Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Привет, мам!
Да, Хеллоуин здесь важное событие. Я прошлась по городу, и все было очень мило. Куча маленьких привидений и ведьмс корзинками конфет и почетным эскортом из вооруженных фонариками родителей. Некоторые взрослые тожев соответствующих костюмах. И люди, похоже, охотно принимают в этом участие. Не то что соседи на нашей улице, половина которых выключает свет или прячется в задних комнатах, чтобы дети, упаси Господи, не постучались в их двери. Во всех витринах пластиковые тыквы или игрушечные привидения, и всем жутко нравится переодеваться.
Но насколько я поняла, никто никого не подначивает.
Но в нашем здании – никаких таких шалостей. Дом находится не в том районе, где можно запросто постучать в соседскую дверь. Возможно, они общаются через личных водителей. Или просто боятся ночного консьержа, который сам по себе может быть очень страшным.
Следующий праздник – День благодарения. С витрин еще не убраны силуэты призраков, а уже начинается реклама индеек. Если честно, я пока не врубилась, в чем суть Дня благодарения. Думаю, в обжорстве. Хотя это касается большинства здешних праздников.
У меня все отлично. Прости, что редко звоню. Передавай привет папе и дедуле.
Очень скучаю.
Мистер Гупник, который с несвойственной ему ранее сентиментальностью стал с особым трепетом относиться к семейным сборищам, впрочем, как и большинство недавно разведенных мужчин, неожиданно захотел пригласить к себе на обед в честь Дня благодарения всех ближайших родственников, обосновав это тем, что бывшая миссис Гупник уехала с сестрой в Вермонт. Перспектива столь радостного события, особенно на фоне восемнадцатичасового рабочего дня мистера Гупника, вызвала у Агнес глубокую депрессию.
По возвращении, а на самом деле только через сутки, Сэм прислал текстовое сообщение, чтобы сказать, как он устал и как ему тяжело – тяжелее, чем он себе представлял. Я ответила лаконичным «да», потому что тоже устала.
По утрам я продолжала бегать с Агнес и Джорджем. Но когда я не бегала, то просыпалась в своей маленькой комнатке и в ушах стояли звуки большого города, а в голове – образ Сэма в дверях ванной комнаты. Тогда я ворочалась с боку на бок, пока не запутывалась в простынях, а настроение не портилось окончательно. И я понимала, что день, еще не начавшись, уже не задался. Но когда мне нужно было вставать и надевать кроссовки, я просыпалась уже в движении, вынужденная подстраиваться под ритм жизни других людей: бедра напряжены, в груди – холодный воздух, в ушах – звук собственного дыхания. Я чувствовала себя подтянутой, сильной, готовой справиться с любым дерьмом, которое приготовил для меня грядущий день.
А эта неделя реально выдалась дерьмовой. Дочка Гарри бросила колледж, отчего Гарри был в отвратительном настроении и всякий раз, когда Агнес выходила из машины, сетовал на неблагодарных детей, не ценящих принесенные жертвы и не представляющих, как тяжело дается рабочему человеку каждый заработанный им доллар. Илария пребывала в перманентном состоянии тихой ярости по поводу все более странных прихотей Агнес, которая заказывала какие-нибудь блюда, а потом отказывалась их есть или запирала в свое отсутствие гардеробную комнату, тем самым не давая Иларии возможности положить на место одежду.
– Мне что, теперь оставлять ее нижнее белье прямо в коридоре? На всеобщее обозрение? Чтобы бакалейщик видел ее экипировку для любовных утех? Да и вообще, что она может там прятать?
Майкл, с его измученным, озабоченным лицом человека, работающего на двух работах, проносился по квартире, точно призрак, и даже Натан частично утратил привычную невозмутимость и окрысился на японскую кошачью леди, заявившую, что некие отложения, неожиданно оказавшиеся в кроссовке Натана, – это результат его плохой энергии. «Блин, я покажу ей плохую энергию!» – ворчал Натан, выкидывая кроссовки на помойку. Миссис Де Витт дважды в неделю стучалась в нашу дверь пожаловаться на фортепиано. Агнес же в качестве возмездия врубала перед уходом на полную мощность запись музыкального произведения под названием «Лестница дьявола»[7].
– Лигети, – фыркала она, поправляя макияж, пока мы спускались в лифте, а тем временем над нашей головой резкие, атональные звуки взмывали вверх и резко обрушивались вниз.
