Самое плохое в работе сиделки не то, что вы могли бы подумать. Не поднимать и не мыть, не лекарства и не салфетки и не слабый, но неизменно отчетливый запах дезинфицирующего средства. И даже не тот факт, что большинство людей считает, будто вы согласились на эту работу, поскольку недостаточно умны для любой другой. А то, что, когда проводишь весь день бок о бок с другим человеком, некуда деваться от его дурного настроения. Или от своего.
Уилл сторонился меня все утро, после того как я поведала ему о своих планах. Посторонний человек ничего бы не заметил, но он меньше шутил, возможно, меньше комментировал происходящее. И не спросил о содержимом сегодняшних газет.
— Этого… вы хотите? — В его глазах что-то промелькнуло, но лицо осталось безучастным.
Я пожала плечами. Затем решительно кивнула. Мне показалось, что в моей реакции есть нечто по-детски уклончивое.
— Все дело во времени, — сказала я. — В смысле, мне двадцать семь.
Уилл изучал мое лицо. Его челюсть закаменела.
Внезапно я ощутила невыносимую усталость. Как ни странно, мне захотелось извиниться, но я не знала за что.
Он чуть кивнул и растянул губы в улыбке.
— Рад, что у вас все устроилось, — сказал он и уехал на кухню.
Я разозлилась. Никто еще не осуждал меня так, как Уилл, похоже, осуждал сейчас. Словно из-за моего решения переехать к своему парню он потерял ко мне интерес. Словно я больше не могла быть его подопечной. Разумеется, я не смела сказать ему этого, но стала так же холодна с ним, как он со мной.
По правде говоря, это было утомительно.
Днем в заднюю дверь постучали. Я поспешила по коридору с мокрыми от мытья посуды руками и обнаружила за дверью мужчину в темном костюме, с портфелем в руке.
— Ну уж нет. Мы буддисты, — отрезала я, собираясь захлопнуть дверь.
Две недели назад парочка свидетелей Иеговы задержала Уилла у задней двери почти на пятнадцать минут, пока он пытался дать задний ход через сдвинутый коврик. Когда я наконец захлопнула дверь, они открыли почтовый ящик и крикнули, что «он как никто другой» должен понимать, каково с нетерпением предвкушать загробную жизнь.
— Э-э-э… можно мне увидеть мистера Трейнора? — спросил мужчина, и я с подозрением приоткрыла дверь.
За время, проведенное мной в Гранта-хаусе, никто не навещал Уилла через черный ход.
— Впустите его, — сказал из-за спины Уилл. — Я попросил его приехать. Я продолжала стоять, и Уилл добавил: — Все в порядке, Кларк… это друг.
Мужчина переступил через порог и пожал мне руку.
— Майкл Лоулер, — сообщил он.
Он собирался сказать что-то еще, но Уилл вставил кресло между нами, успешно оборвав разговор.
— Мы будем в гостиной. Вы не могли бы приготовить кофе и оставить нас наедине?
— Э-э-э… хорошо.
Мистер Лоулер немного смущенно улыбнулся мне и проследовал за Уиллом в гостиную. Когда я через несколько минут вошла с подносом кофе, они обсуждали крикет. Беседа о подачах и пробежках продолжалась, пока у меня не осталось причин задерживаться.
Смахивая невидимые пылинки с юбки, я выпрямилась и сказала:
— Что ж, приятного аппетита.
— Спасибо, Луиза.
— Вы точно больше ничего не хотите? Печенья?
— Спасибо, Луиза.
Уилл редко называл меня Луизой. И никогда меня не прогонял.
Мистер Лоулер провел в доме почти час. Закончив хлопотать по хозяйству, я болталась на кухне, пытаясь набраться смелости, чтобы подслушивать. Не получилось. Я села, слопала два шоколадных печенья, погрызла ногти, прислушалась к тихому гулу мужских голосов и в пятнадцатый раз задумалась, почему Уилл попросил этого человека не входить через переднюю дверь.
Он не был похож на врача или консультанта. Он мог быть финансовым советником, но что-то мешало в это поверить. И определенно не выглядел как физиотерапевт, эрготерапевт[58] или диетолог — или кто угодно из сонма наемных работников, которые время от времени заходили и оценивали постоянно меняющиеся нужды Уилла. Их видно издалека. Они всегда выглядят усталыми, но очень оживлены и нарочито жизнерадостны. Они носят шерстяные вещи приглушенных цветов, практичную обувь и водят пыльные «универсалы», забитые папками и коробками с оборудованием. У мистера Лоулера был темно-синий «БМВ». Блестящая машина пятой серии не могла принадлежать местному чиновнику.
Наконец мистер Лоулер вышел. Он закрыл портфель и повесил пальто на руку. Он больше не выглядел смущенным.
Я вылетела в коридор.
— Вы не подскажете, где у вас туалет?
Я молча показала и топталась на месте, пока он не вернулся.
— Ладно. Это все на сегодня.
— Спасибо, Майкл. — Уилл не смотрел на меня. — Жду ответа.
— Я свяжусь с вами до конца этой недели, — пообещал мистер Лоулер.
— Лучше по электронной почте — пока, по крайней мере.
— Хорошо. Разумеется.
