Вту ночь я практически не сомкнула глаз. В голове вихрем кружились слова, которые я хотела сказать, но не сказала. В конце концов я задремала и проснулась, одурманенная, с тяжелой головой, от стука в дверь. Я с трудом вылезла из постели и, открыв дверь, с удивлением обнаружила в коридоре миссис Де Витт в пеньюаре. Без макияжа и высокой прически она казалась совсем крошечной и хрупкой, черты ее лица исказило волнение.
– Ой, ты здесь! – (Как будто я могла быть где-то еще!) – Пошли! Пошли! Мне нужна твоя помощь.
– Что-о? Кто впустил вас в квартиру?
– Тот здоровяк. Австралиец. Пошли. Время не ждет. – (Я растерянно терла глаза, пытаясь понять, что происходит.) – Он уже помогал мне раньше, но сейчас не может оставить мистера Гупника. Да какая разница?! Сегодня утром я открыла дверь – выставить мусор, а Дин Мартин пулей выскочил в коридор, и сейчас он где-то в здании. И я понятия не имею где. Самой мне его не найти. – Ее голос дрожал, но оставался властным, руки нервно порхали над головой. – Пошевеливайся! Давай пошевеливайся! Я боюсь, что кто-нибудь откроет дверь внизу и он выскочит из дому. – Она всплеснула руками. – Он заблудится на улице. И вообще, его могут украсть. Ведь он страшно породистый.
Схватив ключ, я в одной футболке прошла вслед за ней в холл.
– А где вы уже искали?
– Нигде, дорогая. У меня ноги плохо слушаются. Вот потому-то и нужна твоя помощь. А я пока схожу за тростью. – Она смотрела на меня так, будто я сморозила жуткую глупость, а я тяжело вздохнула, пытаясь представить, как бы поступила, будь я маленьким пучеглазым мопсом, неожиданно почувствовавшим вкус свободы. – Он все, что у меня есть. Ты должна его найти. – Миссис Де Витт закашлялась, словно ее легкие не способны были справиться с напряжением.
– Пожалуй, начну с главного вестибюля, – сказала я.
Я сбежала по лестнице, так как Дин Мартин вряд ли мог вызвать лифт, и обшарила коридор в поисках маленькой злобной собачонки. Пусто. Я посмотрела на часы, отметив с некоторым неудовольствием, что еще нет и шести утра. Заглянула под стойку Ашока. Подошла к двери его офиса. Заперто. Все это время я тихонько звала Дина Мартина, чувствуя себя круглой дурой. Никаких следов. Тогда я вернулась на наши этажи, проверив кухню и внутренние коридоры. Пусто. Я повторила всю процедуру на четвертом этаже, сообразив наконец, что если уж я окончательно выбилась из сил, то шансы маленького жирного мопса пулей взлететь на несколько этажей равны нулю. Тем временем я услышала снаружи знакомый рев мусоровоза. И тут же вспомнила о нашей старой собаке, обладавшей уникальной способностью не только выдерживать самые отвратительные известные человечеству запахи, но и наслаждаться ими.
Я направилась к служебному входу. Там, словно зачарованный, стоял Дин Мартин и, пуская слюни, смотрел, как мусорщики выкатывают огромные вонючие контейнеры из нашего здания и грузят в мусоровоз. С максимальной осторожностью я подкралась к мопсу. Вокруг стоял такой грохот, а собачонка была так увлечена мусором, что мой маневр удался. Я нагнулась и схватила ее.
Вы когда-нибудь ловили разъяренного мопса? В последний раз я держала в руках столь отчаянно извивающееся существо, когда пригвоздила двухлетнего Тома к дивану, чтобы дать возможность сестре вынуть у него из левой ноздри неподатливый мраморный шарик. Пока я зажимала Дина Мартина под мышкой, он метался направо и налево, его глаза возмущенно вылезали из орбит, негодующее тявканье нарушало тишину спящего здания. Я ухватила песика обеими руками, стараясь максимально уклониться от его лязгающих зубов. Сверху донесся голос миссис Де Витт:
– Дин Мартин? Это он?