После чего я втихаря посылала Иларии сообщение с просьбой выключить проигрыватель.
Температура воздуха понизилась, на тротуарах стало еще больше людей, в витринах начали потихоньку расползаться, подобно яркой блестящей сыпи, рождественские композиции. Я забронировала билеты домой, но уже без особого нетерпения, поскольку не знала, какой прием ждет меня по возвращении. Я позвонила сестре, надеясь, что она не будет задавать лишних вопросов. Впрочем, зря беспокоилась. Она была, как обычно, очень разговорчива, болтала о школьных проектах Тома, о его новых друзьях, о футбольных успехах. Я спросила Трину о ее бойфренде, и она вдруг непривычно притихла.
– Так ты собираешься хоть что-нибудь нам о нем рассказать? Мама уже писает крутым кипятком.
– А ты не передумала приехать домой на Рождество?
– Нет.
– Тогда я, возможно, вас познакомлю. Если, конечно, ты возьмешь себя в руки и хотя бы пару часов не будешь вести себя как круглая идиотка.
– А он уже познакомился с Томом?
– В ближайший уик-энд, – не слишком уверенно ответила Трина. – Я старалась, чтобы они пока не встречались. А что, если что-то пойдет не так? Эдди, конечно, любит детей, но вдруг они не найдут общего…
– Эдди!
Трина вздохнула:
– Да. Эдди.
– Эдди. Эдди и Трина. Тили-тили-тесто. Жених и невеста.
– Боже, ну что за ребячество!
Впервые за эту неделю я от души рассмеялась:
– Они непременно поладят. А после этого можно будет познакомить его с папой и мамой. И тогда мама именно тебя будет донимать свадебными колоколами, а я смогу взять отпуск, чтобы отдохнуть от проявлений ее материнской вины.
– Не отпуск, а каникулы. Ты же не американка. Да и вообще, еще рано говорить. Прикинь, она боится, что ты стала слишком важной, чтобы разговаривать с ними. А еще, что ты не захочешь, чтобы папа встречал тебя в аэропорту на своем минивэне, потому что ты, дескать, привыкла разъезжать на лимузинах.
– Я и правда привыкла.
– Нет, я серьезно. Что происходит? Ты ни слова не сказала, как тебе там живется.
– Мне нравится Нью-Йорк. – Это уже стало для меня привычной мантрой. – Много работаю.
– Вот дерьмо! Мне пора. Том проснулся.
– Сообщи, как все прошло.
– Непременно.
– Но если все пройдет плохо, мне придется срочно эмигрировать и больше никогда в жизни ни с кем из них не разговаривать.
– Узнаю члена нашей семьи. Всегда соответствующая реакция.
Суббота вновь предложила нам на завтрак холода с гарниром в виде порывистых ветров. Я даже не представляла себе, насколько лютыми могут быть ветры в Нью-Йорке. Высотные здания пропускали через воронку любой бриз, превращая его в нечто ледяное, и свирепое, и плотное. Мне казалось, будто я попала в аэродинамическую трубу, так что пришлось идти с низко опущенной головой, согнувшись под углом в сорок пять градусов и периодически хватаясь за пожарный гидрант или фонарный столб. Я доехала на метро до «Магазина винтажной одежды» и за то время, пока у меня оттаивал кофе, успела купить пальто с принтом «зебра» по скидочной цене в двенадцать долларов. По правде говоря, я просто тянула время. Мне не хотелось возвращаться в одиночество своей маленькой комнаты, слышать трескотню программы новостей, доносящуюся из-под двери Иларии, постоянно видеть призрак Сэма и проверять каждые пятнадцать минут электронную почту. Домой я вернулась уже затемно – достаточно усталая и продрогшая, чтобы успокоиться и не поддаться этому характерному для Нью-Йорка чувству, будто, оставаясь вечером дома, ты упускаешь нечто важное.
Я села смотреть телевизор у себя в комнате и даже начала подумывать о том, чтобы отправить Сэму имейл, однако в душе прочно засела обида, отрезавшая пути к примирению, да и вообще, то, что мне хотелось ему сказать, явно не улучшило бы ситуацию. Тогда я взяла с книжной полки мистера Гупника роман Джона Апдайка, но речь шла о сложностях современных отношений, и все там, казалось, или были несчастны, или безумно вожделели кого-то другого, так что в конце концов я просто выключила свет и уснула.