Я открыла заднюю дверь, чтобы выпустить его. Затем, когда Уилл вернулся в гостиную, вышла во двор и небрежно спросила:
— Далеко вам ехать?
Его одежда была прекрасно сшита, в покрое чувствовалась элегантность города, в плотности ткани — немалые деньги.
— К сожалению, в Лондон. И все же надеюсь, что в это время пробки не слишком большие.
Я пошла за ним. Солнце стояло высоко, и мне приходилось щуриться, чтобы разглядеть гостя.
— И… э-э-э… куда именно в Лондон?
— На Риджент-стрит.
— Ту самую Риджент-стрит? Неплохо.
— Да. Очень неплохо. Ладно. Спасибо за кофе, мисс…
— Кларк. Луиза Кларк.
Мистер Лоулер остановился и посмотрел на меня. Неужели догадался о моих жалких попытках выяснить, кто он такой?
— Да, мисс Кларк. — Профессиональная улыбка быстро вернулась на его лицо. — Большое спасибо.
Он осторожно поставил портфель на заднее сиденье, сел в машину и уехал.
Вечером по дороге домой к Патрику я заглянула в библиотеку. Я могла бы использовать его компьютер, но мне все еще казалось, что нужно спрашивать разрешения, а так было проще. Я села за терминал и напечатала: «Майкл Лоулер» и «Риджент-стрит, Лондон» в поисковой системе. «Знание — сила, Уилл», — мысленно произнесла я.
Нашлось 3290 ссылок. В первых трех говорилось, что на этой самой улице обитает «Майкл Лоулер, практикующий юрист, специалист по завещаниям и наследственным делам, поверенный». Я несколько минут смотрела на экран, затем снова набрала его имя, на этот раз в системе для поиска изображений, и вот он сидит в темном костюме за круглым столом — Майкл Лоулер, специалист по завещаниям и наследственным делам, тот самый человек, который провел час наедине с Уиллом.
В тот же вечер я за полтора часа переехала к Патрику — между временем, когда я закончила работу, а он отправился на тренировку. Я забрала все свои вещи, кроме кровати и новых жалюзи. Он приехал на машине, и мы запихали мои вещи в мешки. За две поездки мы перевезли к нему все, не считая школьных учебников на чердаке.
Мама плакала — она думала, что выжила меня из дома.
— Ради всего святого, милая! Ей давно пора переехать. Ей двадцать семь лет, — сказал папа.
— Она все равно моя крошка. — Она сунула мне в руки две формы с фруктовыми кексами и пакет чистящих средств.
Я не знала, что и сказать. Я даже не люблю фруктовые кексы.
Разместить мои пожитки в квартире Патрика оказалось на удивление легко. Своих у него практически не было, а я мало что накопила за годы, проведенные в каморке. Единственное, из-за чего мы поссорились, — моя коллекция компакт-дисков, которую, оказывается, нужно было снабдить наклейками и расставить в алфавитном порядке, прежде чем объединять с его коллекцией.
— Чувствуй себя как дома, — без конца повторял он, словно я была гостьей.
Мы нервничали и испытывали странную неловкость, как на первом свидании. Когда я разбирала вещи, Патрик принес мне чай и сказал: «Хочешь, это будет твоя кружка?» Он показал, где что на кухне расположено, и несколько раз повторил: «Разумеется, ставь куда хочешь. Я не против».
Он освободил два ящика и шкаф в гостевой комнате. Другие два ящика были набиты его спортивной одеждой. Я и не знала, что существует столько разновидностей лайкры и флиса. Мои разноцветные вещи оставили несколько футов свободными, пустые вешалки уныло бренчали в шкафу.
— Придется докупить одежды, чтобы заполнить, — глядя на шкаф, сказала я.
Патрик нервно засмеялся:
— Что это?
Он смотрел на мой календарь, который я приколола на стену гостевой комнаты. Идеи были зелеными, запланированные мероприятия — черными. Когда что-то срабатывало (музыка, дегустация вин), я рисовала рядом улыбающуюся рожицу. Когда не срабатывало (скачки, художественные галереи), не рисовала ничего. В следующие две недели пометок было мало — Уиллу прискучили места по соседству, а я пока не уговорила его расширить поле деятельности. Я обернулась на Патрика. Он разглядывал двенадцатое августа, под которым стояли черные восклицательные знаки.
— Гм… это просто напоминание о работе.
— Ты думаешь, твой контракт не продлят?
— Я не знаю, Пат.
Патрик взял ручку с подставки, посмотрел на следующий месяц и написал на двадцать восьмой неделе: «Пора искать новую работу».
— Так ты будешь готова ко всему. — Он поцеловал меня в лоб и оставил одну.
Я аккуратно расставила в ванной кремы для тела, убрала бритву, увлажняющий крем и тампоны в зеркальный шкафчик. Поставила несколько книг на пол под окном гостевой комнаты, в том числе новые книги, которые Уилл заказал для меня на Amazon. Патрик обещал повесить полки, когда у него выдастся свободная минутка.
Он ушел бегать. Я сидела, глядя на замок за промышленной зоной и мысленно повторяя слово «дом».
Я совершенно не умею хранить секреты. Трина утверждает, что я касаюсь носа всякий раз, как только мне приходит в голову соврать. Родители до сих пор посмеиваются над записками, которые я писала учителям, чтобы прогуливать школу. «Дорогая мисс Траубридж, — гласили они, — пожалуйста, освободите Луизу Кларк от сегодняшних уроков, потому что у меня ужасные проблемы по женской части». Папа должен был меня отругать, но едва сдерживал смех.
Скрывать план Уилла от семьи было несложно — я неплохо скрываю тайны от родителей. В конце концов, все мы учимся этому в детстве и юности. Но как мне справиться с тревогой?
Следующие пару вечеров я пыталась понять, что Уилл намерен делать и как его остановить. Я лихорадочно размышляла об этом, даже когда мы с Патриком болтали, вместе готовя еду на маленькой кухоньке. Я узнала о Патрике кое-что новое: например, то, что он действительно знает сотню блюд из индюшачьей грудки. Ночью мы занимались любовью — это казалось почти обязательным, как будто мы должны были насладиться обретенной свободой. Как будто Патрик чувствовал, что я в долгу у него из-за того, что постоянно нахожусь рядом с Уиллом. Но едва он засыпал, я снова погружалась в раздумья.
Осталось чуть больше семи недель.
И Уилл строит планы, даже если я их не строю.
На следующей неделе если Уилл и заметил, что я поглощена мыслями, то ничего не сказал. Мы погрузились в повседневную рутину: я возила его ненадолго за город, готовила еду, присматривала за ним, пока мы были в доме. Он больше не шутил насчет Бегуна.
Мы побеседовали о последних книгах, которые он мне рекомендовал: «Английском пациенте» — мне понравилось — и шведском триллере — не понравилось. Мы были внимательны друг к другу, даже чрезмерно вежливы. Мне не хватало его насмешек, его раздражительности — их отсутствие лишь усиливало ощущение нависшей угрозы.
Натан наблюдал за нами, как натуралист за новым видом животных.
— Вы поссорились? — спросил он однажды на кухне, когда я разбирала покупки.
— Лучше спроси у него, — ответила я.
— Он сказал то же самое.
Натан покосился на меня и удалился в ванную, чтобы отпереть шкафчик с лекарствами Уилла.
Тем временем я продержалась три дня после визита Майкла Лоулера, прежде чем позвонить миссис Трейнор. Я попросила ее встретиться со мной вне дома, и мы выбрали маленькое кафе, открывшееся на территории замка. Забавно — оно помещалось там же, где и то кафе, которое стоило мне работы.
Заведение оказалось намного более элегантным, чем «Булочка с маслом», — сплошь беленый дуб, стулья и столы из беленого дерева. В кафе подавали домашний суп с настоящими овощами и роскошные пирожные. Нормального кофе в нем не водилось, только латте, капучино и макиато. Никаких строителей или девчонок из парикмахерской. Я сидела, потягивая чай и думая о Леди Одуванчик. Достанет ли ей духу сидеть здесь все утро и читать газету?
— Луиза, простите, что опоздала. — Камилла Трейнор ворвалась в кафе с сумкой под мышкой. Одета она была в серую шелковую блузку и темно-синие брюки.
Я подавила желание встать. При каждом нашем разговоре мне казалось, что я вновь прохожу собеседование.
— Меня задержали в суде.
— Простите. В смысле, что оторвала вас от работы. Просто я… Мне показалось, что это не терпит отлагательства.
Миссис Трейнор подняла руку и одними губами что-то приказала официантке. Затем она села напротив меня. Под ее взглядом я словно стала прозрачной.
— К Уиллу приходил юрист, — выпалила я. — Я выяснила, что он специалист по завещаниям и наследственным делам. — Я так и не придумала, как начать разговор издалека.
Миссис Трейнор отшатнулась, как будто я ударила ее в лицо. Слишком поздно я поняла, что она, наверное, надеялась услышать хорошие новости.
— Юрист? Вы уверены?
— Я нашла его в Интернете. У него офис на Риджент-стрит. В Лондоне, — зачем-то добавила я. — Его зовут Майкл Лоулер.
— Это Уилл вам сказал? — Она часто моргала, как будто пытаясь понять.
— Нет. По-моему, он не хотел, чтобы я знала. Я… я выяснила имя посетителя и поискала его в Интернете.
Принесли капучино. Официантка поставила чашку на стол, но миссис Трейнор словно не заметила.
— Что-нибудь еще? — спросила девушка.
— Нет, спасибо.
— Блюдо дня — морковный торт. Мы сами готовим его. С чудесным сливочным кремом…
— Нет, — отрезала миссис Трейнор. — Спасибо.
Девушка немного постояла рядом с нами, чтобы дать понять, что она обиделась, и удалилась, демонстративно размахивая блокнотом.
— Простите, — сказала я. — Вы говорили, чтобы я сообщала обо всем важном. Я полночи не спала, решая, нужно ли вообще говорить.
Лицо Камиллы Трейнор почти лишилось красок.
Я знала, что она чувствует.
— Как он? Вы… вы придумали что-нибудь новое? Вылазки?
— Он не хочет. — Я рассказала ей о Париже и списке.
Я говорила и видела, что миссис Трейнор мысленно забегает вперед, подсчитывает, оценивает.