С трудом удерживая мопса, я одним махом преодолела последний лестничный пролет, чтобы поскорее вручить пса хозяйке.
– Он у меня! – выдохнула я.
Миссис Де Витт сделала шаг вперед, протягивая нам навстречу руки. И ловко ухватила собачку за ошейник, как только я поставила ее на пол. Но в этот момент с проворством, обратно пропорциональным его размеру и весу, мопс, стремительно развернувшись вокруг своей оси, цапнул меня за левую руку.
И если еще хоть кто-нибудь в нашем здании продолжал мирно спать, несмотря на пронзительное тявканье, то мой отчаянный вопль наверняка разбудил всех до единого. Как бы там ни было, обалдевший Дин Мартин выпустил мою руку. Я согнулась пополам, прижимая к груди окровавленную руку и вполголоса чертыхаясь:
– Ваш мопс меня укусил! Укусил до крови!
Миссис Де Витт перевела дух и чуть-чуть выпрямилась:
– Конечно укусил. Ты слишком крепко его держала. Ему, наверное, было страшно неудобно! – Она загнала песика на порог квартиры, откуда он, скаля зубы, продолжал рычать. – Вот видишь! Ты напугала бедняжку своими дикими воплями. И теперь он перевозбудился. Если хочешь правильно обращаться с собаками, тебе стоит узнать о них побольше.
Я лишилась дара речи. У меня даже отвисла челюсть, совсем как в мультике. Именно в этот момент в дверях появился мистер Гупник, в тренировочных штанах и футболке.
– Боже правый, что за ужасный шум?! – спросил он, выйдя в коридор, и меня неприятно удивил его свирепый тон. Он окинул взглядом всех участников разыгравшейся перед ним сцены: меня, в футболке и шортиках, прижимающую к груди окровавленную руку, старуху в пеньюаре, с собачонкой у ног. За спиной мистера Гупника я увидела Натана в униформе; он вытирал лицо полотенцем. – Какого черта здесь происходит?!
– Ой, спросите вашу дрянную девчонку. Она заварила всю эту кашу! – Подхватив Дина Мартина на руки, миссис Де Витт помахала перед носом мистера Гупника тощим пальцем. – И вообще, не вам, молодой человек, читать мне нотации по поводу шума! Ваша квартира – настоящее казино в Вегасе с беспрестанными хождениями взад и вперед. Странно, что до сих пор никто не пожаловался мистеру Овицу. – Она повернулась и с гордо поднятой головой захлопнула за собой дверь.
Мистер Гупник растерянно заморгал, посмотрел на меня, потом – на закрытую дверь. На мгновение в коридоре стало тихо. Но тут, совершенно неожиданно, мистер Гупник расхохотался:
– Молодой человек! Меня уже давно так никто не называл! – Он повернулся к стоявшему у него за спиной Натану. – Значит, ты все правильно делаешь.
В ответ из-за двери квартиры миссис Де Витт послышался приглушенный возглас:
– Гупник, вы себе льстите!
Мистер Гупник распорядился отвезти меня к своему личному врачу, чтобы тот ввел мне противостолбнячную сыворотку. Из приемной, похожей на гостиную шикарного отеля, я попала в кабинет доктора – иранца средних лет, внимательнее которого я, наверное, никого в жизни не видела. Но когда я посмотрела на счет, который должен был оплатить секретарь мистера Гупника, то сразу забыла про укус, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.
К тому моменту, как я вернулась домой, Агнес уже была в курсе происшедшего. Более того, я стала притчей во языцех всего нашего дома.
– Ты должна предъявить ей иск! – жизнерадостно заявила Агнес. – Она отвратительная зловредная старушенция. А ее собака просто опасна. Не уверена, что мы можем спокойно жить вместе с ней на одной лестничной площадке. Кстати, тебе нужен выходной? Если да, то я могу вчинить ей иск за недополученные услуги.
Я ничего не ответила, продолжая вынашивать в душе обиду на миссис Де Витт и Дина Мартина.
– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, – сказал Натан, когда я столкнулась с ним на кухне. Он проверил повязку на моей руке. – Блин! Эту собачонку нужно посадить на цепь.
