчетливо. Кроме того, местность в Финляндии затрудняла применение танков, особенно в лесах и болотах вокруг Ладоги. Мощные укрепления также не позволяли развернуться танковым и механизированным соединениям. Финские солдаты были прирожденными лыжниками, а у красноармейцев лыжная подготовка хромала на обе ноги. Именно успешные действия лыжных подразделений позволили финнам окружить в районе севернее Ладожского озера соединения 8-й и 9-й советских армий. Те пороки Красной Армии, которые не сумели в полной мере использовать японцы на Халхин-Голе, были полностью учтены финским командованием. И маленькая Финляндия смогла не только устоять против советского колосса, но и нанести Красной Армии огромные потери, не менее чем в 6 раз превосходящие потери финских вооруженных сил. Убитыми и умершими от ран финны потеряли 23,5 тысячи человек, пленными — 876. Число погибших в Красной Армии составило, согласно проведенному в конце 40-х — начале 50-х годов поименному учету безвозвратных потерь, 131,5 тысяч человек, а пленных финны захватили около 6 тысяч. Фактически же число убитых в Красной Армии было значительно больше — 10 лет спустя поименно учесть всех погибших не было никакой возможности. Может быть, финский главнокомандующий маршал Маннергейм нисколько не преувеличивал, когда писал в своем последнем приказе по итогам «зимней войны», обращаясь к своим солдатам и офицерам: «Более 15 тысяч из вас, кто вышел на поле боя, никогда не увидят снова своих очагов, а сколь многие из вас навсегда потеряли способность к труду! Но вы также нанесли врагам тяжелые удары, и, если 200 тысяч из них лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, в том нет вашей вины». За агрессию против Финляндии плохо подготовленная к современной войне Красная Армия заплатила страшную цену.
Жуков, командуй он одной из армий на финском фронте, ничего не смог бы изменить. Может быть, только увеличил бы советские потери, руководствуясь принципом, что если сегодня не пойти на крупные жертвы, завтра они будут еще больше. И жуковская звезда закатилась бы так же, как и звезда Штерна. А если бы Георгия Константиновича назначили начальником ПВО, то ему бы, а не Штерну, пришлось отдуваться за пропущенный к Москве «юнкерс». И сфабриковали бы тогда, возможно, люди Берии не «заговор авиаторов», а «заговор кавалеристов». Впрочем, и Штерн, пока не стал начальником Главного управления ПВО, ни с авиацией, ни с противовоздушной обороной дела не имел. Ворошилов, Тимошенко и Буденный, как люди, особо близкие Сталину, не пострадали бы, а нескольких генералов-кавалеристов рангом пониже, включая Жукова, вполне могли расстрелять, как расстреляли Штерна, Смушкевича, Рычагова и других авиационных генералов в октябре 41-го.
Георгий Константинович о финской войне знал только понаслышке. Реального масштаба поражения советских войск не представлял и пребывал в уверенности, что Красная Армия по-прежнему сильнее всех своих потенциальных врагов. Неудачи в «зимней войне» Жуков объяснял особенностями местности, неудобной для наступления, и ошибками конкретных командиров, не ему чета. На фоне понесенных в Финляндии поражений халхингольская победа засверкала еще ярче, а поскольку репутация Штерна была подорвана, Сталин и руководители наркомата обороны именно Жукова считали теперь единоличным победителем японцев. Ему, а не Штерну была доверена честь описать ход операции в прославлявшем успехи Красной Армии и предназначенном для широких кругов читателей сборнике «Бои у Халхин-Гола», выпущенном Воениздатом в 1940 году.
