Красная Армия была более приспособлена для ведения относительно более простых видов боевых действий, вроде позиционной обороны на заранее подготовленных позициях. И танки советской стороне лучше было бы использовать для непосредственной поддержки пехоты небольшими группами, а не в составе крупных механизированных соединений. И больше полагаться на конную тягу, поскольку на наших дорогах автомашины и тягачи часто застревали и быстро выходили из строя. Вот и немцы вскоре после вторжения в Россию вынуждены были в большей мере, чем они рассчитывали, использовать лошадей для перевозки техники и грузов. Немецкий генерал Б. Мюллер-Гиллебранд, написавший историю сухопутной армии Германии, утверждал: «В середине ноября 1941 года возникла необходимость экономного расходования автотранспорта, например, путем замены автомашин лошадьми, поскольку из общего числа 500 тысяч колесных автомашин, находившихся в составе сухопутных сил на Востоке, до конца года вышло из строя 106 тысяч». Не так уж не правы были Буденный и Кулик, ратовавшие за сохранение значительной части артиллерии на конной тяге до тех пор, пока не появятся в нужном количестве подходящие автомобили и тягачи, не будут построены пригодные для них дороги. Окончательно проблема была решена только с появлением в России американских «студебеккеров», которые до начала войны никто поставлять советскому правительству, естественно, не собирался.
Красная Армия, по сравнению с вермахтом или армиями США и Англии, была армией прошедшей эпохи, эпохи Первой мировой войны. Тот уровень насыщения техникой, которого требовала Вторая мировая война, вступал в неразрешимое противоречие как с реальным образовательным уровнем большинства красноармейцев и командиров, так и с психологией основной массы советских граждан. Коммунистический режим, в отличие от нацистского, в гораздо большей мере успел нивелировать человеческую личность, отбить у подданных стремление к самостоятельности и проявлению инициативы, привив взамен приверженность к шаблону. Ведь к началу советско-германской войны большевики были у власти в России уже 24 года, а нацисты в Германии — только 8 лет, втрое меньше. Да и германские традиции эмансипации личности от власти государства были старше и прочнее российских. Капитан вермахта Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, служивший офицером связи и переводчиком при командующем прогерманской Русской Освободительной Армии бывшем советском генерале Андрее Андреевиче Власове, свидетельствует: «И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже, до известной степени, действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо… но эта форма несвободы в Германии оценивалась большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и потому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами».
Он же в специальной записке для верховного командования сухопутной армии под названием «Русский человек» отмечал:
«Испытание интеллигентности среди русских военнопленных показало очень интересную картину. Как и у большинства народов, так и у них эта картина приблизительно одинаковая, т. е. 50 процентов — среднего уровня, 25 процентов — ниже среднего и 25 процентов — выше среднего.
Хотя средний и ниже среднего уровня оказались значительно ниже германского уровня, зато 25 процентов ВЫСШЕГО УРОВНЯ ОБНАРУЖИЛИ ВЫДАЮЩИЕСЯ ЗНАНИЯ И ОДАРЕННОСТЬ, ПРЕВОСХОДЯЩИЕ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ УРОВЕНЬ».
Жуков, как и многие советские генералы, включая предателя Власова, по своим интеллектуальным способностям, несомненно, принадлежал к «верхним 25 процентам». Однако командовать-то ему приходилось главным образом «нижними 75 процентами», значительно уступавшими немцам и по интеллекту, и по образованию. К этому надо добавить и жесткое ограничение инициативы даже высших начальников в сталинской административно-командной системе. Во время оперативно-стратегических игр 41-го года Жуков был куда свободнее в принятии решений, чем в реальной практике Великой Отечественной войны, где на любые принципиальные передвижения войск приходилось получать санкцию Верховного Главнокомандующего. Учтем и явный недостаток у Георгия Константиновича как общего, так и военного образования. Все это сильно ограничивало возможности Жукова как полководца по сравнению с противостоявшими ему германскими генералами.