Мне хотелось рвать и метать, но я не могла забыть то, что сказала миссис Де Витт, появившись у моей двери: «Он все, что у меня есть».
И хотя Табита на той неделе вернулась в свою квартиру, атмосфера в доме оставалась нервной, нездоровой, взрывоопасной. Мистер Гупник по-прежнему пропадал на работе, в то время как Агнес бóльшую часть времени вела бесконечные разговоры по телефону с матерью в Польше. У меня возникло ощущение, что у них с мистером Гупником происходит нечто вроде семейного кризиса. Илария спалила утюгом одну из любимых блузок Агнес (по-моему, неумышленно, поскольку она уже несколько недель жаловалась на регулятор контроля температуры нового утюга), но, когда Агнес наорала на домоправительницу, обозвав ее изменщицей, предательницей, сукой, и швырнула в нее испорченную блузку, Илария наконец не выдержала и взорвалась, заявив мистеру Гупнику, что увольняется, так как невозможно столько лет работать буквально на износ, не получая за это элементарной благодарности. Она больше не намерена терпеть подобное обращение, а потому подает заявление об уходе. Мистер Гупник, улестив Иларию ласковыми словами и выразительными кивками, уговорил ее остаться (возможно, подкрепив свои доводы приличной суммой налом). Столь явное предательство вынудило Агнес хлопнуть дверью, причем достаточно сильно, чтобы свалить со столика в холле очередную китайскую вазу, разбившуюся с музыкальным звоном, а затем провести остаток вечера в рыданиях в гардеробной комнате.
Когда я появилась на следующее утро, Агнес сидела возле мужа за накрытым для завтрака столом, ее голова лежала у него на плече, он что-то нашептывал ей на ухо, их пальцы были сплетены. Под добродушным взглядом улыбающегося мистера Гупника Агнес официально извинилась перед Иларией, но, когда муж уехал на работу, а мы отправились на пробежку по Центральному парку, Агнес всю дорогу яростно чертыхалась по-польски.
В тот вечер она объявила, что едет в Польшу на длинный уик-энд повидаться с семьей, и я почувствовала невероятное облегчение, поняв, что она не берет меня с собой. Агнес, с ее вечно меняющимся настроением и напряженными отношениями то с мистером Гупником, то с Иларией, то с Табитой, временами делала жизнь в этой квартире, пусть даже такой огромной, просто невыносимой, создавая ощущение клаустрофобии. И теперь меня согревала мысль, что я наконец смогу хотя бы несколько дней провести в одиночестве.
– Чем вы хотите, чтобы я занялась в ваше отсутствие? – спросила я.
– Отдохни пару деньков! – улыбнулась Агнес. – Думаю, ты сможешь чудесно провести время, пока меня не будет. Ой, ты даже не представляешь, как я счастлива, что наконец увижу семью! Так счастлива! – Она захлопала в ладоши. – Я еду в Польшу! И не нужно будет ходить на всякие там дурацкие благотворительные мероприятия! Я на седьмом небе от счастья!
Раньше Агнес не желала оставлять мужа даже на одну ночь, подумала я, но тотчас же отогнала от себя эту мысль.
Озадаченная столь странной метаморфозой, я вернулась на кухню и увидела, что Илария истово крестится.
– Илария, у тебя все хорошо?
– Я молюсь, – ответила она, не отрывая глаз от кастрюли.
– Так все в порядке?
– Отлично. Я молюсь о том, чтобы эта puta больше не вернулась сюда.
Я отправила имейл Сэму. У меня родилась блестящая идея, переполнявшая мое сердце восторгом. Конечно, удобнее было бы позвонить по телефону, но после нашего последнего разговора от Сэма не было ни слуху ни духу, и я опасалась, что он на меня до сих пор злится. Итак, я сообщила ему, что неожиданно получила трехдневный отпуск в конце недели и вполне могу раскошелиться на незапланированную поездку домой. Как он на это смотрит? Да и вообще, зарплата существует именно для того, чтобы ее тратить. Я поставила смайлик, эмодзи самолета, несколько сердечек и поцелуйчиков.
Ответ пришел через час.