Отправившись на Халхин-Гол, Георгий Константинович не забывал о семье и родственниках. М.М. Пилихин приводит письмо брата из Монголии, отправленное 31 октября 1939 года:
«Миша, шлю тебе привет, очевидно, я буду через месяц-полтора в Москве, тогда обо всем поговорим, а сейчас скажу пару слов. Провел войну, кажется, неплохо. Сам здоров, сейчас налаживаю дела, так как за войну кое-что подразболталось. Посылаю тебе подарок, который я получил от наркома: костюм… если будет тебе коротковат, попробуй его переделать. Жму руку, Георгий. Поцелуй за меня Клавдию Ильиничну и Риточку». Обещание прислать подарки Жуков, таким образом, выполнил. Его адъютант М.Ф. Воротников вспоминал, как доставил гостинцы в Москву: «В первых числах ноября 1939 года, находясь в Улан-Баторе, Георгий Константинович командировал меня в Москву с наградными материалами… Провожая, Жуков наказал: „Зайдите сразу к моему двоюродному брату, Михаилу Пилихину, передайте вот этот чемодан и письмо. Живет он недалеко от Центрального телеграфа, в Брюсовском переулке, 21. Скажите, что непременно приеду с подарками, как обещал А вот эту записку отдайте директору Центрального Военторга“.
Последняя просьба могла показаться курьезной. Герой хал-хингольских событий, грозный укротитель самурайской орды… просил продать несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия в стране не было. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли».
Жена Жукова с двумя дочерьми приехала в Монголию в сентябре 1939 года. До этого Жуков регулярно писал ей в Смоленск. Например, 26 июля, вскоре после Баин-Цаганского сражения, бодро сообщал: «В районе боевых действий населенных пунктов нет, кругом степь на сотни километров и ни одного дерева. Но степь имеет также свою красоту — очень много дичи и другого зверя. Здесь очень хорошая охота. Козы гуляют прямо стадами (похоже, Георгий Константинович и в боевой обстановке для своей любимой охоты находил время. — Б. С.). Ну, пока, крепко вас целую много, много раз». А в августе, 21-го числа, в дни решающего наступления, прислал только короткую телеграмму: «Здоров. Писать письма нет времени. Круглосуточно занят сложными вопросами. Получил очередное звание. Порученца вышлю в сентябре. Сейчас от Улан-Батора далеко. Обнимаю всех. Жуков».
В середине сентября, перед самым отъездом, Александра Диевна получила от мужа еще одно письмо: «Я жив, здоров. Ты, наверно, из газет уже знаешь сообщения ТАСС о боях на монгальско-маньчжурской границе. Ты, теперь, очевидно, понимаешь, почему так срочно мне пришлось выехать из Смоленска. Тебе также должно быть известно из сообщения ТАСС, что японские самураи разбиты как на земле, так и в воздухе. Но враг очень хитер, и от него приходится ждать всякой каверзы. Это мы хорошо учитываем и всегда готовы на его действия ответить двойным ударом… Как будут развиваться события в дальнейшем — сказать трудно. Мы готовы к полному уничтожению всей этой гадости. Вот Эрочка хотела, чтобы папочка подрался, — это удовольствие сейчас испытываю. Чувствую себя в действиях очень хорошо. Короче, так, как это было в нашу гражданскую войну. Мы потерь имеем мало…».
О величине потерь Георгий Константинович добросовестно заблуждался. В Красной Армии в донесениях вышестоящему начальству командиры всегда сильно занижали собственные потери и завышали потери противника. Последние определялись по старому суворовскому принципу: «Пиши поболе. Чего их, супостатов, жалеть». Так, сразу после финской войны штаб Ленинградского военного округа опубликовал данные, будто советские войска потеряли 48 745 убитыми и умершими от ран, что занижало истинный размер безвозвратных потерь почти втрое. А общие советские потери на Халхин-Голе вплоть до 80-х годов определялись (вероятно, по первоначальным донесениям из войск) всего в 9 824 убитых и раненых. На эти цифры, занижавшие истинные потери почти в два с половиной раза, и ориентировался Жуков, когда писал жене о своих успехах. Да еще мысленно сопоставлял их со столь же фантастическими цифрами донесений о японских потерях в 55 тысяч человек. Впятеро больше уложил «этой гадости», чем потерял своих солдат. Георгий Константинович не поверил бы никаким скептикам. Он искренне верил в свою полководческую гениальность, в то, что во всех сражениях подчиненные ему войска уничтожали больше неприятельских солдат, чем теряли сами, и лишь иногда позволяли себе роскошь потерять столько же, сколько и противник. Но никогда, убеждал себя Георгий Константинович, его дивизии, армии и фронты не теряли людей больше, чем японские или германские «супостаты».