— Куда угодно, — наконец сказала она. — Я заплачу. Любое путешествие. Я заплачу за вас. За Натана. Лишь бы… лишь бы вы смогли его уговорить. — (Я кивнула.) — Если вы сможете придумать что-то еще… просто чтобы выиграть время. Разумеется, я оплачу вашу работу сверх шести месяцев.
— Это… это неважно.
Мы молча допили кофе, погрузившись в раздумья. Тайком наблюдая за миссис Трейнор, я заметила, что ее безукоризненную прическу подернула седина, а под глазами залегли темные круги, как и у меня. И мне не стало ни капельки легче, оттого что я ей рассказала, оттого что переложила на ее плечи свою лихорадочную тревогу. Но разве у меня был выбор? Ставки росли с каждым днем. Часы пробили два, и она стряхнула оцепенение.
— К сожалению, мне пора на работу. Пожалуйста, сообщайте мне обо всем, что вы… что вы сможете придумать, Луиза. И лучше нам вести эти разговоры подальше от флигеля.
Я встала.
— Да, — вспомнила я, — вам понадобится мой новый номер. Я только что переехала.
Миссис Трейнор полезла в сумочку за ручкой.
— Я переехала к Патрику… моему парню, — добавила я.
Не знаю, почему эта новость так ее удивила.
— Не знала, что у вас есть парень. — Она изумленно протянула мне ручку.
— Не знала, что вас это интересует.
— Уилл упомянул на днях, что вы… — Она встала, опираясь рукой о стол. — Он думал, вы можете переехать во флигель. На выходные.
Я нацарапала домашний номер Патрика.
— Ну, я подумала, всем будет проще, если я перееду к Патрику, — протянула я ей листок. — Но это недалеко. Сразу за промышленной зоной. Это не повлияет на мои часы работы. Или на пунктуальность.
Мы немного постояли. Миссис Трейнор выглядела взволнованной, проводила рукой по волосам, хваталась за цепочку на шее. Наконец, словно не справившись с собой, она выпалила:
— Неужели вы не могли подождать? Всего несколько недель?
— Что?
— Уилл… Мне кажется, Уилл очень привязался к вам. — Она прикусила губу. — Я не понимаю… не понимаю, зачем это было нужно.
— Погодите. Вы хотите сказать, что мне не следовало переезжать к своему парню?
— Я только хочу сказать, что время сейчас неподходящее. Уилл очень уязвим. Мы всеми силами стараемся поддерживать в нем надежду на лучшее… а вы…
— А я? — (Официантка наблюдала за нами, стиснув блокнот.) — Что я? Посмела жить вне работы?
— Я делаю все, что могу, Луиза, — понизила голос миссис Трейнор, — чтобы воспрепятствовать… этому. Вы знаете, какую задачу мы должны решить. И я лишь говорю, что хотела бы, учитывая, что Уилл очень привязан к вам, чтобы вы подождали чуть дольше, прежде чем ткнуть его носом… в свое счастье.
Я не верила своим ушам. Краска залила мое лицо, и я глубоко вдохнула, прежде чем заговорить снова.
— Как вы смеете предполагать, что я способна оскорбить чувства Уилла? Я делаю все, — прошипела я, — все, что могу придумать. Я изобретаю идеи, вытаскиваю его из дома, разговариваю с ним, читаю ему, забочусь о нем. — Меня понесло. — Я прибиралась за ним. Меняла его мерзкий катетер. Смешила его. Я делаю больше, чем вся ваша чертова семья.
Миссис Трейнор стояла совсем неподвижно. Она выпрямилась во весь рост, зажав сумку под мышкой.
— Полагаю, наш разговор окончен, мисс Кларк.
— Да. Да, миссис Трейнор. Полагаю, что так.
Она повернулась и вылетела из кафе.
Когда дверь захлопнулась, я поняла, что меня трясет.
После разговора с миссис Трейнор я несколько дней не могла прийти в себя. В голове звучали ее слова, сама мысль, что я «ткнула его носом в свое счастье». Я не предполагала, что мои поступки способны повлиять на настроение Уилла. Когда он, похоже, не одобрил моего решения переехать, я решила, что дело в его неприязни к Патрику, а не в каких-либо чувствах ко мне. Более того, вряд ли я выглядела особенно счастливой.
Дома я не могла избавиться от беспокойства. Словно по мне тек слабый ток и пронизывал все, что я делала. Я спросила у Патрика:
— Мы бы съехались, если бы моей сестре не была нужна моя комната дома?
Он посмотрел на меня как на дурочку. Наклонился и притянул к себе, целуя в макушку. Затем опустил взгляд:
— Обязательно носить эту пижаму? Терпеть не могу, когда ты в пижаме.
— Она удобная.
— Она похожа на пижаму моей мамы.
— Я не собираюсь только ради тебя каждый вечер надевать корсет с подвязками для чулок. И ты не ответил на мой вопрос.
— Не знаю. Наверное. Да.
— Но ведь мы не говорили об этом.
— Лу, большинство людей съезжаются, потому что это разумно. Можно любить человека и в то же время видеть финансовые и практические преимущества.
— Я просто… не хочу, чтобы ты думал, будто я тебя вынудила. Не хочу чувствовать, что я тебя вынудила.
Он вздохнул и перекатился на спину:
— Почему женщины всегда снова и снова пережевывают ситуацию, пока она не превращается в проблему? Я люблю тебя, ты любишь меня, мы встречаемся почти семь лет, и у твоих родителей нет лишней комнаты. Все очень просто.
Но мне так не казалось.
Я словно жила жизнью, к которой не успела подготовиться.
В ту пятницу весь день лил дождь — теплой тяжелой стеной, как будто мы очутились в тропиках. Канавы бурлили, ветки цветущих кустарников клонились, словно в мольбе. Уилл смотрел в окно, напоминая пса, которого лишили прогулки. Натан пришел и ушел, подняв над головой полиэтиленовый пакет. Уилл посмотрел документальный фильм о пингвинах, затем сел за компьютер, а я, чтобы нам не пришлось разговаривать, занялась домашними делами. Я остро сознавала, что нам неуютно в обществе друг друга, а оттого, что мы все время находились в одной комнате, становилось только хуже.
Я наконец научилась находить утешение в уборке. Протерла полы, вымыла окна и сменила одеяла. Я превратилась в неугомонный энергичный вихрь. Ни одна пылинка не ускользнула от моего взгляда, ни одно кольцо для салфеток не избежало самого пристального внимания. С помощью бумажного полотенца, смоченного в уксусе, — мамин рецепт — я счищала известковый налет с кранов в ванной, когда услышала за спиной кресло Уилла.
— Что вы делаете?
— Чищу ваши краны от известкового налета. — Я не стала оборачиваться, чувствуя, что он наблюдает за мной.
— Скажите это еще раз, — произнес Уилл через мгновение.
— Что?
— Скажите это еще раз.
— У вас проблемы со слухом? — Я выпрямилась. — Я чищу ваши краны от известкового налета.
— Нет, просто хотел, чтобы вы прислушались к своим словам. Совершенно незачем чистить мои краны от известкового налета, Кларк. Моя мать этого не заметит, мне наплевать, а в ванной пахнет как в дешевой забегаловке, где подают рыбу с картошкой. И к тому же мне хочется гулять.
Я убрала прядь волос с лица. Он прав. В ванной ощутимо пованивало крупной пикшей.
— Идем. Дождь наконец закончился. Я только что разговаривал с папой, он обещал дать ключи от замка — после пяти часов, когда разойдутся туристы.
Мне не слишком понравилась идея вести вежливые разговоры на природе. Но выбраться из флигеля очень хотелось.
— Ладно. Дайте мне пять минут. Попробую отмыть запах уксуса с рук.
Разница между моим детством и детством Уилла заключалась в том, что он принимал свое привилегированное положение как должное. Наверное, если растешь как он, у богатых родителей, в прекрасном доме, посещаешь лучшие школы и роскошные рестораны, словно в этом нет ничего особенного, то поневоле у тебя сложится впечатление, будто все хорошее происходит само по себе, будто ты от природы стоишь выше других.
Уилл сказал, что все детство прятался на территории замка. Отец позволял ему бродить где угодно, при условии что он ничего не станет трогать. В половине шестого, когда уходили последние туристы, а садовники начинали подстригать кусты и наводить порядок, когда уборщицы опустошали урны и подметали пустые картонки из-под сока и сувенирных ирисок, замок становился его личной игровой площадкой. Когда он рассказал мне это, я подумала, что, если бы замок был предоставлен в полное распоряжение нам с Триной, у нас закружилась бы голова и мы молотили бы воздух кулаками, не веря в собственное счастье.
— Я впервые поцеловался с девушкой перед подъемным мостом. — Уилл притормозил, чтобы взглянуть на него, когда мы гуляли по гравийной дорожке.
— Вы сказали ей, что это ваш личный замок?
— Нет. Наверное, стоило. Она бросила меня через неделю ради парня, который работал в круглосуточном магазине.
Я обернулась и с изумлением уставилась на него:
— Случайно, не Терри Роуленде? Темные волосы, зачесанные назад, и татуировки до локтей?
— Да, он, — поднял бровь Уилл.
— Знаете, он до сих пор работает там. В круглосуточном магазине. Если вам от этого легче.
— Вряд ли он завидует моей судьбе, — ответил Уилл, и я снова замолчала.
Странно было видеть замок таким — тихим, безлюдным. Только мы вдвоем да время от времени садовник вдалеке. Вместо того чтобы глазеть на туристов, отвлекаться на их акценты и неведомую жизнь, я, наверное, впервые увидела замок, начала впитывать его историю. Его каменные стены стояли более восьмисот лет. Здесь рождались и умирали люди, воспаряли и разбивались сердца. И теперь, в тишине, казалось, можно было услышать голоса, шаги на дорожке.
— Ладно, пора признаваться, — сказала я. — Вы когда-нибудь гуляли здесь и воображали, будто вы некий принц-воитель?
— Честно? — покосился на меня Уилл.
— Разумеется.
— Да. Я даже однажды снял меч со стены парадного зала. Он весил целую тонну. Помню, как перепугался, что не смогу вернуть его на место.
Мы достигли вершины холма. Внизу лежал ров, а за ним море травы, которое простиралось до развалин стены — границы замка. За стеной находился город — неоновые вывески, автомобильные пробки, неизбежная суета часа пик в маленьком городке. А вокруг нас было тихо — только пение птиц и негромкий гул кресла Уилла.
Уилл резко остановил его и развернул к замку.
— Странно, что мы никогда не встречались, — проговорил он. — В смысле, в детстве. Наши пути должны были пересечься.
— С чего бы? Мы вращались в совсем разных кругах. К тому же я была всего лишь младенцем в детской коляске, мимо которого вы шли, размахивая мечом.
— А! Совсем забыл — я же древний старик по сравнению с вами.
— Восемь лет — вполне достаточно, чтобы вы считались старше. Даже в подростковом возрасте папа запрещал мне встречаться с мужчинами старше меня.
— Даже с теми, у кого есть собственный замок?
— Несомненно, это изменило бы дело.
Мы шли, и вокруг поднимался сладкий запах травы. Колеса Уилла шелестели по прозрачным лужицам на дорожке. На душе было легко. Наши отношения не стали прежними, но, вероятно, этого следовало ожидать. Миссис Трейнор права: Уиллу всегда было нелегко смотреть, как другие люди продолжают жить. Я мысленно пообещала, что впредь буду думать, как мои поступки могут отразиться на его чувствах. Мне больше не хотелось злиться.
— Пойдемте в лабиринт. Сто лет по нему не бродил.
Я вынырнула из раздумий.
— О! Нет, спасибо. — Я огляделась, внезапно осознав, куда мы забрели.
— Почему? Боитесь заблудиться? Ну же, Кларк! Я бросаю вам вызов. Посмотрим, сможете ли вы запомнить дорогу и вернуться по своим следам. Я засеку время. Я часто так развлекался.
— Что-то не хочется. — Я обернулась на дом. При одной мысли о лабиринте у меня скрутило живот.
— А! Боитесь!
— Вовсе нет.
— Ну и ладно. Продолжим нашу скучную маленькую прогулку и вернемся в наш скучный маленький флигель.
Я знала, что он шутит. Но что-то в его тоне задело меня за живое. Я вспомнила Дейрдре в автобусе: та радовалась, что одна из нас осталась дома. Мне предстояло вести скромную жизнь, умерив амбиции.
Я обернулась на лабиринт, на его темную, плотную живую изгородь. Я веду себя глупо. Возможно, уже много лет. В конце концов, все позади. А я живу дальше.
— Просто запомните, в какую сторону повернули, а на обратном пути поворачивайте в противоположную. Это не так сложно, как кажется. Правда.
Я оставила Уилла одного на дорожке, прежде чем успела как следует поразмыслить. Глубоко вдохнула и, пройдя мимо предупредительного знака «Дети только в сопровождении взрослых», бодро зашагала между темными, влажными стенами, на которых еще блестели капли дождя.
«Не так уж и плохо, не так уж и плохо, — бормотала я себе под нос. — Это старые живые изгороди, только и всего».
Я повернула направо, затем налево через брешь в стене. Снова направо и налево, мысленно повторяя в обратном порядке: «Направо. Налево. Брешь. Направо. Налево».
Мое сердце билось учащенно, кровь шумела в ушах. Я заставила себя думать об Уилле по ту сторону изгороди, поглядывающем на часы. Это просто глупая проверка. Я больше не наивная юная девушка. Мне двадцать семь лет. Я живу со своим парнем. У меня ответственная работа. Я совсем другой человек.
Я повернула, пошла прямо и снова повернула.
А потом, почти ни с того ни сего, паника подступила к горлу, как желчь. Мне показалось, что в конце коридора мелькнул мужчина. Хотя я сказала себе, что мне просто померещилось, я отвлеклась и забыла обратный порядок поворотов. «Направо. Налево. Брешь. Направо. Направо?» Я повернула не туда? У меня перехватило дыхание. Я рванула вперед и тут же поняла, что совсем заблудилась. Я остановилась и огляделась, изучая тени, пытаясь определить, в какой стороне запад.
И тут я поняла, что не могу этого сделать. Не могу здесь оставаться. Я развернулась и пошла, как мне казалось, на юг. Я найду выход. Мне двадцать семь лет. Все хорошо. Но в этот миг я услышала их голоса, свист, глумливый смех. Они мелькали в разрывах изгороди. Я почувствовала, как мои ноги на высоких каблуках пьяно подкосились. Шипы изгороди вонзились в меня, когда я оперлась о нее, пытаясь удержаться на ногах, — незабываемое ощущение.
— Я хочу выйти, — твердила я дрожащим, неразборчивым голосом. — С меня хватит, ребята.
И они исчезли. В лабиринте стало тихо, не считая далеких шепотков — они по ту сторону изгороди? Или просто ветер шелестит листьями?
— Я хочу выйти.
Даже я слышала в своем голосе нотки неуверенности. Я посмотрела на небо, на миг потеряв равновесие при виде бескрайнего черного пространства, усыпанного звездами. А затем подскочила на месте, когда кто-то обхватил меня за талию. Темноволосый парень. Тот, что был в Африке.
— Еще рано, — сказал он. — Ты испортишь игру.