Спустившись вниз на следующее утро, я застала в вестибюле Мину. Без детей, но в компании Ашока, искавшего что-то под стойкой. Я даже слегка оторопела, увидев Ашока в непривычно цивильной одежде. И внезапно поняла, что богатым гораздо проще иметь дело не с личностями, а с людьми в униформе, о которых они ничего не знают и знать не хотят.
– Привет, мисс Луиза, – сказал Ашок. – Представляете, забыл шляпу. Так что пришлось по пути в библиотеку заскочить сюда.
– Ты о той библиотеке, что собираются закрыть?
– Ага. Хотите пойти с нами?
– Луиза, присоединяйся. Поможешь спасти нашу библиотеку! – Мина хлопнула меня по спине рукой в варежке. – Нам любая помощь пригодится!
Я собиралась пойти в кофейню, но других дел у меня, собственно, не было, да и вообще, мне предстояло пережить долгое унылое воскресенье, и я в конце концов согласилась. Они вручили мне плакат, где было написано: «БИБЛИОТЕКА – ЭТО БОЛЬШЕ, ЧЕМ КНИГИ», и проверили, что я не забыла надеть шапку и перчатки.
– Ладно, на час-два тебя хватит, но после этого ты реально окоченеешь, – сказала Мина, когда мы вышли из дому.
Мина была, как сказал бы мой папа, бабой с яйцами, да к тому же пышной, сексуальной женщиной с копной волос и острым языком, которая умела заткнуть мужа за пояс и постоянно прикалывалась по поводу его прически, умения обращаться с детьми и сексуальных способностей. Она раскатисто смеялась во все горло и могла за себя постоять. Ашок ее обожал. Они так часто называли друг друга «детка», что у меня невольно возник вопрос, а не забыли ли они, случайно, имена друг друга.
Мы поехали на метро до Вашингтон-Хайтса, и по дороге Ашок рассказал, что согласился на эту работу в качестве временной меры, так как Мина была беременна первым ребенком, а когда дети подросли, начал подыскивать себе работу с нормальным графиком, чтобы иметь возможность помогать жене. («Но здесь хорошая медицинская страховка, поэтому жаль было увольняться».) Они познакомились в колледже, и я вынуждена была, к своему стыду, признаться, что полагала, будто их сосватали родители.
Услышав мое признание, Мина от души рассмеялась. Девочка, неужели ты думаешь, что я не нашла бы способ заставить родителей найти мне более подходящую партию?!
Ашок: Детка, прошлой ночью ты говорила совсем другое.
Мина: Потому что я слишком увлеклась телевизором.
Когда мы наконец вышли из метро на Сто шестьдесят третью улицу, я оказалась совершенно в другом Нью-Йорке.
Здания в этой части Вашингтон-Хайтса имели потрепанный вид: магазины с заколоченными витринами и провисшими пожарными лестницами, винные лавки, ларьки с жареными цыплятами, салоны красоты с поблекшими, скрученными фотографиями причесок прошлых лет в витринах. Мимо нас прошел чертыхающийся мужчина с тележкой из супермаркета, забитой пластиковыми пакетами. На углах улиц тусовались улюлюкающие подростки, тротуар был усеян сваленными в кучу мешками для мусора, выплевывающими содержимое прямо на проезжую часть. Здесь не было гламурного лоска Нижнего Манхэттена и атмосферы, буквально заряженной честолюбивыми устремлениями, как в Мидтауне. Нет, в воздухе стоял запах жареной еды и разочарования.
Однако Мина с Ашоком, казалось, этого не замечали. Они, плечо к плечу, размашисто шагали рядом и, уткнувшись в мобильники, проверяли, нет ли у матери Мины проблем с детьми. Мина с улыбкой повернулась посмотреть на меня. Бросив опасливый взгляд назад, я засунула поглубже бумажник и поспешила за ними.
Мы услышали протестующие возгласы, еще не видя самих демонстрантов. По мере приближения вибрации в воздухе становились все явственнее, и уже можно было различить напевные интонации. Мы завернули за угол: перед фасадом здания из покрытого сажей красного кирпича стояло человек сто пятьдесят, они размахивали плакатами и пели; их аудиторией была небольшая съемочная бригада. Когда мы подошли, Мина подняла плакат как можно выше.
– Образование для всех! – закричала она. – Не лишайте наших детей безопасной среды!
Мы врезались в толпу, и она тотчас же поглотила нас. Я знала, что Нью-Йорк – он не везде одинаковый, но только сейчас поняла, что обращала внимание лишь на цвет кожи и манеру одеваться. Здесь же был представлен широчайший спектр самых разных людей. Старушки в вязаных беретах, хипстеры с младенцами в рюкзаках-кенгуру, молодые чернокожие парни с дредами на голове, пожилые индианки в сари. Людей объединяла общая цель, а именно: страстное желание донести до окружающих свою точку зрения. Я присоединилась к хору манифестантов, а Мина тем временем, сияя улыбками, на ходу обнимала соратников по борьбе и протискивалась вперед.
– Говорят, нас покажут в вечерних новостях, – удовлетворенно кивнула мне какая-то пожилая дама. – Это единственное, на что обращает хоть какое-то внимание городской совет. Все хотят, чтобы их показали в новостях. – (Я вежливо улыбнулась.) – И каждый год одно и то же, да? Каждый год нам приходится прикладывать чуть больше сил, чтобы сплотить общество. Каждый год приходится все крепче держаться за то, что принадлежит нам по праву.
– Я… Извините, но я не совсем в курсе. Я здесь с друзьями.
– Но вы ведь пришли нам помочь. И это главное. – Она положила руку мне на плечо. – Знаете, мой внук ведет здесь образовательную программу. Ему платят за то, чтобы он обучал других молодых ребят работе на компьютере. Действительно платят. Взрослых он тоже учит. Помогает составлять заявления для приема на работу. – Она похлопала руками в перчатках, пытаясь согреться. – Если городской совет закроет библиотеку, людям некуда будет пойти. И могу поспорить на что угодно, члены городского совета начнут первыми жаловаться, что молодежь бьет баклуши и слоняется по улице. Вы ведь понимаете. – Она улыбнулась мне с таким видом, будто совершенно в этом не сомневалась.
Тем временем Мина, встав в первых рядах, снова подняла плакат. Идущий рядом Ашок подхватил на руки сынишку какого-то своего знакомого, чтобы ребенку было лучше видно. В окружении единомышленников, без привычной униформы консьержа, Ашок казался совершенно другим человеком. Несмотря на наше тесное общение, я всегда смотрела на него через призму этой самой униформы. Не задумывалась о его жизни вне стойки консьержа, не задавалась вопросами, на что он кормит семью, сколько времени у него уходит на дорогу и хорошо ли ему платят. Я вгляделась в толпу, которая после отъезда съемочной бригады слегка притихла, и мне вдруг стало ужасно стыдно, что я до сих пор не потрудилась толком изучить Нью-Йорк. Ведь здесь был такой же город, как и Мидтаун с его гламурными башнями.
Мы пели еще примерно с час. Легковые автомобили и грузовики гудели в знак поддержки, а мы, в свою очередь, приветствовали их одобрительными возгласами. Из здания вышли два библиотекаря с подносами горячих напитков. Я не стала брать. К этому времени я успела заметить, что у старой леди на пальто разошлись швы, да и остальные были одеты не лучшим образом. К протестующим подошла индианка с сыном, они несли огромные подносы из фольги с пакорой[8], и мы радостно набросились на горячую еду, от души благодаря добрую женщину.
– Вы делаете очень важную работу, – ответила женщина. – И мы вам глубоко признательны.
Мне досталась пакора с горохом и картофелем, приправленная специями и бесподобно вкусная.
– Они раздают еду каждую неделю, да благослови их Господь! – сообщила старушка, стряхивая с шарфа крошки.
Мимо два, нет, три раза проехала патрульная машина, полицейский безучастно ощупывал взглядом толпу.
– Сэр, помогите нам спасти нашу библиотеку! – выкрикнула Мина.
Он отвернулся, но его напарник не смог сдержать улыбки.