Прости. Я всю неделю работаю, а в субботу обещал отвести Джейка в О2 послушать рок-группу. Хорошая идея, но неудачный уик-энд. С. x
Я уставилась на имейл, уговаривая себя не впадать в отчаяние. Хорошая идея. Словно я предложила ему прогуляться по парку.
– Он ко мне охладел?
Натан дважды прочитал письмо:
– Нет. Просто говорит, что занят и сейчас не самое подходящее время вот так, как снег на голову, приезжать домой.
– Он ко мне охладел. Письмо вообще никакое. Ни любви, ни… желания.
– А что, если он писал его по дороге на работу? Или на толчке. Или во время разговора с начальством. Ведь он живой человек.
Но меня так просто не проведешь. Я знала Сэма. Я снова и снова смотрела на эти короткие строчки, пытаясь уловить интонацию, скрытый смысл. После чего, ненавидя себя за это, залезла в «Фейсбук», чтобы проверить, не объявила ли Кэти Инграм о том, что запланировала нечто особенное на ближайший уик-энд. К моей величайшей досаде, она ничего не запостила. Впрочем, именно так вы и поступите, если запланировали соблазнить горячего парамедика, у которого уже есть девушка. Тогда я сделала глубокий вдох и написала ему ответ. Собственно, я написала несколько ответов, но этот был единственным, который я не стерла.
Нет проблем. Это было слишком смелое предложение. Надеюсь, ты хорошо проведешь время с Джейком. Л. х
Я нажала на «отправить», размышляя о том, насколько слова в электронном письме могут не соответствовать тому, что творится у тебя в душе.
Агнес уехала в четверг вечером, нагруженная подарками. Я помахала ей вслед рукой и рухнула перед телевизором.
В пятницу утром я отправилась в Метрополитен-музей на выставку китайских оперных костюмов, организованную Институтом костюма, где целый час восхищенно глазела на затейливо расшитые яркие одеяния и зеркальный блеск шелков. Из музея я отправилась на Западную Тридцать седьмую улицу – походить по магазинам тканей и галантерейных товаров, которые я нарыла в справочнике еще неделю назад. Стоял холодный октябрьский день – предвестник скорого наступления зимы, и я поехала на метро, наслаждаясь грязным, вонючим теплом. Примерно час я обследовала полки, потерявшись среди рулонов узорчатых тканей. У меня родилась идея создать к возвращению Агнес собственную доску настроений: обтянуть маленький шезлонг и подушки яркими, жизнерадостными тканями – изумрудно-зелеными и розовыми, с попугаями и ананасами, – по контрасту с камчатым полотном и драпировками, которые предлагали ей высокооплачиваемые дизайнеры интерьера. Ведь это цвета первой миссис Гупник. Агнес должна была привнести отпечаток своей индивидуальности – нечто смелое, живое и прекрасное. Я объяснила свою задумку женщине за прилавком, и она посоветовала мне зайти в другой магазин, комиссионку в Ист-Виллидже, где можно было найти и отрезы винтажной ткани.
Фасад магазинчика выглядел не слишком многообещающе – обшарпанное здание постройки 1970-х с вывеской: «Магазин винтажной одежды. Все десятилетия, все стили, низкие цены». Но когда я вошла внутрь, у меня буквально перехватило дыхание. Это был магазин-склад, оснащенный большими вешалками-каруселями под самопальными табличками: «1940-е», «1960-е», «Одежда, в которую облекаются мечты» и «Удачная покупка: нет ничего зазорного в разошедшемся шве». В воздухе пахло мускусными духами прошлых десятилетий, траченным молью мехом и давным-давно забытыми вечеринками. И я втягивала в себя этот запах, словно кислород, чувствуя, как ко мне возвращается некая часть меня, о потере которой я даже не подозревала. Я бродила по магазину, примеряя бесконечные наряды от неизвестных мне дизайнеров – их имена были эхом ушедших лет – Мишель, Фонсека из Нью-Джерси, Мисс Арамис, – щупала незаметные швы, прикладывала к лицу китайский шелк и шифон. Я готова была купить дюжину вещей, но в конце концов остановилась на лазорево-голубом коктейльном платье с широченными меховыми манжетами и круглым вырезом (я сумела себя убедить, что этот мех не в счет, поскольку ему уже шестьдесят лет), винтажном джинсовом полукомбинезоне и клетчатой рубашке, в которой мне сразу захотелось валить деревья или объезжать норовистую лошадь. Короче, я могла бы провести в этом магазине весь день.