К счастью, когда Александра Диевна, Эра и Элла прибыли в Монголию, войны там уже не было. Эра хорошо запомнила первую в своей жизни зарубежную поездку: «Семь дней мы ехали поездом до Улан-Удэ, а оттуда машиной до Улан-Батора. Мне все было интересно, тем более что мы впервые имели отдельное купе, все в красном дереве и бархате, а вот маленькой Леке было невмоготу, и по ночам она просилась домой. Помню, как проезжая ночью озеро Байкал, о котором писал папа, мы с мамой не могли оторваться от вагонного окна, наблюдая, как белая и пенистая волна озера почти подступает к железнодорожному полотну. Затем очень долго — 600 километров по пыльной дороге — до места назначения добирались на эмке. Папа нас не встретил, хотя, судя по письмам, такое намерение у него было. Добравшись до Улан-Батора, свой быт в новом доме мы устраивали сами с помощью порученца и соседей, которые встретили нас очень радушно».
Дом Эре понравился — стоит на пригорке, светлый, просторный, удобный. Вот климат не радовал — летом жарко и пыльно, зимой холодно и ветрено, даже метели случаются. Приходилось во дворе городка натягивать канаты, чтобы не сбиться с пути во время снежного бурана. И питьевую воду приходилось возить издалека и сливать в стоявший на кухне большой бак. Старшая дочь маршала в мемуарах призналась:
«До сих пор помню вкус этой холодной прозрачной воды, в которой нередко плавали кусочки льда».
Для Жукова год, проведенный в Монголии, думаю, был самым счастливым временем жизни. 42-летний комкор одержал победу в крупном сражении. Он не без оснований рассчитывал на новый взлет своей карьеры. И нe ошибся.
В мае 1940 года Жукова срочно вызвали из Улан-Батора в Москву. В мемуарах он по этому поводу писал: «…В начале мая 1940 года я получил приказ из Москвы явиться в наркомат для назначения на другую должность. К тому времени было опубликовано постановление правительства о присвоении высшему командному составу Красной Армии генеральских званий. В числе других мне было также присвоено звание генерала армии.
Через пару дней я был принят лично И.В. Сталиным и назначен на должность командующего Киевским особым военным округом».
Здесь есть неточность. Указ о введении в Красной Армии генеральских званий был принят 7 мая, а опубликован 8 мая 1940 года. Однако в тот день в газетах из указов о присвоении персональных званий появился лишь указ о производстве в Маршалы Советского Союза С.К. Тимошенко, Б.М. Шапошникова и Г.И. Кулика. Рядом с ними публиковался указ об освобождении К.Е. Ворошилова от обязанностей наркома обороны и о назначении его заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР и председателем Комитета обороны при Совнаркоме. Другим указом свежеиспеченный маршал Тимошенко был назначен наркомом обороны. В генералы армии Жуков был произведен указом от 4 июня 1940 года, опубликованным в газетах на следующий день, 5 июня. В данном случае память явно подвела Георгия Константиновича. Возможно, он вольно или невольно слил воедино несколько своих встреч со Сталиным, происшедших в мае-июне 1940 года. Это обстоятельство сильно затрудняет выяснение хотя бы примерной даты самой первой встречи Жукова со Сталиным.
Кроме Сталина, на встрече с Жуковым присутствовали и другие члены Политбюро. Георгия Константиновича расспрашивали о боевых качествах японской армии, о том, как дрались на Халхин-Голе советские войска. Затем Сталин сказал: «К сожалению, в войне с Финляндией многие наши соединения и армии показали себя в первый период плохо. В неудовлетворительном состоянии армии во многом виноват бывший нарком обороны Ворошилов, который длительное время возглавлял вооруженные силы. Он не обеспечил должной подготовки армии, и его пришлось заменить. Тимошенко лучше знает военное дело. Итоги войны с финнами мы подробно обсудили на Пленуме ЦК и наметили ряд мероприятий».