Через некоторое время мы с Миной вошли внутрь библиотеки воспользоваться туалетом, и мне наконец удалось своими глазами увидеть, за что я, так сказать, боролась. Здание было старым, с высокими потолками, с проложенными по стенам трубами и неподвижным воздухом; на стендах висели объявления с информацией об обучении для взрослых, сеансах медитации, помощи в написании резюме и о наборе преподавателей на ставку шесть долларов в час. В библиотеке вовсю кипела жизнь, в детской секции было не протолкнуться от молодых семей, а в компьютерном зале, среди тихого гула компьютеров, взрослые люди неуверенно стучали по клавиатуре. В уголке устроилась группа подростков, кто-то читал, кто-то слушал музыку через наушники. У стола библиотекаря я с удивлением заметила двух охранников.
– Ну да. Иногда здесь случаются драки. Ведь в библиотеку может прийти кто угодно, представляешь? – прошептала Мина. – Обычно это наркотики. Всегда можно попасть в беду.
На обратном пути, уже спускаясь по лестнице, мы обогнали какую-то старуху в грязной шляпке, поношенном мятом нейлоновом пальто с похожими на эполеты симметричными дырами на плечах. Она поднималась с трудом, шаг за шагом, драные шлепанцы едва держались на ногах, из допотопной сумки торчала книжка в мягкой обложке.
Мы провели на улице еще час – достаточно для того, чтобы репортер и уже другая бригада программы новостей взяли у нас интервью, пообещав сделать все возможное, чтобы дать ход этой истории. После чего, словно по команде, толпа начала расходиться. Наша троица направилась обратно к метро, Ашок с Миной оживленно делились впечатлениями о том, кого сегодня видели, и обсуждали протестную акцию, запланированную на следующую неделю.
– Но что вы будете делать, если библиотеку все же закроют? – спросила я уже в поезде.
– Честно? – Мина поправила бандану. – Без понятия. Хотя рано или поздно библиотеку все равно закроют. В двух милях от нее есть другое здание, оборудованное гораздо лучше, и нам предлагают возить детей туда. Потому что у каждого здесь есть машина. А старикам полезно прогуляться две мили по девяностоградусной жаре. – Мина закатила глаза. – Но мы будем бороться до самого конца.
– Людям необходимы общественные места. – Ашок выразительно рубанул воздух рукой. – Людям необходимы места, где они могли бы встречаться, и разговаривать, и обмениваться мнениями, да и вообще, не все в этом мире измеряется в деньгах. Именно книги учат нас жизни. Книги учат состраданию. Но ты не можешь покупать книги, если едва-едва сводишь концы с концами. Поэтому библиотека для нас жизненно важная вещь! Луиза, уничтожая библиотеку, они не только сносят задние, но и уничтожают надежду.
На секунду мы притихли.
– Детка, я люблю тебя, – сказала Мина.
– Детка, я тоже люблю тебя.
Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, а я принялась стряхивать воображаемые крошки с пальто, стараясь не думать о Сэме.
Ашок с Миной тепло обняли меня на прощание и отправились к матери Мины забрать детей, однако прежде заставили пообещать снова пойти с ними на следующей неделе. Я зашла в закусочную, где выпила кофе и съела кусок пирога. Но мысленно я постоянно возвращалась к событиям сегодняшней акции протеста, к людям в библиотеке, грязным улицам с разбитым асфальтом. Я вспоминала дыры на пальто той старухи, вспоминала стоявшую рядом со мной пожилую женщину, которая так гордилась теми грошами, что ее внук получал за преподавание. Я вспоминала, как круто изменили мою жизнь библиотека в родном городе и слова Уилла, что «знание – сила». И любой прочитанной мной книжкой – и, наверное, любым принятым мной решением – я была обязана зародившемуся тогда стремлению познавать мир.
Я думала о том, что каждый манифестант в этой толпе был связан с кем-то другим, или приносил протестующим еду и питье, или просто подбадривал их добрым словом, а еще о том, что энергия толпы заряжала меня, позволяя познать радость борьбы за общее дело.
Я думала о своем новом доме, о тихом здании с тридцатью жильцами, не больше, где люди вообще не общаются, а если и контактируют, то исключительно для того, чтобы пожаловаться на нарушение спокойствия их маленького замкнутого мирка; где никто никого не любит и никто не берет себе за труд познакомиться поближе, чтобы проверить свое оценочное суждение.
Я сидела, погруженная в грустные мысли, пока мой пирог совсем не остыл.
Вернувшись домой, я сделала две вещи. Во-первых, написала короткую записку миссис Де Витт и, поблагодарив ее за прекрасный шарф, сказала, что этот подарок был для меня единственным светлым пятном за всю неделю и что, если ей вдруг понадобится помощь с Дином Мартином, я буду счастлива расширить свои знания об уходе за собаками.