– Я уже очень-очень давно положила глаз на это платье, – сказала девушка за кассой, когда я отдала ей покупки. Девушка была густо покрыта татуировками, крашеные темные волосы собраны в огромный шиньон, а глаза подведены черным карандашом. – Но у меня задница в него не влезает. А вы миленькая. – У нее был хриплый, прокуренный, невероятно крутой голос.
– Понятия не имею, когда его носить, но я просто обязана купить это платье!
– У меня точно такое же отношение к шмоткам. Они ведь с тобой разговаривают, да? А это платье буквально кричит: «Ну купи же меня, идиотка несчастная! Вот тогда, быть может, перестанешь жрать картофельные чипсы». – Она погладила платье. – Пока-пока, мой голубой дружочек! Прости, что подвела тебя.
– У вас потрясающий магазин!
– Ой, мы с трудом держимся на плаву. Стали жертвой безжалостных ветров растущей арендной платы и манхэттенцев, которые скорее пойдут в «Ти Джей Макс», нежели купят нечто оригинальное и красивое. – Она подняла подол платья, показав на крошечные стежки. – Разве можно ожидать подобного качества от потогонной фабрики в Индонезии? Ни у кого во всем штате Нью-Йорк нет и не будет такого платья. – Она выразительно подняла брови. – За исключением вас, английская леди. Откуда такая красота? – (На мне была зеленая шинель, от которой, как любил шутить папа, пахло так, словно ее в свое время носил участник Крымской войны, и красная вязаная шапочка. А еще бирюзовые ботинки «Доктор Мартенс», твидовые шорты и колготки.) – Мне нравится ваш прикид. Если захотите избавиться от этого пальто, продам как нефиг делать! – Она так громко щелкнула пальцами, что я невольно откинула голову. – Пальто в стиле «милитари». Обожаю! У меня есть красная пехотная шинель, которую моя бабушка, по ее словам, сперла у гвардейца Букингемского дворца. Я обрезала ее, превратив в полуперденчик. Вы ведь знаете, что такое полуперденчик? Хотите посмотреть фото?
Конечно, я очень хотела. Мы склонились над снимком короткого жакета, словно над фото с младенцами. Девушку звали Лидией, и она жила в Бруклине. Она и ее сестра Анжелика семь лет назад унаследовали магазин от родителей. У сестер была своя небольшая клиентура, но магазин пока худо-бедно держался в основном за счет художников по костюмам с кино- и телестудий, которые приобретали платья для дальнейшей переделки. Большинство вещей здесь, сказала Лидия, с распродаж, устраиваемых наследниками имущества.
– Самое лучшее место – это Флорида. У тамошних матрон шкафы забиты коктейльными платьями пятидесятых годов двадцатого века, с которыми им было не расстаться. Мы летаем на распродажи каждые несколько месяцев, пополняя запасы вещами, купленными у безутешных родственников. Но становится все труднее и труднее. Слишком большая конкуренция. – Она дала мне визитку с их веб-сайтом и электронной почтой. – Позвоните, если вдруг надумаете что-нибудь продать.
– Лидия, – сказала я, когда она завернула покупки в папиросную бумагу и положила в пакет. – Думаю, я скорее покупатель, а не продавец. Но все равно спасибо. Ваш магазин самый классный. И вы самая классная. Мне кажется… Мне кажется, будто я дома.
– Вы прелесть, – произнесла она без улыбки, после чего предостерегающе подняла вверх палец и, порывшись под прилавком, извлекла винтажные солнцезащитные очки в бледно-голубой пластмассовой оправе. – Кто-то оставил несколько месяцев назад. Я собиралась выставить их на продажу, но тут меня осенило, что на вас они должны смотреться просто сказочно, особенно с этим платьем.
– Нет, не могу, – промямлила я. – Я и так слишком много потратила…
– Тс! Подарок. Так что теперь вы у меня в неоплатном долгу и обязаны сюда вернуться. Вот. Правда стильно? – Она поднесла ко мне зеркало.
И я вынуждена была согласиться, что действительно выгляжу очень стильно. Я поправила очки на носу:
– Официально заявляю: это мой лучший день в Нью-Йорке. Лидия, увидимся на следующей неделе. И начиная с этого дня буду тратить все свои деньги исключительно в вашем магазине.
– Круто! Именно так, с помощью эмоционального шантажа клиентов, мы и держимся на плаву! – Она достала пачку «Собрания» и, прикурив, помахала мне вслед рукой.
Оставшуюся часть дня я провела за созданием доски настроений и примеркой новой одежды, но уже в шесть вечера обнаружила, что уныло сижу на кровати, тупо постукивая пальцами по коленкам. Поначалу меня приятно взволновала возможность получить дополнительное свободное время, но сейчас вечер тянулся и тянулся, словно печальный однообразный ландшафт. Я отправила сообщение Натану, который все еще был занят с мистером Гупником, с предложением сходить где-нибудь перекусить после работы, однако Натан ответил, что у него свидание, тем самым корректно давая понять, что ему не нужны прилипалы.
Мне захотелось позвонить Сэму, но я почему-то напрочь утратила веру в то, что в реальной жизни наши телефонные разговоры будут полностью соответствовать сценарию, сложившемуся в моей голове. И хотя я продолжала завороженно смотреть на телефон, пальцы так и не коснулись нужных цифр. Я вспомнила о Джоше, и у меня возник вопрос: если я предложу ему сходить куда-нибудь выпить, будет ли это расценено им как некий аванс и намек на Нечто Большее с моей стороны? После чего у меня невольно возник следующий вопрос: а может, тот факт, что я хочу с ним встретиться, действительно означает Нечто Большее? Я проверила страницу Кэти Инграм в «Фейсбуке». Никаких новых постов. И тогда, во избежание очередного дурацкого поступка, я отправилась на кухню и предложила Иларии помочь ей приготовить ужин. В ответ она секунд десять подозрительно смотрела на меня, раскачиваясь на каблуках своих черных шлепанцев:
– Ты хочешь помочь мне приготовить ужин?
– Да, – улыбнулась я.
– Нет! – отрезала она и отвернулась.
До этого вечера я полностью не отдавала себе отчета в том, как мало у меня знакомых в Нью-Йорке. Вся моя жизнь крутилась исключительно вокруг Агнес, я была всецело сосредоточена на ее потребностях и настолько загружена, что мне как-то не приходило в голову обзавестись здесь собственными друзьями. Но если в большом городе в пятницу вечером ты сидишь совершенно одна и тебе явно ничего не светит, то волей-неволей начинаешь чувствовать себя… почти неудачницей.
Я отправилась в хороший суши-бар, где заказала мисо-суп, сашими, которые еще не успела попробовать, отогнав о себя мысль: «Угорь! Я действительно ем угря!» – и выпила пива, затем вернулась домой, легла на кровать и принялась тупо переключать телевизор, стараясь вообще ни о чем не думать и, в частности, о том, чем занимается в данный момент Сэм. Я говорила себе, что я в Нью-Йорке – в центре Вселенной. И что плохого в том, чтобы провести один вечер дома? Ведь я просто отдыхаю после тяжелой трудовой недели. Да и вообще, если мне очень захочется, я вполне могу сходить куда-нибудь в любой другой вечер. Я даже мысленно повторила это несколько раз. И тут загудел мой телефон.
Ты продолжаешь обследовать лучшие нью-йоркские бары?
Даже не глядя на номер, я точно знала, от кого сообщение. У меня екнуло сердце. Поколебавшись секунду-другую, я все же ответила:
На самом деле решила остаться дома.
Как насчет дружеской кружки пива с измученной жертвой корпоративного рабства? В любом случае хотя бы проследишь, чтобы я не ушел домой с неподходящей женщиной.
Я улыбнулась. Затем написала:
С чего ты взял, что в моем лице найдешь защиту?