Если бы принципы современной стратегии в Красной Армии применялись с учетом наличного человеческого материала, это наверняка уменьшило бы чудовищные советские потери и, возможно, приблизило окончание войны. Например, танковые армии и корпуса, как правило, теряли очень много техники, и таких потерь они не имели бы, если бы действовали более мелкими частями и подразделениями. Точно так же массированные атаки пехоты без должного взаимодействия родов войск, эффективной разведки и артиллерийской подготовки приводили к колоссальным людским потерял нередко превосходившим немецкие в десятки раз. Однако и Сталин и Жуков, в отличие от Троцкого, были привержены стратегии сокрушения и надеялись повторить впечатляющие успехи, достигнутые Гитлером в Польше, во Франции и на Балканах.
Чтобы прикрыть начавшуюся после 10 июня переброску последнего эшелона вермахта к советским границам, германское руководство осуществило хитроумную комбинацию. 13 июня 1941 года в официозной «Фёлькише Беобахтер» появилась статья рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса «Крит — как пример», с прямым намеком на то, что опыт парашютного десанта на Крите очень скоро пригодится вермахту при высадке на Британские острова. В ночь с 12-го на 13-е число номер газеты был конфискован военной цензурой, но с таким расчетом, чтобы в Берлине часть тиража успела разойтись и достичь иностранных посольств. 14 июня Геббельс с удовлетворением констатировал в своем дневнике, что английские и мировые газеты и радиостанции приходят к выводу, что германское развертывание против России — это «чистый блеф, с помощью которого мы рассчитываем замаскировать подготовку к вторжению в Великобританию». Как реакцию на этот инцидент рейхс-министр пропаганды рассматривал и известное заявление ТАСС, переданное по радио поздно вечером 13 июня. Геббельс с удовлетворением отметил: «Русские, кажется, еще ни о чем не подозревают».
О том, как готовилось заявление ТАСС, рассказал в своих мемуарах Буденный. Вечером 13 июня его вызвали к Сталину в Кремль. Там уже находились Тимошенко, Молотов и Калинин. Характерно, что Жукова не было. Видно, Сталин считал излишним его присутствие при решении политических вопросов. Иосиф Виссарионович будто бы сказал собравшимся примерно следующее: «Меры, какие мы принимаем, чтобы предотвратить военный конфликт с Германией, не дают нужных результатов. Война неотвратимо приближается. Трагическая развязка вот-вот наступит. Людоед Гитлер не отказывается от своих планов завоевания мирового господства. Наоборот, с упорством маньяка готовится осуществить их. Каким образом? — Сталин несколько секунд молча смотрел на карту. — Сосредоточение переправочных средств в Ла-Манше, войск и техники на побережье — это не больше, чем демонстрация, рассчитанная на простаков. Вторгаться на острова — наиболее глупый шаг. Неизбежны большие потери, а что получит Гитлер, если, допустим, даже завоюет Англию? Завязнет там, а за спиной — могучая Красная Армия. На другом материке — союзник Англии — США с их могучим военно-морским флотом, авиацией и спешно создаваемыми сухопутными силами в несколько миллионов человек. Гораздо выгоднее начать с колоний, слабо защищенных или совершенно не защищенных, захватить Африку, — Сталин обвел материк трубкой, — стратегические острова Средиземного моря. Ввести войска в Иран, пройти в Индию, высадить десанты в Австралии, в Индонезии. Лишившись колоний, Англия задохнется без хлеба и сырья. Могучий флот Америки без заморских баз станет игрушкой для детей, а моряки — пригодными лишь для парадов. Но Англия и США в трудную минуту могут обратиться за помощью к Советскому Союзу. Антигитлеровская коалиция станет неодолимой помехой фашистской Германии в ее стремлении к мировому господству. Начинать поход по колониям нельзя, проводить дальние экспедиции нельзя, не разгромив Красную Армию». Сталин сделал паузу, отошел от карты и неторопливо начал снова набивать свою трубку:
— Товарищ Молотов рекомендует предпринять еще один дипломатический шаг. Я думаю, мы согласимся с этим. Сделаем небольшое заявление в печати. Цель его, во-первых, дать понять Гитлеру, что нам известны его планы. Во-вторых, предупредить мировую общественность, что Гитлер собирается развязать войну, которая охватит все материки и континенты земного шара и в огне которой погибнут миллионы людей, прольются реки крови. В-третьих, вызвать Гитлера на откровенность.
— Он может промолчать, — заметил Тимошенко.
— Но тогда само молчание послужит красноречивым ответом, — сказал Калинин.
Сталин подал знак Молотову:
— Пожалуйста, зачитайте…
14 июня сообщение ТАСС было опубликовано в печати. Ответа на него не последовало. Хорошо помню, как Сталин озабоченно сказал: «Да, войны с Гитлером, кажется, нам не избежать».
Создается впечатление, что Семен Михайлович довольно точно передает рассуждения Сталина, хотя и немного корректирует их с учетом последующих событий. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович не верил в реальность германского вторжения на Британские острова в ближайшее время. В конце концов, проигрыш люфтваффе битвы за Британию был достаточно очевидным фактом. К тому же Сталин мог быть знаком с запиской полковника Разведуправления Генштаба Василия Новобранца, в которой доказывалось, что для высадки в Англии Германия не располагает ни достаточным тоннажем транспортных судов, ни необходимыми силами авиации. Однако генсек был по-прежнему убежден, что, не покончив с Британской империей, Гитлер не рискнет начать войну на два фронта, напав на Советский Союз. Тот же Буденный приводит сталинские слова, сказанные накануне заключения советско-германского пакта о ненападении: «Войне Германии с нами будет предшествовать оккупация немцами всей Западной Европы». И вообще, в изложении Семена Михайловича Сталин ни разу не говорит прямо, что Гитлер собирается напасть на СССР. Статью Геббельса советский вождь рассматривал как попытку отвлечь внимание от истинной цели немцев — переноса центра тяжести военных усилий в район Средиземноморья, вынудив английское командование сосредоточить усилия на защите метрополии. Гитлер, никак не ответив на заявление ТАСС, стремился создать у Сталина впечатление, будто хочет убедить англичан в реальности своих намерений завоевать Россию, тогда как в действительности в самое ближайшее время вторгнется на Британские острова. Иосиф Виссарионович, в свою очередь, молчание фюрера расценил как продолжение несколько иной игры: убедить англичан, что вермахт в ближайшее время вторгнется в СССР, тогда как в действительности германские войска готовились атаковать британские владения на Средиземном море, а затем предпринять поход в Иран, Ирак и Индию. Не исключено, что Сталин серьезно относился к слухам, распускаемым среди немецких солдат, перебрасываемых к советским границам, будто им предстоит совместный с русскими поход в Индию. Он мог ожидать, что после Заявления ТАСС Гитлер возобновит предложение, сделанное Молотову в Берлине в ноябре 40-го, о совместном разделе Британской империи и об отнесении Ирана к советской сфере интересов.
После того как немцы не отреагировали на заявление, где утверждалось, что слухи о скорой германо-советской войне лишены оснований, Сталин на самом деле не сомневался в скором начале такой войны. Но думал, что она начнется внезапным и мощным ударом Красной Армии. И продолжал подготовку к. «Грозе» — подтягивал войска к границам, маскировал расположенные там аэродромы и боевую технику, превращал штабы приграничных округов в штабы фронтов, перебрасывал вплотную к западным рубежам запасы топлива, снаряжения, боеприпасов. Если бы молчание Гитлера в ответ на заявление от 13 июня Сталин, Тимошенко и Жуков сочли признаком скорого германского нападения на СССР, то действовать они должны были совсем иначе. Им следовало как можно быстрее отводить дивизии и авиацию Красной Армии от границ, чтобы вывести их из-под первого удара германской артиллерии и люфтваффе. Но вторжение вермахта застало Красную Армию врасплох.
Вечер и ночь с 21-го на 22-е июня 41-го года запомнилась Жукову на всю жизнь. Вот как он описал в мемуарах последние мирные часы: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас же доложил наркому и Сталину то, что передал Пуркаев.
— Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал Сталин.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.
— Нет, — ответил Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.
Иосифа Виссарионовича можно понять. Он надеялся через какие-нибудь две-ри недели завершить сосредоточение и обрушить на немцев мощнейший удар. И теперь всерьез опасался, что перебежчика подбросили генералы вермахта, чтобы заставить, советскую сторону предпринять немедленные действия и вскрыть группировку войск, сосредоточенных у границ Рейха.
Вскоре прибыли члены Политбюро. Тимошенко зачитал проект директивы о приведении войск западных приграничных округов в полную боевую готовность на случай войны с Германией.
— Такую директиву сейчас давать еще преждевременно, — заметил генсек. — Может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
Сталин еще надеялся, что удастся начать дипломатические переговоры и под их прикрытием завершить сосредоточение сил для наступления. Поэтому в подписанной Тимошенко и Жуковым директиве всем приграничным округам о приведении войск в полную боевую готовность говорилось, что 22–23 июня возможно нападение немцев, которое «может начаться с провокационных действий». Войскам ставилась задача «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Им предписывалось в течение ночи на 22 июня «скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе», рассредоточить всю авиацию по полевым аэродромам и тщательно ее замаскировать, а также рассредоточить и замаскировать войска». Проведение мобилизации директивой не предусматривалось.
Первый заместитель наркома обороны Буденный сказал Тимошенко, что война неизбежна, и директива должна носить более определенный характер. Тимошенко ответил, что и он не сомневается в этом, но на такой директиве настоял Сталин. Директиву № 1 закончили передавать в штабы округов в половине первого ночи, за два с половиной часа до германского нападения. До большинства войск директива так и не была доведена к началу войны. Только нарком ВМФ Кузнецов успел привести в боевую готовность все флоты и флотилии. Сухопутные войска и авиация были захвачены врасплох. Много самолетов погибло на расположенных у самой границы аэродромах, так и не успев подняться в воздух. Позднее в ходе следствия генерал Д. Г. Павлов признавал: «Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятия на случай нашего наступления, но никак не обороны». Тогда несчастный Дмитрий Григорьевич не стал уточнять, что дислокацию авиации Западного, равно как и других округов, определяли нарком обороны и начальник Генштаба. На суде Павлов сказал об этом и покаялся лишь в том, что «физически не мог» проверить правильность докладов подчиненных о рассредоточении авиации. Но все равно не избежал расстрела.
Когда около 4 часов утра Жуков позвонил Сталину и доложил, что немецкая авиация бомбит советские города и началась война, только что разбуженный начальником охраны Иосиф Виссарионович потребовал, чтобы они с Тимошенко немедленно приехали в Кремль. Туда к половине пятого прибыли и члены Политбюро. Уже поступили донесения о переходе в наступление германских сухопутных сил. Жукову хорошо запомнилось это заседание: «Сталин был очень бледен и сидел за столом, держа в руках ненабитую табаком трубку. Мы доложили обстановку.
Сталин недоумевающе сказал:
— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. — ответил Тимошенко.
— Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города… — И, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом.
Сталин приказал Молотову позвонить в германское посольство. В посольстве ответили, что Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Молотов отправился на встречу с послом. Тем временем Ватутин доложил, что на западном и северо-западном направлениях после артиллерийской подготовки германские войска перешли в наступление.
Жуков пишет в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Мы тут же просили Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику. „Подождем возвращения Молотова“, — ответил он».
Вскоре Молотов вернулся и сообщил, что Германия объявила Советскому Союзу войну. После этого Жуков предложил «немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение. „Не задержать, а уничтожить“, — уточнил Тимошенко».
Сталин одобрил соответствующую, директиву под номером 2, но предупредил, чтобы наземные войска до особого распоряжения не переходили границу. Авиации приказывалось «разбомбить Кенисберг и Мемель», но цели в Румынии и Финляндии пока не атаковать. Однако всего через несколько часов, вечером 22 июня, появилась директива № 3, требовавшая разгромить врага на его территории. Войска Западного фронта к исходу 24 июня должны были овладеть Сувалками, а 5-я и 6-я армии Юго-Западного фронта получили приказ «окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24 июня захватить Люблин». Начал реализовываться предвоенный план удара на Краков, Катовице.