А в конце встречи, по утверждению Жукова, между ним и Сталиным произошел следующий примечательный диалог:
— Теперь у вас есть боевой опыт, — сказал И.В. Сталин. — Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.
Пока я находился в МНР, у меня не было возможности в деталях изучить ход боевых действий между Германией и англофранцузским блрком. Пользуясь случаем, я спросил:
— Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые события?
Усмехнувшись, И.В. Сталин сказал:
— Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с Чемберленом не хотят серьезно втягиваться в войну с Гитлером. Они все еще надеются толкнуть Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 году от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную политику.
Жуков признается; что разговор со Сталиным его потряс:
«Возвратясь в гостиницу „Москва“, я долго не мог в ту ночь заснуть, находясь под впечатлением этой беседы».
Прежде чем перейти к анализу довольно странной концовки беседы, замечу, что, возможно, именно Георгия Константиновича в те дни, когда он, ожидая вызова к Сталину, и потом, перед отъездом в Киев, жил в гостинице на Тверской, запечатлел Константин Симонов в поэме «Далеко на Востоке»:
На первый взгляд, герой Симонова имеет с Жуковым мало общего. Перед нами майор-танкист, а не комкор-кавалерист. И еще уточняется, что майор командовал советскими танковыми частями в Баин-Цаганском сражении. Но нам, равно как и поэту, хорошо известно, что командовавший танковой бригадой у Баин-Цагана комбриг М.П. Яковлев погиб в бою 12 июля 1939 года, возглавив с гранатой в руке атаку залегшей было под огнем неприятеля пехоты, и звания Героя Советского Союза был удостоен посмертно. А вот Жуков, командовавший всеми войсками у Баин-Цагана, уцелел. И мог пить на Тверской коньяк и нарзан, сидеть в ресторане с друзьями и любимой женщиной (в Москву Георгий Константинович вернулся вместе с женой). И наград у него к тому времени было ровно столько же, сколько у майора из поэмы: пять орденов и Золотая Звезда. Среди орденов был один Красного Знамени, два Ленина и две «больших монгольских звезды», полученных за Халхин-Гол: ордена Красного Знамени Монголии и Тувы. Эти два последних по размеру действительно были очень большими, значительно больше советских орденов, и имели форму звезды. Для полноты картины упомянем юбилейную медаль «XX лет РККА», которой Жуков вместе со многими другими командирами Красной Армии был награжден в феврале 1938 года.
Попробуем определить, когда же именно наш герой вернулся из Монголии в Москву и когда произошла его первая встреча со Сталиным. Из жуковских мемуаров следует, что вызов пришел в начале мая. Также и в составленных в 1957 году «Кратких биографических сведениях» о маршале временем окончания его службы в Монголии указан апрель 1940 года, с апреля по июнь Жуков числится в распоряжении наркома обороны, а с июня — командующим Киевским особым военным округом. В «Личном листке по учету кадров», заполненном Жуковым в 1948 году, окончание службы в Монголии датировано апрелем, а вступление в командование войсками КОВО — маем 1940 года. М.М. Пилихин утверждает: «В мае 1940 года Георгий телеграфировал нам в Москву: „Будем 15 в Москве. Встречайте. Жуков“. На автобазе (НКВД. — Б.С.), где я работал, стоял „оппель-кадет“ Марины Расковой. Я попросил у нее машину — встретить Г.К. Жукова с семьей из Монголии. Разрешение получил, и мы с Клавдией Ильиничной и дочкой Ритой поехали встречать Георгия с семьей на Ярославский вокзал. Пришла машина и из Наркомата обороны. Подошел поезд, и мы пошли к вагону, в котором прибыл Жуков с семьей. Но он уже шел нам навстречу, с первой Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди и орденами Монгольской Народной Республики. Он с большой радостью обнял нас и сказал: „Вот мы опять все вместе!“
Через несколько дней Жуков был принят И. В. Сталиным. Г.К. Жуков подробно доложил ему о защите Монголии от японских захватчиков. Сталин предложил Жукову должность командующего Киевским особым военным округом. Георгий пригласил меня провести отпуск в Киеве. Пробыл я у него около месяца, знакомился с городом. Ездили с Егором на охоту, он отлично стрелял».
