Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Мама, привет!
Прости, что не сразу ответила. Куча дел! Ни секунды свободной!
Я рада, что тебе понравились фотки. Да, ковры из стопроцентной шерсти, некоторые из шелка, дерево определенно не шпон, и я спросила Иларию: они отдают шторы в химчистку раз в год, когда уезжают на месяц в Хэмптонс. Уборщики работают очень тщательно, но Илария каждый день сама моет пол в кухне, потому что не доверяет им.
Да, у миссис Гупник есть душевая кабина и туалет в гардеробной комнате. Она обожает свою гардеробную комнату и проводит там кучу времени, разговаривая по телефону со своей мамойв Польше. Я не успела сосчитать, по твоей просьбе, сколькоу нее туфель, но, на вскидку, не меньше ста пар. Она хранит обувь в коробках с фотографиями, чтобы знать, где какие туфли. Когда она покупает новую пару, я должна сразу ее сфоткать. У нее для этого даже есть специальная камера!
Я рада, что художественные курсы тебе нравятся, даи совершенствование коммуникационных навыков для семейных пар тоже звучит грандиозно, но ты должна объяснить папе, что это не имеет никакого отношения к вашим постельным делам. На этой неделе он уже прислал мне три имейла с вопросом: можно ли прикинуться, будто у него шумы в сердце?
Мне жаль, что дедуле опять нездоровится. А он по-прежнему прячет под столом свои овощи? Ты уверена, что должна бросить вечерние занятия? Ужасно досадно!
Ладно, нужно бежать. Меня вызывает Агнес. Я сообщу тебе насчет Рождества. Но не волнуйся, я обязательно приеду.
Люблю тебя.
Луиза. xxx
P. S. Нет, я больше не видела Роберта Де Ниро, но если я его действительно встречу, то непременно скажу, что он тебе очень понравился в фильме «Миссия».
P. P. S. Нет, в Анголу я вообще не ездила, честное слово, и уж точно не нуждаюсь в срочных денежных переводах. Тебя банально пытаются развести. Так что не вздумай отвечатьна эти имейлы.
Я не специалист по депрессиям. После смерти Уилла я и в своей-то толком не разобралась. А потому не могла понять резкой смены настроений Агнес. Мамины подруги, страдавшие от депрессии – а таких оказалось до ужаса много, – были пришиблены жизнью и пробивались сквозь туман серых безрадостных будней, не надеясь на внезапное счастье. И впереди им точно ничего не светило. По городу они ходили, понуро опустив плечи и скорбно поджав губы, буквально каждой порой источая уныние.
Но Агнес, изменчивая, как апрельская погода, была совсем другой: то шумной и болтливой, то слезливой и раздражительной. Она объяснила мне, что чувствует себя очень одинокой, что все ее осуждают и у нее нет друзей. Но это не вполне укладывалось в общую схему. Потому что чем ближе я узнавала ее, тем отчетливее понимала: она отнюдь не боится этих женщин, а, наоборот, глухо их ненавидит. Она бесилась из-за несправедливого к себе отношения, вымещая злость на мистере Гупнике; жестоко передразнивала соперниц у него за спиной и тихо костерила на чем свет стоит первую миссис Гупник или Иларию, с ее гнусными происками. Агнес была подвижной и изменчивой, как ртуть, языком яростного пламени, она бормотала сквозь зубы по-польски cipa, или debil, или dziwka. В свободное время я прогуглила эти слова, после чего у меня даже порозовели уши.
А потом, ни с того ни с сего, она резко менялась: исчезала в своей комнате и лила тихие слезы, а после звонка в Польшу ее лицо становилось напряженным, окаменевшим. Грустное настроение, как правило, проявлялось в виде мигрени, в которую я не слишком верила.
Я обсудила это с Триной в кофейне с бесплатным WiFi, которую обнаружила еще в свое первое утро в Нью-Йорке. Мы пользовались FaceTime Audio. Я предпочитала именно эту программу, поскольку она позволяла нам не видеть друг друга во время разговора: меня отвлекали мой огромный нос на экране или посторонние на заднем плане. А еще не слишком хотелось, чтобы Трина видела, какого размера кекс с маслом я в данный момент уплетаю.