И тогда я поняла по прикосновению его рук к моей талии. Поняла, что некое равновесие сместилось, что моральные ограничения начали таять. Я засмеялась и отпихнула его руки, как будто это была шутка. Мне не хотелось, чтобы он понял, что я поняла. Я услышала, как он зовет друзей. Я резко вырвалась и побежала, пытаясь отыскать дорогу к выходу. Мои ноги тонули в сырой траве. Они были повсюду, их взвинченные голоса, их невидимые тела, и мое горло сжималось от паники. Я окончательно заблудилась и не могла понять, где нахожусь. Высокие изгороди продолжали покачиваться, клониться ко мне. Я все бежала, поворачивала, спотыкалась, ныряла в прорехи, пытаясь скрыться от их голосов. Но выхода не было. Куда бы я ни повернула, меня ждала очередная изгородь, очередной насмешливый голос.
Я ввалилась в брешь и на мгновение обрадовалась, что свобода близка. Но потом до меня дошло, что я вернулась в центр, туда, откуда начала. Я пошатнулась, увидев их всех, как будто они просто ждали меня.
— А вот и ты. — Один из них схватил меня за руку. — Я же говорил, ей понравится. Давай, Лулу, поцелуй меня, и я покажу тебе дорогу наружу. — Он говорил медленным, тягучим голосом. — Поцелуй нас всех, и мы покажем тебе дорогу наружу.
Их лица слились в размытое пятно.
— Я просто… просто хочу, чтобы вы…
— Давай, Лу. Я же тебе нравлюсь. Ты сидела у меня на коленях весь вечер. Всего один поцелуй. Это несложно.
Я услышала смешок.
— И ты покажешь мне дорогу наружу? — Я прекрасно слышала, как жалок мой голос.
— Всего один. — Он придвинулся ближе.
Я ощутила прикосновение его губ, его рука сжала мое бедро. Он отстранился, и я услышала, как изменился ритм его дыхания.
— А теперь Джейк.
Не знаю, что я сказала потом. Кто-то держал меня за руку. Я слышала смех, чувствовала руку в своих волосах, очередные губы на своих губах, настойчивые, навязчивые, а потом…
— Уилл… — рыдала я, сжавшись в комок. — Уилл, — повторяла я снова и снова хриплым голосом, рвущимся изнутри, его имя.
Он откликнулся откуда-то издалека, с другой стороны изгороди.
— Луиза? Луиза, где вы? Что случилось?
Я сидела в углу, забившись под изгородь и крепко обхватив себя руками. Слезы застилали глаза. Я не могу выйти. Я останусь здесь навсегда. Никто меня не найдет.
— Уилл…
— Где вы?.. — И он оказался передо мной.
— Простите, — сказала я, посмотрев на него, мое лицо скривилось. — Простите. Я не могу… этого сделать.
Он поднял руку на пару дюймов — больше не мог.
— О господи, что случилось?.. Идите сюда, Кларк. — Он подъехал ближе и с досадой взглянул на свою руку. — Чертова бесполезная штука… Все хорошо. Дышите. Идите сюда. Просто дышите. Медленно.
Я вытерла глаза. При виде Уилла паника начала отступать. Я неуверенно встала и попыталась прийти в себя.
— Простите. Я… не знаю, что случилось.
— У вас клаустрофобия? — Его лицо, искаженное беспокойством, было всего в нескольких дюймах. — Я же видел, что вы не хотите идти. Просто я… думал, что вы…
— Мне нужно выйти. — Я закрыла глаза.
— Возьмите меня за руку. Мы выйдем.
Он вывел меня за несколько минут, спокойным голосом заверяя, что знает обратную дорогу наизусть. В детстве выучить план лабиринта стало для него делом принципа. Я переплела свои пальцы с его пальцами, и тепло его руки послужило мне утешением. Я почувствовала себя глупо, когда поняла, как близко от входа все время находилась.
Мы остановились у соседней скамейки, и я отыскала в его кресле платок. Я сидела на краю скамейки рядом с Уиллом, и мы оба молчали и ждали, когда я перестану икать.
Время от времени он косился на меня.
— Итак?.. — наконец произнес он, когда решил, что я могу говорить не рыдая. — Может быть, расскажете, что происходит?
Я теребила платок.
— Не могу.
Он умолк.
Я сглотнула.
— Дело не в вас, — поспешно добавила я. — Я ни с кем об этом не говорила… Это… это глупо. И случилось очень давно. Я не думала… Я должна…
Я чувствовала его взгляд — лучше бы он не смотрел! Мои руки не переставали дрожать, а живот скрутило узлом.
Я покачала головой, пытаясь объяснить Уиллу, что есть дела, о которых я не могу говорить. Мне хотелось снова взять его за руку, но это казалось невозможным. Я чувствовала его взгляд, почти слышала невысказанные вопросы.
Внизу у ворот остановились две машины. Из них вышли два человека — отсюда было невозможно разглядеть, кто именно, — и обнялись. Они постояли немного, возможно разговаривая, сели обратно в машины и уехали в разные стороны. Я наблюдала за ними, но думать не могла. Разум словно замерз. Я больше не знала, о чем говорить.
— Ладно. Есть предложение, — наконец сказал Уилл. Я повернулась, но он не смотрел на меня. — Я расскажу вам кое-что, чего никому не говорил. Договорились?
— Договорились. — Я скомкала платок, ожидая.
— Я очень, очень боюсь того, что ждет впереди, — глубоко вдохнул он. И, немного помолчав, продолжил тихим, спокойным голосом: — Я знаю, большинство людей считает, что моя участь — худшее, что может случиться. Но все может стать еще хуже. Возможно, я больше не смогу дышать самостоятельно, не смогу говорить. У меня могут возникнуть проблемы с кровообращением, и тогда мне ампутируют руки и ноги. Меня могут положить в больницу на неопределенный срок. Я веду жалкую жизнь, Кларк. Но когда я думаю о том, насколько хуже она может стать… Иногда ночью я лежу в кровати и физически не могу дышать. — Он сглотнул. — И знаете что? Никто не хочет этого слышать. Никто не хочет, чтобы ты говорил о страхе, о боли, о возможности умереть от дурацкой случайной инфекции. Никто не хочет знать, каково это — понимать, что никогда больше не займешься сексом, не попробуешь еду, приготовленную собственными руками, не прижмешь к груди своего ребенка. Никто не хочет знать, какую клаустрофобию я испытываю в этом кресле. Иногда мне хочется закричать, как безумцу, при мысли о том, что придется провести в нем еще день. Моя мать цепляется за соломинку и не может простить мне, что я до сих пор люблю отца. Моя сестра обижается на то, что я вновь затмил ее… и на то, что мои травмы мешают ей меня ненавидеть, как она ненавидела меня с детства. Мой отец просто хочет, чтобы все это закончилось. В конечном итоге они хотят видеть только хорошее. Им нужно, чтобы я видел только хорошее. — Он помолчал. — Им нужно верить, что хорошее существует.
Я моргала, глядя в темноту.
— А я? — тихо спросила я.
— Вы, Кларк… — он посмотрел на свои руки, — единственный человек, с которым я в состоянии говорить, с тех пор как очутился в этой чертовой штуке.
И я ему рассказала.
Я взяла его за руку, ту самую, что вывела меня из лабиринта, потупила голову, вдохнула и рассказала ему о той ночи, о том, как они смеялись надо мной, глумились над тем, какой пьяной и обкуренной я была, и о том, как я потеряла сознание, а после моя сестра сказала: возможно, мне повезло, что я не помню всего, что они делали, но эти выпавшие из жизни полчаса преследуют меня до сих пор. Понимаете, я их заполнила. Заполнила смехом, телами, словами. Заполнила своим унижением. Я рассказала ему, как видела их лица всякий раз, уезжая из города, и как научилась довольствоваться Патриком, мамой, папой и своей скромной жизнью со всеми их проблемами и ограничениями. Благодаря им я ощущала себя в безопасности.
Когда мы закончили говорить, уже стемнело, и на моем мобильном телефоне было четырнадцать сообщений с вопросами, куда мы подевались.
— Мне ни к чему говорить, что это не ваша вина, — тихо произнес он.
Небо над нами стало бескрайним и бесконечным.
— Да. Конечно. — Я теребила платок. — И все же я чувствую свою… ответственность. Я слишком много выпила, чтобы покрасоваться. Я отчаянно флиртовала. Я…
— Нет. Вся ответственность лежит на них.
Никто не говорил мне этого вслух. Даже в сочувственном взгляде Трины крылся молчаливый укор. «Если бы ты не напилась и не вела себя глупо с незнакомыми мужчинами…»
Уилл сжал мои пальцы. Совсем слабо, но я почувствовала.
— Луиза. Это не ваша вина.
И я заплакала. На этот раз не зарыдала, нет. Слезы текли тихо, и вместе с ними меня покидало что-то еще. Вина. Страх. И несколько других вещей, для которых я не подобрала названий. Я осторожно положила голову ему на плечо, и он склонил на нее свою.
— Хорошо. Вы меня слушаете?
Я пробормотала, что да.
— Тогда я скажу вам кое-что хорошее. — Он подождал, как будто хотел быть уверенным в моем внимании. — Некоторые ошибки… просто имеют больше последствий, чем другие. Но та ночь не должна определять, кто вы. — Его голова касалась моей. — Вы, Кларк, можете этому помешать.
Я содрогнулась и протяжно вздохнула. Мы молча сидели, обдумывая его слова. Я могла бы провести здесь всю ночь, на вершине мира, наслаждаясь теплом руки Уилла и чувствуя, как худшее во мне начинает медленно таять.
— Нам лучше вернуться, — наконец сказал он. — Пока за нами не отправили поисковую партию.
Я отпустила его руку и неохотно встала, чувствуя кожей прохладный ветерок. А затем, почти с наслаждением, вытянула руки над головой. Я выпрямила пальцы в вечернем воздухе. Напряжение недель, месяцев или даже лет немного ослабело, и я глубоко вдохнула.
Внизу моргнули огни города — светлое пятно в море мрака. Я повернулась обратно.
— Уилл?
— Да?
Я с трудом различала его в тусклом свете, но знала, что он наблюдает за мной.
— Спасибо. Спасибо, что пришли за мной.
Он покачал головой и направил свое кресло к дорожке.
Эрготерапия — комплекс реабилитационных мероприятий, направленный на восстановление повседневной деятельности человека с учетом имеющихся у него физических ограничений. (Прим. ред.)