Неужели ты хочешь сказать, что нам не суждено быть вместе? О, это слишком жестоко.
Нет, я просто интересовалась, с чего ты взял, что я могу помешать тебе уйти домой с кем-то другим?
А с того, что ты хотя бы отвечаешь на мои сообщения. (Здесь он поставил смайлик.)
Я перестала печатать, внезапно почувствовав себя предательницей. И уставилась на нетерпеливо дергающийся курсор на экране телефона. В конце концов Джош написал:
Неужели я облажался? Я только что облажался, да? Черт побери, Луиза Кларк! Я просто хотел в пятницу вечером выпить пивка с красивой девушкой и даже приготовился впасть в легкое уныние после неизбежного осознания того факта, что она любит кого-то другого. Вот видишь, как я ценю твое общество! Может, все-таки сходим выпить пива? По кружечке?
Я откинулась на подушки, размышляя, закрыла глаза и тихонько застонала, затем села и напечатала:
Джош, мне реально жаль, но не могу. x
Он не ответил. Обиделся. Больше никогда не позвонит, не напишет.
И тут мой телефон снова загудел.
Ладно. Но если я попаду в беду, то завтра утром первым делом отправлю тебе сообщение с просьбой прийти, притворившись моей чокнутой ревнивой подружкой. Так что готовься поработать кулаками. Идет?
Я не выдержала и расхохоталась.
Что может быть проще. Спокойной ночи. x
Тебе тоже. Хотя для меня она точно не будет спокойной. Успокаивает лишь мысль о том, что где-то в глубине души ты наверняка жалеешь о своем отказе. x
Я и правда жалела, чуть-чуть. Конечно жалела. В «Теории большого взрыва» не так уж много смешных серий, которые можно смотреть. Я выключила телевизор, уставилась в потолок и подумала о своем парне на другом конце света, а еще об американце, который был похож на Уилла Трейнора и хотел провести время со мной, а не с всклокоченной блондинкой, выглядящей так, будто у нее под униформой стринги с блестками. Мне захотелось позвонить Трине, но я побоялась разбудить Тома.
И впервые со времени своего приезда в Америку я почти физически ощутила, что нахожусь не в том месте, словно меня привязали невидимыми веревками к чему-то, что находится за миллион миль отсюда. В какой-то момент на душе стало так паршиво, что, когда я вошла в ванную и увидела на раковине огромного рыжего таракана, не стала визжать, как обычно. Мне вдруг захотелось приручить его, сделать домашним питомцем, словно в романе для детей. Правда, я сразу же поняла, что это уже форменный бред сумасшедшего, и оперативно полила таракана «Рейдом».
В десять вечера, раздраженная и издерганная, я пошла на кухню для персонала, где стащила у Натана две банки пива и, оставив у него под дверью записку с извинениями, выпила их одну за другой, причем так быстро, что у меня началась отрыжка. Мне стало жаль треклятого таракана. Собственно говоря, что он такого сделал? Просто шел по своим тараканьим делам. Может, ему тоже было одиноко. Может, он хотел со мной подружиться. Я заглянула под раковину, куда потом его сбросила, но он определенно не подавал признаков жизни. Что привело меня в необъяснимую ярость. Я подумала, что рождена вовсе не для того, чтобы убивать тараканов. И вообще, мне буквально с самого детства врали насчет них. После чего я добавила это в список вещей, делать которые очень нехорошо.
Я надела наушники и принялась пьяным голосом напевать песни Бейонсе, от которых, как я точно знала, на душе станет еще поганее, но мне почему-то было наплевать. Потом я прокрутила в телефоне немногочисленные фото нас с Сэмом, силясь определить силу его чувств по тому, как он меня обнимает или склоняет свою голову к моей. Я смотрела на фото, пытаясь вспомнить, почему в его объятиях я чувствовала себя настолько уверенной и защищенной. В конце концов я взяла лэптоп и написала ему имейл:
Ты все еще скучаешь по мне?
И нажала на «отправить», отлично понимая, что, когда электронное письмо унесется в эфир, я обрекаю себя на бесконечные часы интернет-зависимости, связанной с ожиданием ответа.