Георгий Константинович в мемуарах сообщает, что узнал об этой директиве уже в Тарнополе, в штабе Юго-Западного фронта, Туда он был послан представителем Ставки, чтобы помочь командованию фронта в руководстве войсками. Кстати, распоряжение сформировать и к 22 июня сосредоточить фронтовое управление в Тарнополе он отдал еще 19-го числа, совсем не думая о скором германском нападении. Жуков пишет: «На командный пункт прибыли поздно вечером, и я тут же переговорил по ВЧ с Н.Ф. Ватутиным. Вот что рассказал мне Николай Федорович: «К исходу сегодняшнего дня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках, и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиации и наземных войсках. Известно лишь, что авиация Западного фронта понесла очень большие потери. Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами Кузнецовым и Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие.
Авиационная разведка также не могла точно доложить — где что происходит. По ее данным, бои шли в районе наших укрепленных рубежей и частично в 15–20 километрах в глубине нашей территории. Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи.
Затем генерал Ватутин сказал, что Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить мою подпись.
— Что это за директива? — спросил я.
— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.
— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, — возразил я. — Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.
— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.
— Хорошо, — сказал я, — если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте.
Эта директива поступила к командующему Юго-Западным фронтом около 24 часов. Как я и ожидал, она вызвала резкое возражение начштаба фронта М.А. Пуркаева, который считал, что у фронта нет сил и средств для проведения ее в жизнь… Я предложил М.П. Кирпоносу немедленно дать предварительный приказ о сосредоточении механизированных корпусов для нанесения контрудара по главной группировке армий «Юг», прорвавшейся в районе Сокаля».
Георгий Константинович утверждает, что Сталин приказал ему отправиться на Юго-Западный фронт около часа дня 22 июня. Жуков должен был сначала захватить в Киеве Хрущева, назначенного членом Военного совета фронта, а потом вместе с ним отправиться в Тарнополь. В Киеве Хрущев сказал Жукову, что «дальше лететь опасно. Немецкие летчики гоняются за транспортными самолетами. Надо ехать на машинах». Так что в Тарнополь пришлось добираться на автомобилях. Но тут получается явная хронологическая неувязка. Жуков сам признает, что прибыл в Киев в здание ЦК компартии Украины к Никите Сергеевичу только «к исходу дня». Напомню, что это был самый длинный день в году, 22 июня, когда и в 9 часов вечера еще светло. До Тарнополя на автомобилях в условиях темноты наверняка пришлось добираться часов 5–6. Следовательно, в штаб фронта Жуков и Хрущев приехали глубокой ночью, далеко за полночь. И Георгий Константинович никак не мог успеть переговорить с Ватутиным насчет директивы до того, как эта злосчастная директива поступила в штаб Юго-Западного фронта. И Баграмян в своих мемуарах однозначно подтверждает, что сперва в Тарнополь поступила директива № 3, и только потом туда прибыли Жуков с Хрущевым. Причем, как свидетельствует Иван Христофорович, директиву начали передавать в штаб фронта уже в одиннадцатом часу вечера, так что с Ватутиным Жуков вообще должен был говорить еще до десяти часов. Да и странно получается: чего это вдруг Георгий Константинович засомневался в целесообразности скорейшего проведения контрударов, если еще утром, даже до официального объявления войны просил Сталина отдать приказ о немедленной организации таких контрударов?
Думаю, Жуков в очередной раз захотел выглядеть лучше, чем это было на самом деле. Он придумал, что о разработке директивы № 3 узнал лишь из разговора с Ватутиным, что высказал свои сомнения в ее целесообразности и согласился поставить свою подпись только тогда, когда услышал, что вопрос уже решен Сталиным. Хотя, согласимся, начальник Генштаба, покорно заявляющий: «Если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте», выглядит весьма сомнительно и с моральной точки зрения, и с точки зрения элементарного здравого смысла. Не проще ли тогда передать Иосифу Виссарионовичу факсимиле своей подписи, чтобы он штамповал ее по собственному усмотрению?