– Возможно, у нее биполярное расстройство, – заявила Трина.
– Ага. Я посмотрела в Интернете, но симптомы другие. Собственно, у нее нет маниакального психоза, она просто… слишком энергичная.
– Лу, не уверена, что симптомы депрессии настолько универсальны, – ответила Трина. – А кроме того, в Америке у всех что-то не в порядке, верно? А иначе зачем им тогда принимать столько таблеток?
– Ну да, в отличие от Англии, где мама в таких случаях предлагает прогуляться по холодку.
– Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, – хихикнула Трина.
– И разгладить хмурые морщины на лбу.
– А еще хорошенько накрасить губы помадой. Лицо сразу прояснится. Вот так-то. И на кой черт нужны все эти дурацкие лекарства?!
После моего отъезда наши отношения с Триной резко изменились. Мы перезванивались по крайней мере раз в неделю, и впервые в жизни она перестала постоянно меня подкалывать. Она искренне интересовалась моей жизнью, расспрашивала о работе, о местах, где я бывала, о людях, с которыми встречалась. А когда я нуждалась в ее совете, она всегда давала взвешенный ответ, не обзывая при этом умственно отсталой и не интересуясь, знаю ли я, для чего существует «Гугл».
Ей кое-кто понравился, призналась она мне две недели назад. Они сходили в хипстерский бар в Шордиче, затем – в интерактивное кино в Клэптоне, после чего у Трины несколько дней голова шла кругом. Трина с головокружением – это было нечто из области фантастики.
– А какой он из себя? Уж теперь-то ты можешь сказать?
– Нет, я пока не собираюсь никому ничего рассказывать. Боюсь сглазить. Потому что каждый раз, как я начинаю рассказывать о своих ухажерах, у меня потом все идет наперекосяк.
– И даже мне?
– По крайней мере, не сейчас. Это… Ну, так или иначе, я счастлива.
– О-о… Теперь я понимаю, почему ты вдруг стала такой милой.
– Что?
– Ты с ним перепихнулась. А я-то думала, это потому, что ты наконец одобрила то, как я распорядилась своей жизнью.
Она рассмеялась. Моя сестра обычно не смеется, разве что надо мной.
– Просто, как мне кажется, все замечательно складывается. Ты получила шикарную работу в Соединенных Штатах. Мне нравится моя работа. А еще нам с Томом нравится жить в Лондоне. Наконец-то перед всеми нами открылись хоть какие-то перспективы.
Подобное заявление было настолько нетипично для моей сестры, что у меня не хватило духу рассказать ей о Сэме. Мы еще чуть-чуть поговорили о маме, которая собралась устроиться на неполный рабочий день в местную школу, и о дедушкином ухудшающемся здоровье, из-за чего маме пришлось отказаться от столь блестящей идеи. Я доела свой кекс, допила кофе и внезапно поняла, что, хотя и интересуюсь делами своей семьи, меня совершенно не мучает тоска по дому.
– Надеюсь, ты не начнешь говорить с этим реально жутким американским акцентом, да?
– Трин, я – это я. И это вряд ли изменится, – произнесла я с реально жутким американским акцентом.
– Нет, ты точно умственно отсталая, – сказала она.
– Боже правый, ты все еще здесь!
Я столкнулась в дверях с миссис Де Витт. Старуха натягивала под навесом перчатки, собираясь выйти на улицу. Осторожно попятившись, чтобы избежать острых зубов Дина Мартина, находящихся в опасной близости от моей ноги, я вежливо улыбнулась:
– Доброе утро, миссис Де Витт. А где еще мне быть?
– Странно, что эта эстонская стриптизерша тебя до сих пор не уволила. Неужели она не боится, что ты можешь увести у нее мужа, как она сама когда-то у бывшей мадам?
– Миссис Де Витт, это не в моем стиле, – жизнерадостно прощебетала я.
– Она опять вопила вечером в коридоре. Шум, гам, тарарам. Та, другая, по крайней мере, просто вечно дулась. Что для соседей куда удобнее.
– Я передам ей.
Миссис Де Витт осуждающе покачала головой и уже собралась было двинуться дальше, но тут ее внимание привлек мой наряд. Сегодня я надела гофрированную золотую юбку, жилетку из искусственного меха и вязаную шапочку клубничного цвета. Тому подарили эту шапочку на Рождество два года назад, но он категорически отказался ее носить, заявив, что она девчоночья. На ногах у меня были ярко-красные лакированные полуботинки. Я купила их на распродаже в магазине детской обуви, победно вскинув руку в толпе раздраженных мамаш и орущих малышей, когда поняла, что башмаки мне впору.
– Твоя юбка. – (Я опустила глаза, приготовившись к очередной колкости.) – У меня есть очень похожая. Из «Бибы».
– Это и есть «Биба»! – радостно воскликнула я. – Купила на интернет-аукционе два года назад. Четыре фунта пятьдесят! И только одна малюсенькая дырочка на поясе.
– Моя точно такая же. В шестидесятых я много путешествовала. И каждый раз, бывая в Лондоне, часами пропадала в этом магазине. А потом отправляла домой, на Манхэттен, сундуки, набитые платьями «Биба». У нас здесь ничего подобного днем с огнем не сыщешь.
– Это нечто божественное! Я видела фото, – произнесла я. – Какое счастье иметь такую возможность! А чем вы занимались? Я имею в виду, почему вы так много путешествовали?
– Занималась модой. Для женского журнала. Я была… – Но тут она согнулась пополам в приступе кашля, и мне оставалось лишь терпеливо ждать, когда она переведет дыхание. – Ну ладно. Как бы там ни было, ты выглядишь вполне сносно, – заявила она, опершись рукой о стенку.
После чего повернулась и заковыляла по улице, Дин Мартин, бросая злобные взгляды одновременно и на меня, и на тротуар позади него, потрусил за хозяйкой.
Оставшаяся часть недели прошла, как сказал бы Майкл, весьма интересно. Табита меняла интерьер в своей квартире в Сохо, в связи с чем наши апартаменты примерно на неделю превратились в поле битвы за сферы влияния, практически незаметной для мужского глаза, но вполне очевидной для Агнес, которая шипела на мистера Гупника, когда Табита была вне пределов досягаемости.
Илария наслаждалась своей ролью верного пехотинца Табиты. Она готовила исключительно любимые блюда Табиты – карри со специями и красное мясо, одним словом, именно то, что не ела Агнес, – а в ответ на жалобы Агнес строила из себя святую невинность. Илария заботилась о том, чтобы одежда Табиты была выстирана в первую очередь и аккуратно сложена у нее на постели, а тем временем Агнес носилась по квартире в банном халате в поисках блузки, которую собиралась сегодня надеть.
По вечерам, когда Агнес звонила своей матери в Польшу, Табита, прочно обосновавшаяся в гостиной, прокручивала экран айпада, громко мурлыча себе под нос, до тех пор, пока Агнес, кипевшая от холодной ярости, не вставала, чтобы ретироваться в гардеробную комнату. Время от времени Табита приглашала в папину квартиру подружек, оккупировав кухню или комнату отдыха, где они, образовав кружок из белокурых голов, галдели, сплетничали и хихикали, но тотчас же замолкали, если мимо случайно проходила Агнес.
– Дорогая, это и ее дом тоже, – мягко увещевал разъяренную жену мистер Гупник. – Она здесь выросла.
– Она обращается со мной так, будто я здесь всего лишь для мебели.
– Со временем она к тебе привыкнет. Ведь, в сущности, она всего-навсего большой ребенок.
– Ей двадцать четыре. – Агнес с утробным рычанием – звук, который, по моим представлениям, не способна произвести ни одна англичанка (лично я несколько раз пробовала), – в отчаянии всплескивала руками.
Во время этих словесных баталий Майкл, сохранявший непроницаемое выражение лица, украдкой бросал на меня взгляды молчаливой поддержки.
Агнес попросила меня отправить посылку в Польшу через FedEx. Она хотела, чтобы я заплатила налом, а квитанцию оставила у себя. Коробка была большой, квадратной, но не слишком тяжелой. Разговор состоялся в кабинете Агнес, который та, к явному неудовольствию Иларии, заперла на ключ.
– А что там такое?
– Подарок для моей мамы. – Агнес рассеянно помахала рукой. – Но Леонард считает, что я слишком много трачу на свою семью, поэтому не хочу, чтобы он знал обо всех посылках.
Я отволокла посылку в офис FedEx на Западной Пятьдесят седьмой улице и заняла очередь. Когда я заполнила бланк, служащий спросил:
– А что внутри коробки? Это необходимо для таможни.
Поскольку такой информации у меня не было, я отправила сообщение Агнес, на что она лаконично ответила:
Просто скажи, что это подарки для семьи.
– Мэм, уточните, пожалуйста, что за подарки, – устало произнес служащий.
Я отправила еще одно сообщение. Очередь за моей спиной уже начала проявлять нетерпение.
Баламбешки.
Я уставилась на сообщение. Потом протянула телефон служащему:
– Простите, не знаю такого слова.
Он посмотрел на экран:
– Да уж, мэм. Не могу сказать, чтобы это мне сильно помогло.
Я написала сообщение Агнес.
Скажи ему, чтобы не лез не в свое дело! Какая ему разница, что я посылаю своей маме?!
Я сунула телефон в карман:
– Она говорит, там косметика, свитер и парочка DVD.
– Стоимость?
– Сто восемьдесят пять долларов и пятьдесят два цента.
– Ну наконец-то! – пробормотал служащий FedEx.
Я протянула ему деньги, втайне надеясь, что никто не видит, как я скрестила пальцы на другой руке.
В пятницу вечером, когда у Агнес начался урок игры на фортепиано, я ушла в свою комнату и позвонила в Англию. Набрала номер Сэма и с привычным волнением в груди приготовилась услышать звуки родного голоса. Временами я так сильно тосковала по Сэму, что начинало щемить сердце. Итак, я сидела и ждала, чтобы он снял трубку.
Ответила какая-то девушка.
– Алло? – сказала она.
У нее был культурный, чуть хрипловатый голос курящей женщины.
– Ой, простите! Должно быть, я ошиблась номером. – Я бросила взгляд на экран телефона.
– А кто вам нужен?
– Сэм. Сэм Филдинг.
– Он в душе. Подождите, я сейчас его позову. – Прикрыв трубку рукой, она выкрикнула имя Сэма. Я оцепенела. В семье Сэма вроде бы не было молодых женщин. – Уже идет. А кто его спрашивает?
– Луиза.
– Ой!.. Ладно.
Когда вы звоните в другую страну, то волей-неволей прислушиваетесь к малейшим нюансам интонации на другом конце провода. И в этом ее «ой» было нечто такое, что меня здорово напрягло. Я уже собралась было спросить, кто со мной говорит, но тут трубку взял Сэм.
– Привет!
– Привет! – выдавила я, словно у меня внезапно пересохло во рту. Пришлось поздороваться еще раз.
– Что случилось?
– Ничего! То есть ничего срочного. Мне просто… просто захотелось услышать твой голос.
– Погоди. Я только закрою дверь. – И я сразу живо представила, как Сэм закрывает дверь спальни своего железнодорожного вагончика. А когда Сэм снова взял трубку, голос его звучал вполне жизнерадостно, не так, как в последний раз. – Итак, что случилось? У тебя все нормально? А который у вас там час?
– Начало третьего. Хм, а кто это был?
– О-о… Это Кэти.
– Кэти.
– Кэти Инграм. Моя новая напарница.
– Значит, Кэти. Ну ладно! А что она… э-э-э… делает в твоем доме?
– Она просто предложила отвезти меня к Донне. На отвальную. Мой мотоцикл сейчас в гараже. Проблема с глушителем.
– Похоже, она здорово о тебе заботится!
Интересно, а он завернулся в полотенце?
– Угу. Она живет неподалеку. Так что это вполне разумно. – Сэм сказал это нейтрально-небрежным тоном мужчины, отдающего себе отчет в том, что его слушают одновременно две женщины.
– А где будет ваша отвальная?
– В ресторанчике с тапас в Хакни. В бывшей церкви. Мы с тобой там еще не были.
– Значит, в церкви! Ха-ха-ха! Что ж, вам придется вести себя на редкость пристойно! – Я расхохоталась, пожалуй, слишком громко.
– Компания парамедиков на отдыхе. Что-то я сомневаюсь. – Возникла неловкая пауза, и я попыталась не обращать внимания на сосущее чувство под ложечкой, но тут Сэм нарушил молчание: – А ты точно в порядке? Ты как-то странно говоришь…
– Я ведь сказала, у меня все отлично! Просто супер! Мне только хотелось услышать твой голос.
– Детка, я всегда рад тебя слышать, но мне нужно бежать. Кэти и так оказала любезность, предложив подвезти, и мы уже опаздываем.
– Ладно! Желаю хорошего вечера! Только не делай ничего такого, что мне не понравилось бы! – Теперь я говорила исключительно восклицательными предложениями. – И предай Донне мои наилучшие пожелания!
– Непременно. До скорого.
– Люблю тебя. – Эти слова прозвучали более жалостливо, чем хотелось бы. – Пиши мне!
– Ах, Лу… – начал Сэм.
И все, он ушел. А я осталась тупо таращиться на телефон в звенящей тишине комнаты.
Я организовала частный просмотр нового фильма в домашнем кинотеатре для жен деловых партнеров мистера Гупника и заказала соответствующие закуски. Оспорила счет за цветы, которые не были доставлены, после чего сбегала в «Сефору» за двумя бутылочками лака для ногтей, который Агнес увидела в «Вог» и захотела взять с собой в загородный дом.
Буквально через две минуты после окончания моей смены и отъезда Гупников на уик-энд я, сказав «нет, спасибо» в ответ на предложение Иларии доесть оставшиеся после обеда котлеты, влетела в свою комнату.
И с ходу сделала колоссальную глупость. Принялась искать ее профиль в «Фейсбуке».
У меня ушло меньше сорока минут, чтобы найти нужную мне Кэти Инграм, отфильтровав ее из сотни однофамильцев. Ее профиль в «Фейсбуке» был открыт и содержал эмблему Национальной службы здравоохранения. В описании работы говорилось: «Парамедик. Люблю свою работу!!!» Ярко-рыжая, а может, золотисто-рыжая, по фотографии трудно было сказать, чуть меньше тридцати, хорошенькая, курносая. На первых тридцати запощенных ею фото, похожих на кадры из сериала «Хорошие времена, плохие времена», она смеялась с друзьями. Она выглядела до противного отпадно в бикини (Скиатос, 2014!! Вот умора!!!). У нее была маленькая пушистая собачка, слабость к высоченным каблукам и лучшая подруга с длинными темными волосами, которая, судя по фото, обожала целовать Кэти в щеку. У меня даже затеплилась надежда, что Кэти лесбиянка, но в «Фейсбуке» она состояла в группе, называвшейся «Поднимите руку, если вы счастливы, что Брэд Питт снова свободен!»
Ее статус «семейное положение» был определен как «одинокая».
Я еще раз прокрутила информацию о ней. В глубине души я презирала себя за это, но остановиться было выше моих сил. Я досконально изучила все ее фото в безуспешной попытке найти те, на которых она казалась толстой либо угрюмой или была покрыта струпьями в результате ужасного кожного заболевания. Я кликала и кликала по экрану. И уже собралась было закрыть лэптоп, как неожиданно увидела то, что искала. Она запостила это три недели назад. Кэти Инграм, в темно-зеленой форме, с гордо выставленной у ног сумкой-укладкой, стоит погожим осенним днем возле станции скорой помощи Восточного Лондона, а ее рука покоится на плече у Сэма, который, сложив руки на груди, улыбается в камеру. Подпись под фото гласила:
«Лучший напарник в МИРЕ. Обожаю свою новую работу!»
А еще ниже был помещен комментарий темноволосой подружки Кэти: «Интересно почему?!.» – и вставлена подмигивающая рожица.
Вот что самое неприятное в ревности. Дело отнюдь не во внешности. Причем умом ты это отлично понимаешь. И ты вовсе не ревнивая! Нет ничего отвратительнее ревнивых женщин! Да и вообще, ревновать просто глупо! Если кто-то тебя любит, он останется с тобой, а если он любит тебя недостаточно сильно, чтобы хранить верность, то в любом случае он тебе и на фиг не нужен. И ты это прекрасно знаешь. Ведь ты зрелая, разумная двадцативосьмилетняя женщина. Ты прочла кучу статей из серии «Помоги себе сам». И смотрела «Доктора Фила».
Но если в данный момент ты находишься за 3500 миль от своего красивого, доброго, сексуального бойфренда-парамедика и у него появляется новая напарница, похожая на Пусси Галор из «Голдфингера», женщина, работающая по крайней мере двенадцать часов в день бок о бок с мужчиной, которого ты любишь и который уже признался, как тяжело ему переносить отсутствие физической близости, то рациональная часть твоего «я» мигом расплющивается раскорячившейся гигантской жабой, а именно иррациональной частью твоего «я».
И как ни старалась, я не могла выкинуть из головы образ их двоих вместе. Самовольно поселившись у меня в мозгу, как негатив черно-белого фото, он постоянно преследовал меня: она обнимает его за талию, ее пальцы покоятся на поясе его формы. А что, если они сидят сейчас рядышком в ночном баре и она подталкивает его локтем в бок в ответ на только им одним понятную шутку? А что, если она из тех раскрепощенных женщин, которые способны многозначительно поглаживать мужчину по руке? А что, если от нее очень приятно пахнет и он при расставании теперь каждый раз неосознанно ощущает, будто ему чего-то не хватает?
Я понимала, что это чистой воды безумие, но ничего не могла с собой поделать. Меня так и подмывало позвонить ему. Но кому нужна бесхребетная, неуверенная в себе подружка, названивающая в четыре утра?! Мои мысли роились, кружились и путались, образуя огромное ядовитое облако. И я ненавидела себя за это. А они все продолжали жужжать, высверливая мозг.
– Господи, ну почему ты не мог взять себе в напарники какого-нибудь милого мужчину средних лет?! – глядя в потолок, прошептала я.
Заснула я уже на рассвете.
В понедельник мы, как всегда, бегали (я остановилась только раз), затем отправились в «Мейсис», где накупили целый ворох детского барахла для племянницы Агнес. Я отправила его в Краков через офис FedEx, на этот раз продемонстрировав полную осведомленность о содержании посылки.
За ланчем Агнес говорила о своей сестре. Бедняжка слишком рано выскочила замуж за управляющего местным пивоваренным заводом, который относился к ней без должного уважения, и теперь она чувствует себя настолько растоптанной и никчемной, что Агнес не может уговорить ее бросить мужа.
– Она каждый день со слезами рассказывает маме о том, как он ее оскорбляет. Он обзывает ее жирной и безобразной, а еще говорит, что вполне мог бы найти жену и получше. Вонючий тупоголовый кусок дерьма! Я с ним в одном поле даже срать не села бы.
И теперь ее основной задачей, призналась Агнес за тарелкой свекольного салата, было перевезти сестру в Нью-Йорк, подальше от этого ублюдка.
– Думаю, я могу уговорить Леонарда взять ее на работу. Возможно, секретарем в его офис. А еще лучше – домоправительницей в нашу квартиру! Тогда мы избавились бы от Иларии! Знаешь, моя сестра очень хорошая. Очень ответственная. Но она не хочет уезжать из Кракова.
– Может, ей не хочется срывать дочери учебный процесс? Моя сестра очень нервничала, когда пришлось переводить Тома в школу в Лондоне, – заметила я.
– Мм… – Агнес явно не считала это серьезным препятствием.
Похоже, для богатых людей вообще не существует препятствий.
А буквально через час после того, как мы вернулись домой, Агнес, проверив свой телефон, заявила, что мы едем в Ист-Уильямсберг.
– К художнику? Но я думала…
– Стивен учит меня рисовать. Уроки рисования.
– Хорошо, – растерянно заморгала я.
– Это сюрприз для Леонарда. Так что ничего ему не говори.
И всю дорогу до Ист-Уильямсберга Агнес прятала от меня глаза.
– Что-то ты припозднилась, – сказал Натан, когда я вернулась домой.
Натан собирался пойти поиграть в баскетбол с приятелями из тренажерного зала, на плече висел вещмешок, на голову накинут капюшон толстовки.
– Угу. – Я бросила сумку на пол, налила чайник, поставила на столешницу коробку с лапшой в пластиковом пакете.
– Ну и где ты была?
Я замялась.
– В общем… и тут, и там. Ты ведь знаешь, какая она. – Я включила чайник.
– Ты в порядке?
– Все отлично.
Спиной почувствовав пристальный взгляд Натана, я повернулась и выдавила улыбку. Он похлопал меня по плечу и уже на пороге сказал:
– Не самый удачный день, да?
И впрямь не самый удачный день. Я тупо уставилась на столешницу. Я не знала, что говорить. Я не знала, как объяснить тот факт, что нам с Гарри пришлось два с половиной часа ждать ее в машине, когда мой взгляд метался между черным квадратом окна и экраном телефона. Через час Гарри, уставший слушать пленки с уроками, отправил Агнес сообщение, что его просят освободить парковочное место и поэтому ему нужно знать, когда за ней подъехать, но она не ответила. Мы объехали дом кругом, Гарри заправил автомобиль, после чего предложил мне выпить кофе.
– Она не сказала, насколько задержится. Значит, проведет там пару часов, не меньше.
– А такое прежде случалось?
– Миссис Гупник делает все, что ей заблагорассудится.
Гарри купил мне кофе в полупустой закусочной, где в заламинированном меню красовались размытые фотографии каждого блюда. Мы практически не разговаривали: мониторили экран телефона на случай, если она позвонит, и смотрели, как сгущающиеся над Уильямсбергом сумерки постепенно переходят в пронизанную неоновыми огнями ночь. Да, я переехала в самый потрясающий город мира, но иногда мне начинало казаться, что моя жизнь резко скукожилась: в лимузине до апартаментов; из апартаментов – в лимузин.
– А как давно ты работаешь у Гупников?
Неторопливо размешав два кусочка сахара в кофе, Гарри смял обертку пухлой рукой:
– Полтора года.
– А где ты работал раньше?
– У других людей.
Я отхлебнула кофе, который оказался на удивление хорошим.
– И тебе не надоело? – (Он посмотрел на меня исподлобья.) – Постоянно ждать. Я хочу сказать… она часто так делает?
Гарри, уставившись в кружку, продолжал методично помешивать кофе.
– Детка, – начал он спустя минуту, – не хочу показаться грубым, ведь, насколько я понимаю, ты в этом бизнесе недавно. И если хочешь задержаться здесь подольше, то перестань задавать вопросы. – Он откинулся на спинку стула, внушительный живот лег ему на колени. – Я водитель. И всегда к их услугам. Говорю лишь тогда, когда ко мне обращаются. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Я в этой игре уже тридцать два года и благодаря ей смог выучить двух неблагодарных детей в колледже. Через два с половиной года я выйду на пенсию и перееду в Коста-Рику, в свой дом на побережье. Вот такие дела. – Он высморкался в бумажную салфетку, отчего у него затряслись щеки. – Ты меня поняла?
– Ничего не вижу, ничего не слышу…
– …ничего никому не скажу. В общем, ты уловила. Хочешь пончик? У них здесь хорошие пончики. И всегда свежие.
Гарри грузно поднялся и направился к прилавку. Вернувшись, он больше не произнес ни слова, только довольно кивнул в ответ на мое замечание, что да, пончики тут действительно очень хорошие.
Когда Агнес наконец к нам присоединилась, то не стала объяснять столь долгое отсутствие.
– Леонард не звонил? – поинтересовалась она и добавила: – Я случайно выключила телефон.
– Нет.
– Он, должно быть, в офисе. Я ему позвоню. – Она поправила волосы и устроилась поудобнее. – Отличный урок. Я узнала много нового. Стивен очень хороший художник.
И только когда мы уже были на полпути к дому, я заметила, что у нее нет с собой никаких рисунков.