Во-вторых, постучалась к Иларии, стараясь не показывать своего страха, когда она, открыв дверь, уставилась на меня с явным подозрением.
– Проходила мимо кофейни, где продают твое любимое печенье с корицей, и купила немного для тебя. Вот, возьми.
Она настороженно посмотрела на пакет:
– Тебе что-то от меня нужно?
– Ничего! Просто… хотела поблагодарить тебя, что помогла мне тогда с детишками. Мы ведь работаем вместе и должны… – Я пожала плечами. – И вообще, это просто печенье.
Я сунула ей печенье буквально под нос, так что она не могла отказаться. Илария посмотрела на пакет, потом на меня, и мне показалось, что она сейчас вернет печенье, поэтому я, помахав рукой, поспешно ретировалась в свою комнату.
В тот вечер, зайдя в Интернет, я попыталась найти максимум сведений о библиотеке: новости о сокращении бюджетных расходов, об угрозе закрытия, а также об истории маленьких побед и успехов – Местный подросток благодарит библиотеку за получение стипендии для учебы в колледже, – после чего я распечатала самую важную информацию и положила эти странички в отдельную папку.
А без четверти девять я получила имейл. Тема: ПРОСТИ.
Лу,
у меня были ночные дежурства всю неделю, поэтому я решил дождаться, когда смогу выкроить больше пяти минут на это письмо и буду твердо знать, что больше не облажаюсь. Я не умею говорить красивых слов. И полагаю, есть только одно слово, которое сейчас действительно имеет значение. Прости. Я знаю, ты не стала бы мне изменять. Только форменному идиоту могла прийти в голову столь безумная мысль.
Вся штука в том, что очень трудно быть так далеко от тебя и не знать, что происходит в твоей жизни. И когда мы встречаемся, мы словно врубаем звук на полную мощность. И не можем расслабиться.
Знаю, нью-йоркский опыт очень важен для тебя, и я не хочу, чтобы из-за меня ты топталась на месте.
Еще раз прости.
Это его послание уже было почти похоже на настоящее письмо. Несколько секунд прошли в поисках подходящих слов, чтобы выразить все, что я чувствовала. Наконец я открыла электронную почту и написала:
Я знаю. Я люблю тебя. В Рождество, надеюсь, у нас будет достаточно времени расслабиться и получить удовольствие от общества друг друга.
Отправив письмо, я ответила на мамин имейл и написала еще один Трине. Печатала я на автопилоте, поскольку все мои мысли были заняты Сэмом.
Да, мама, я непременно посмотрю новые фото сада в «Фейсбуке». Да, я знаю, что дочка Бернис на всех фотографиях вытягивает рот, точно утка. Думает, это добавляет ей привлекательности.
Я вошла в свой интернет-банк, затем – в «Фейсбук», где посмеялась над бесконечными фотографиями дочки Бернис с ее резиновыми губами. Потом я посмотрела помещенные мамой фото нашего маленького садика с новыми стульями, купленными мамой в садовом центре. После чего я поймала себя на том, что, поддавшись искушению, просматриваю страничку Кэти Инграм. О чем немедленно пожалела. На ее страничку были недавно загружены семь отлично выполненных красочных фотографий с вечеринки парамедиков, вероятно с той, куда они направлялись в тот вечер, когда я звонила Сэму.
Или, что еще хуже, возможно, с другой.
На фото Кэти в темно-розовой блузке, похоже шелковой, широкая улыбка, призывный взгляд, перегибалась через бильярдный стол, чтобы загнать шар в лузу, или, смеясь, запрокидывала голову. А еще на фото был Сэм, в потертой куртке и серой футболке, на несколько дюймов выше всех остальных, в огромной руке – лимонный ликер. На каждом фото компания от души веселилась, шутила и смеялась. Сэм выглядел расслабленным, явно чувствуя себя как дома. И на каждом фото общего застолья в пабе Кэти Инграм прижималась к Сэму, уютно устроившись у него под мышкой, или заглядывала ему в глаза, небрежно положив руку на плечо.
Дьёрдь Лигети. Этюд № 13.
Обжаренные во фритюре овощи, национальное блюдо в Южной Азии.