Жуковский адъютант в Монголии М.Ф. Воротников пишет, будто Георгий Константинович уехал в Киев в апреле 1940 года. Вероятно, здесь характерная ошибка памяти. Для Михаила Федоровича отъезд Жукова из Улан-Батора ассоциировался с его назначением в Киев. Вероятно, конец апреля — это фактическое время отбытия Георгия Константиновича из Монголии.
Дочь Жукова Эра вспоминает: «Из Монголии в Москву мы летели уже самолетом вместе с папой. Для нас всех это было первое воздушное путешествие, и мы очень волновались. В Москве нас разместили в знаменитой в те годы гостинице „Москва“, где мы прожили более месяца, вплоть до получения папой нового назначения в Киев и отъезда туда».
Казалось бы, между свидетельствами М. М. Пилихина и Э.Г. Жуковой есть одно вопиющее противоречие. Михаил Михайлович рассказывает о том, что его двоюродный брат вернулся в Москву поездом, а Эра Георгиевна настаивает, что возвращались они все самолетом, и вполне можно верить, что первое воздушное путешествие не могло не запомниться ей на всю жизнь. Думаю, однако, что на самом деле никакого противоречия тут нет. Просто от Улан-Батора до Улан-Удэ Жуковы действительно летели на самолете, чтобы не трястись 600 километров на автомашине по пыльной проселочной дороге. От Улан-Удэ же ехали до Москвы поездом, с комфортом, в одном, а то и в двух отдельных купе первого класса, украшенных красным деревом и бархатом. Как мы помним, Александра Диевна с детьми добиралась от Москвы до Улан-Удэ семь суток. Очевидно, обратный путь занял столько же. Еще день потребовался, чтобы добраться от Улан-Батора до Улан-Удэ самолетом (не прямо же к отходящему поезду Жуковы прилетели!). Следовательно, путешествие от Улан-Батора до Москвы должно было занять не менее восьми дней. Если Георгий Константинович выехал из Монголии в конце апреля или в самом начале мая, то в столицу он должен был прибыть где-то между 7 и 10 мая, но никак не 15-го числа. Хотя, конечно, мог задержаться в Улан-Удэ или где-то еще в пути. Может быть, М.М. Пилихин ошибся, когда говорил о приезде брата в Москву именно 15-го числа? Да и слова Э.Г. Жуковой о том, что они прожили в Москве больше месяца. Прежде чем вместе с отцом отправились в Киев, как будто согласуется с более ранней датой приезда в Москву. Ведь в Киев Жуков отбыл около 15 июня.
Посмотрим, когда мог состояться прием Жукова Сталиным. В журнале посетителей кремлевского кабинета вождя первый раз Георгий Константинович упомянут только 2 июня 1940 года. Жуков был у Сталина и на следующий день, 3-го числа, а затем 13-го. Более они в 1940 году, если верить тетрадям записи посетителей, не встречались. Однако до сих пор не опубликованы журналы, где фиксировались посетители сталинских подмосковных дач. Кроме того, у историков нет уверенности, что сохранились все тетради с записями, и вообще, что в журнал заносились все посетители. Поэтому нельзя утверждать, что Иосиф Виссарионович и Георгий Константинович не встречались раньше, в мае 40-го.
В мемуарах Жуков оставляет у читателей впечатление, что до отъезда в Киев он лишь однажды виделся со Сталиным. Но легко убедиться, что в действительности это не так. Даже если принять, что первая встреча состоялась только 2 июня, всего до отъезда в Киев Жуков приходил к Сталину как минимум три раза. Очевидно, в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал, вольно или невольно, содержание нескольких своих разговоров со Сталиным свел к одному. Попробуем понять, что из приведенного в жуковских мемуарах собеседники могли говорить друг другу в то или иное время.
Интересно, что Жуков высказывает Сталину свое удивление пассивным характером войны на Западе. Напомню читателям, что германское наступление здесь началось 10 мая 1940 года, и уже 11 мая Жуков узнал бы об этом из газет. В таком случае, первое свидание Жукова и Сталина должно было произойти не позднее 11 мая. Иначе жуковские слова об отсутствии активных боевых действий между германскими и англо-французскими войсками годились бы только для пьесы театра абсурда, а не для разговора с всесильным советским вождем. Если же Георгий Константинович, действительно, приехал в Москву только 15 мая, как утверждает М.М. Пилихин, то их встреча со Сталиным никак не могла произойти ранее 17-го числа того же месяца, поскольку и Жуков, и его двоюродный брат свидетельствуют, что с момента приезда до вызова в Кремль прошло несколько дней. Однако мне все-таки кажется наиболее вероятной дата первой встречи Сталина и Жукова не позднее 11 мая 1940 года. Но она могла произойти, с учетом времени отъезда Георгия Константиновича из Монголии, и раньше, 10-го или даже 9-го мая. И вот почему. В день встречи Сталин или уже знает о начавшемся германском наступлении, или уверен, что оно вот-вот последует. Немцы известили его о вторжении во Францию, Бельгию и Голландию утром 10 мая, практически одновременно с началом наступления, но Иосиф Виссарионович мог узнать о планах Гитлера и несколько раньше, из донесений разведки. Характерно, что Сталин предупреждает Жукова, что Чемберлену и Даладье очень скоро придется расплатиться за свою близорукую политику. Генерал же еще ничего об этом не знает и потому рассуждает о «странной войне» на Западе.
Сталин также сообщает Жукову, что Ворошилов снят с поста наркома обороны и заменен Тимошенко. Создается впечатление, что об этих важных кадровых перестановках в военном ведомстве Георгий Константинович еще не знает. Тогда встреча вообще должна была состояться не позже, чем утром 8-го мая. Ведь уже к вечеру этого дня Жуков не мог не знать о смене руководства наркомата обороны.
Вот о назначении Жукова командующим Киевским округом Сталин, по всей видимости, сообщил ему не на майской встрече, а позднее, 2 или 3 июня. Сразу же после этих встреч вышел указ о присвоении Жукову звания генерала армии. Командующий наиболее мощным по количеству войск и техники военным округом должен был иметь и соответствующее звание. Кстати сказать, командующий соседним Белорусским (позднее Западным особым) военным округом Д.Г. Павлов стал генералом армии только восемь месяцев спустя, в феврале 41-го. Вполне вероятно, что при первом свидании Сталин предложил Жукову подумать над предложением возглавить КОВО, а на одной из последующих встреч уже объявил ему об окончательно принятом решении.
Буденный в своих мемуарах рассказал, как было решено назначение Тимошенко вечером после первомайского парада, на даче у Сталина, где на праздничный ужин собрались члены Политбюро и высокопоставленные военные:
— Одного товарища народ прозвал железным наркомом. Вы не знаете, кого я имею в виду? — усмехнувшись в усы, спросил Сталин.
— Климента Ефремовича! — раздалось несколько голосов (вообще-то «железным наркомом» обычно именовали Ежова, но после смещения Николая Ивановича с поста главы карательного ведомства осенью 38-го этот титул перешел к Ворошилову, впрочем, ненадолго. — Б. С.).
— Ну, вот его и попросим принять руководство всей оборонной промышленностью, точнее — всем производством на нужды армии. А пост наркома обороны предложим… — Сталин обвел глазами присутствующих, — предложим тов. Тимошенко.
Сталин, хотя и подсластил горькую пилюлю отставки для Ворошилова, назначив бывшего луганского слесаря главой новосозданного Комитета обороны, курировавшего все отрасли промышленности, работающие для военных нужд, не удержался от скрытой иронии: «железному наркому» можно только за производством железок надзирать (благо — слесарь по гражданской профессии), а не Красной Армией командовать. Полководец-то из «друга Клима» никакой — финская война это хорошо доказала.
После предложения Сталиным кандидатуры Тимошенко за столом воцарилось неловкое молчание. Когда-то ведь новый нарком командовал дивизией в будённовской Первой Конной, а теперь становился начальником своего бывшего командарма, занимавшего посты командующего Московским военным округом и заместителя наркома обороны. Затянувшееся молчание прервал Молотов: