В тот день я скромно сидела в уголке супермодной парикмахерской и терпеливо ждала, пока Агнес не покрасят волосы и не уложат их феном. Я смотрела местные новости о протестах в защиту библиотеки, но, увидев приближающуюся Агнес с аккуратно завернутыми в металлическую фольгу прядями, поспешно выключила телефон. Агнес присела возле меня, проигнорировав ожидавшую ее парикмахершу-колористку.
Уменя для тебя задание.
– Я хочу, чтобы ты нашла для меня очень маленькое фортепиано. Для отправки в Польшу. – Она сказала это с таким видом, будто просила купить упаковку жвачки в «Дьюан Рид».
– Очень маленькое фортепиано.
– Очень маленькое, но очень хорошее фортепиано для ребенка. Это для дочки моей сестры. Оно должно быть прекрасного качества.
– А разве в Польше нельзя купить маленькое фортепиано?
– Можно, но не такое хорошее. Мне нужно фортепиано производства «Хоссвайнер и Джексон». У них одни из лучших фортепиано в мире. И ты должна организовать специальную транспортировку с климат-контролем, чтобы холод и влажность не повлияли на звучание инструмента. Узнай, может ли это сделать магазин.
– А сколько лет дочке вашей сестры?
– Четыре годика.
– Хм… Ну ладно.
– И фортепиано должно быть самым лучшим, чтобы она почувствовала разницу. Видишь ли, звучание сильно зависит от качества. Это все равно что играть на скрипке Страдивари или на дешевом музыкальном инструменте.
– Конечно.
– Но тут вот какая штука. – Она отвернулась, напрочь игнорируя потерявшую терпение колористку, которая призывно размахивала руками и стучала по несуществующим часам. – Я не хочу пользоваться банковской картой. Лучше, чтобы этот платеж нигде не светился. Поэтому я попрошу тебя каждую неделю снимать деньги в банкомате, чтобы оплатить покупку. Понемножку. Договорились? У меня уже есть кое-какая наличность.
– Но… А вы уверены, что мистер Гупник не будет возражать?
– Он считает, я слишком много трачу на племянницу. Он этого не понимает. А если Табита прознает, то все вывернет наизнанку, чтобы выставить меня последней дрянью. Луиза, ты ведь ее знаешь! – Она напряженно смотрела на меня из-под всех этих слоев фольги.
– Хм… Ну ладно.
– Ты чудо! Какое счастье иметь такую подругу, как ты! – Она порывисто меня обняла, задев мое ухо фольгой, и к нам тотчас же со всех ног бросилась колористка проверить степень урона от столкновения с моим лицом.
Я позвонила в магазин и попросила прислать мне прайс-лист на миниатюрные фортепиано двух видов и транспортировку. Оправившись от первоначального шока, я распечатала ценник и показала его Агнес в туалетной комнате.
– Ничего себе подарочек, – заметила я, а когда Агнес беспечно махнула рукой, растерянно заморгала. – А транспортировка – еще две с половиной тысячи.
Агнес, в отличие от меня, даже глазом не моргнула. Она подошла к комоду и отперла его ключом, который прятала в кармане джинсов. На моих удивленных глазах она вытащила пухлую пачку пятидесятидолларовых банкнот толщиной с ее руку:
– Вот. Здесь восемь тысяч пятьсот. Мне нужно, чтобы остальное ты сняла в банкомате. Каждое утро по пятьсот долларов. Идет?
Меня не слишком прельщала идея снимать такую большую сумму без ведома мистера Гупника. Однако я понимала, как сильно Агнес привязана к своим польским родственникам, а кому, как не мне, было не знать, что такое разлука с близкими тебе людьми. Да и вообще, кто я такая, чтобы судить о том, как ей тратить свои деньги? Более того, я была уверена, что некоторые из ее нарядов стоили куда больше миниатюрного фортепиано.
Следующие десять дней я послушно шла в утренние часы к банкомату на Лексингтон-авеню и снимала деньги, которые тотчас же засовывала поглубже в бюстгальтер на случай встречи с грабителями, которые, впрочем, так и не материализовались. После чего я отдавала наличность Агнес, когда мы оставались наедине, а она добавляла ее к своей заначке и запирала ящик комода на ключ. И вот в один прекрасный день я отнесла деньги в магазин музыкальных инструментов, где выложила перед ошеломленным продавцом всю сумму налом. Фортепиано должны были доставить в Польшу к Рождеству.
Пожалуй, было еще кое-что, что доставляло Агнес радость. Каждую неделю она ездила в студию Стивена Липкотта на уроки живописи, а нам с Гарри оставалось лишь молча потреблять сверхнормативные дозы кофеина с сахаром в Закусочной с Хорошими Пончиками, а мне к тому же приходилось поддакивать в ответ на разглагольствования Гарри насчет неблагодарных детей или пончиков в карамельной глазури.
Неприятие Агнес череды утомительных благотворительных мероприятий в последнее время заметно усилилось. Она прекратила бесплодные попытки вести себя любезно с другими женщинами, шепотом сообщил Майкл, когда мы улучили момент выпить кофе на кухне. Агнес просто сидела, прекрасная и печальная, ожидая окончания мероприятия.
– Хотя кто ее осудит, учитывая, что они всегда обращались с ней по-сволочному. Но это сводит его с ума. Ему очень важно иметь престижную жену или хотя бы такую, которая умела бы время от времени улыбаться.
Мистер Гупник был похож на человека, уставшего не только от работы, но и от жизни. Майкл сказал мне, что дела в офисе сейчас не слишком хороши. Огромные вложения в поддержку банка в стране с развивающейся экономикой оказались под угрозой, и теперь они работали сутками напролет, чтобы спасти положение. И одновременно – а возможно, именно по этой причине – у мистера Гупника, по словам Натана, обострился артрит, и им пришлось устраивать дополнительные сеансы, чтобы держать мистера Гупника на ногах. Он горстями глотал таблетки. Частный доктор навещал его дважды в неделю.
– Ненавижу эту жизнь! – заявила Агнес, когда мы с ней шли через парк. – Он тратит чертову уйму денег, и, спрашивается, на что?! На то, чтобы мы могли сидеть четыре раза в неделю и есть засушенные канапе в обществе засушенных людей. И какое право имеют эти высохшие тетки третировать меня?! – Остановившись, Агнес оглянулась на наш дом, и я увидела слезы в ее глазах. Затем она понизила голос. – Луиза, иногда мне кажется, что я больше не выдержу.
– Он вас любит. – Самое умное, что я могла сказать.
Агнес вытерла слезы ладонью и покачала головой, словно пытаясь избавиться от захлестнувших ее эмоций.
– Знаю. – Она улыбнулась, но как-то не слишком убедительно.
Однако времена, когда я верила, что любовь решает все проблемы, давным-давно прошли.
Поддавшись импульсу, я сделала шаг вперед и обняла ее. А после так и не смогла понять, кого в тот момент больше жалела: ее или себя.
Эта идея пришла мне в голову незадолго до Дня благодарения. В тот день, в преддверии благотворительного вечера в пользу душевнобольных, Агнес решительно отказалась вставать с постели. Она заявила, что слишком подавлена, чтобы присутствовать, явно не улавливая кроющейся здесь иронии.
Я успела обдумать сложившуюся ситуацию за кружкой чая и поняла, что мне, собственно, нечего терять.
– Мистер Гупник? – Постучавшись в дверь кабинета, я стала ждать разрешения войти.
Мистер Гупник поднял на меня глаза. На нем была безупречная голубая рубашка, но веки набрякли от усталости.
Я всегда очень жалела его, подобно тому как жалеешь медведя в клетке, испытывая при этом здоровое уважение, слегка смешанное со страхом.
– В чем дело?
– Простите, что беспокою. Но у меня есть идея. Нечто такое, что, полагаю, поможет Агнес.
Он откинулся на спинку кожаного кресла и знаком приказал закрыть дверь. Я заметила у него на столе хрустальный бокал с бренди. Чуть раньше обычного.
– Могу я с вами говорить откровенно? – Меня немного подташнивало от волнения.
– Пожалуйста.
– Тогда ладно. Ну, я не могу не видеть, что Агнес не так счастлива, как… э-э-э… могла бы.
– И это еще мягко сказано, – тихо произнес мистер Гупник.
– Мне кажется, корень проблемы в том, что ее выдернули из старой жизни, лишив возможности толком интегрироваться в новую. Она сказала, что не может проводить время со старыми друзьями, потому что они толком не понимают ее новой жизни, но, насколько я успела заметить, и новые знакомые отнюдь не горят желанием с ней подружиться. Полагаю, они считают, это будет… не слишком лояльно.
– По отношению к моей бывшей жене.
– Да. Итак, у нее нет ни работы, ни круга общения. Да и соседи в этом доме тоже не слишком дружные. У вас есть работа и масса старых знакомых, которые вас любят и уважают. Но Агнес всего этого лишена. Я знаю, эти благотворительные мероприятия для нее что нож острый. Однако филантропия имеет для вас большое значение. Поэтому у меня возникла идея.
– Продолжай.
– Ну, есть одна библиотека в районе Вашингтон-Хайтс, которую грозят закрыть. У меня здесь вся имеющаяся информация. – Я положила на письменный стол свою папку. – Это действительно публичная библиотека, куда ходят люди всех национальностей, возрастов и социальных групп, и для местного населения сохранить ее – вопрос жизни и смерти.
– Подобные вещи – прерогатива городского совета.
– Вполне вероятно. Но я беседовала с одним библиотекарем, и он сказал, что в прошлом они получали частные пожертвования и это помогало им продержаться на плаву. – Я подалась вперед. – Если бы вы просто сходили туда, мистер Гупник, то увидели бы, что у них есть образовательные программы, а у матерей – безопасная среда для своих детей, да и вообще, люди там стремятся к чему-то лучшему. Я понимаю, это не так гламурно, как те мероприятия, которые вы посещаете, – никаких там тебе балов и фуршетов, но ведь это тоже благотворительность, да? Вот я и подумала, а вдруг… вы захотите поучаствовать. Или, что еще лучше, если Агнес приняла бы участие в судьбе библиотеки, то стала бы членом сообщества. Ее личный проект. Вы вдвоем могли бы сделать нечто потрясающее.
– Вашингтон-Хайтс?
– Вы непременно должны туда поехать. В том районе живут люди разных национальностей. И он совсем не похож на… этот. Я хочу сказать, некоторые ветхие дома реконструированы, но именно эта часть…
– Луиза, я знаю, что такое Вашингтон-Хайтс. – Мистер Гупник побарабанил пальцами по столу. – А ты уже говорила с Агнес?
– Мне казалось, что сперва следует обсудить этот вопрос с вами. – (Он открыл папку, нахмурился, увидев первую страницу – газетные статьи, посвященные первым протестам; на второй странице был взятый мной с сайта городского совета отчет о бюджете с данными за последний финансовый год.) – Мистер Гупник, я верю, что вы можете переломить ситуацию, причем не только для Агнес, но и для всего сообщества.
Именно в этот момент я вдруг поняла, что моя пламенная речь его не только не трогает, но и вызывает некое отторжение. Выражение лица мистера Гупника, собственно, не слишком изменилось, но взгляд стал ускользающим и более твердым. И до меня неожиданно дошло, что такие богатые люди, как он, должно быть, получают в день сотни аналогичных просьб выделить деньги, сотни различных инвестиционных предложений, относительно которых им приходится принимать решения. И в данном случае, будучи его служащей, я, возможно, переступила невидимую черту, разделяющую работодателя и наемного работника.
– Так или иначе, это была просто идея. Некая возможность, и, наверное, не самая лучшая. Простите, что обрушила на вас столько лишней информации. Пожалуй, мне пора возвращаться к работе. Да и вообще, если вы слишком заняты, давайте закроем тему. Я могу забрать это с собой, если вы…
– Луиза, все нормально. – Он устало закрыл глаза, прижав пальцы к вискам.
Я осталась стоять, толком не понимая, можно ли мне уйти.
Наконец он обратил на меня свой взгляд:
– Будь добра, не могла бы ты поговорить с Агнес? Я должен знать, пойдет она со мной на обед или мне идти одному?
– Да-да. Конечно. – И я бочком вышла из кабинета.
Она пошла на обед в пользу душевнобольных. И мы не слышали никаких ссор в коридоре, но на следующий день я обнаружила, что Агнес ночевала в своей гардеробной комнате.
За две недели до отъезда домой на Рождество у меня неожиданно выработалась маниакальная привычка проверять «Фейсбук». Я поймала себя на том, что смотрю страничку Кэти Инграм утром и вечером, читаю ее разговоры с друзьями, выискиваю последние запощенные фото. Одна из подруг спросила ее, нравится ли ей новая работа, и Кэти написала: «ОБОЖАЮ ее!» – и вставила подмигивающую рожицу (она явно питала идиотскую слабость к подмигивающим рожицам). В другой раз она поместила такой пост: «Сегодня был тяжелый день. Спасибо Господу за такого потрясающего напарника! # подарок судьбы».
Она запостила еще одно фото Сэма, за рулем машины «скорой помощи». Сэм смеялся, подняв руку, словно пытаясь остановить ее, и у меня внезапно перехватило дыхание от интимности снимка, создающего полное ощущение, будто я сейчас сижу с ними в кабине.
Мы должны были созвониться накануне вечером, в удобное для него время, но, когда я позвонила, он не взял трубку. Я попробовала еще раз, потом еще – безуспешно. Два часа спустя, когда я уже места себе не находила, мне пришло текстовое сообщение:
Прости, ты еще там?
– У тебя все в порядке? Задержался на работе? – спросила я, услышав голос Сэма.
Он ответил не сразу, явно замявшись:
– Не совсем.
– Что ты имеешь в виду? – Мы с Гарри ждали в машине, пока Агнес сделает педикюр, и я понимала, что Гарри наверняка прислушивается к разговору, независимо от того, насколько он в данный момент погружен в спортивную страницу «Нью-Йорк пост».
– Да так, кое с чем помогал Кэти.
При упоминании ее имени у меня внутри все оборвалось.
– И с чем именно? – Я старалась, чтобы мой голос звучал беззаботно.
– Собрать шкаф. Из «Икеи». Она купила его, а собрать не смогла, вот я и помог.
Меня затошнило.
– Ты что, ходил к ней домой?
– На квартиру. Лу, я просто помог собрать предмет обстановки. У нее больше никого нет. А я живу неподалеку.
– И ты взял с собой ящик с инструментами. – Я вспомнила, как он приходил в мою квартиру и все чинил. Именно это мне в первую очередь и понравилось в нем.
– Да, я взял ящик с инструментами. Но все, что я сделал, – это помог ей со шкафом из «Икеи», – устало ответил Сэм.
– Сэм?
– Ну что?
– Ты сам предложил ей помочь? Или она попросила?
– Да какая, в сущности, разница?
Мне хотелось сказать, что разница очень большая, ведь и ежу понятно, что Кэти пыталась украсть его у меня. Она поочередно играла роль то беспомощной дамочки, то компанейской девицы, то лучшего друга, то товарища по работе. А Сэм или был слеп, или, что еще хуже, все прекрасно видел. На ее странице не было ни единого снимка, где бы она не присасывалась к нему, будто пиявка. Иногда я задавалась вопросом, догадывается ли она, что я видела эти фото, приятно ли ей знать, что я переживаю, и не является ли все это частью ее плана сделать меня несчастной и таким образом свести с ума. Мужчины вряд ли способны понять те хитроумные методы ведения тайной войны, которые женщины используют друг против друга.
Напряженная тишина в трубке превращалась в сливную трубу, в которую мы мало-помалу спускали наши отношения. Я знала, что эту партию мне не выиграть. Если я попытаюсь предупредить Сэма насчет происходящего, то превращусь в ревнивую гарпию. Если же нет, он продолжит бродить впотьмах, не замечая расставленной ловушки, пока в один прекрасный день неожиданно не поймет, что нуждается в ней, как в свое время нуждался во мне. Возможно, в пабе после тяжелого рабочего дня он почувствует в своей ладони ее нежные пальцы и она прислонится к его широкому плечу. Возможно, их сблизит некий общий выброс адреналина в ходе смертельно опасной нештатной ситуации и они неожиданно для себя поцелуются и…
Я закрыла глаза.
– Так, когда ты приезжаешь?
– В рождественский сочельник.
– Отлично. Лу, я постараюсь поменять некоторые дежурства. Хотя в какие-то дни мне придется выйти. Ты же знаешь мою работу. У нас не бывает выходных. – Он вздохнул и после короткой паузы продолжил: – Послушай, мне вот какая мысль пришла в голову. Может, вам с Кэти стоит познакомиться? Увидишь, она нормальная. И вовсе не стремится стать для меня чем-то бóльшим, чем просто хороший друг.
Хрена с два, не стремится!
– Чудненько! Звучит заманчиво.
– Думаю, она тебе понравится.
– Ну, раз ты так думаешь, тогда непременно понравится.
Примерно так, как мне может понравиться подхватить вирус Эбола. Или грызть себе локти. Или есть тот сыр с живыми личинками мух.
Сэм продолжил разговор уже с явным облегчением:
– Ужасно хочу тебя увидеть. Ты ведь приедешь на неделю, да?
Я опустила голову, чтобы чуть-чуть заглушить голос:
– Сэм, а Кэти действительно собирается со мной познакомиться? Вы с ней это уже обсуждали?
– Ага. – Не дождавшись моей реплики, Сэм поспешно добавил: – Я хочу сказать, естественно, без… Одним словом, мы не говорили о наших с тобой делах, и вообще. Но она догадывается, что нам сейчас нелегко.
– Понимаю. – У меня окаменело лицо.
– Она считает тебя крутой. На самом деле я объяснил, что она не совсем правильно все поняла. – (Я рассмеялась. Пожалуй, даже худший актер в мире сделал бы это куда убедительнее.) – Ты увидишь, когда вы встретитесь. Жду не дождусь.
Когда он отключился, я подняла голову и поймала взгляд Гарри в зеркале заднего вида. Наши глаза встретились, он отвернулся.
Поскольку я жила в крупнейшей мировой метрополии, то начала понимать, что знакомый мне мир был очень маленьким и ограничивался исключительно потребностями семьи Гупник, удовлетворением которых я занималась с шести утра и порой до позднего вечера. Моя жизнь полностью сплелась с их. Совсем как в свое время с Уиллом, я чутко реагировала на смену настроений Агнес и по практически неуловимым признакам научилась определять, была она подавлена, сердита или просто голодна. Теперь я знала точные даты месячных Агнес, которые отмечала в своем персональном календаре, чтобы морально подготовиться к повышенному эмоциональному фону и чрезмерно экспрессивной игре на фортепиано. Я знала, как быть невидимой во время семейных конфликтов или, наоборот, вездесущей. Я стала тенью, причем настолько, что иногда чувствовала себя почти бестелесной, существующей исключительно в качестве приложения к кому-то другому.
Моя жизнь в семье Гупник скукожилась, сделавшись призрачной и эфемерной, ограниченной редкими телефонными звонками (если позволяло расписание Гупников) или спорадическими имейлами. За две недели я так и не собралась позвонить сестре и даже расплакалась, получив от мамы написанное от руки письмо с фотографиями ее и Тома на театральном утреннике, вложенными в конверт «просто на случай, если ты забыла, как мы выглядим».
Одним словом, все это меня порядком достало. И поэтому для равновесия я, несмотря на усталость, каждую неделю ездила с Ашоком и Миной в библиотеку, а когда у них заболели дети, даже сподобилась на самостоятельную вылазку. Я научилась теплее одеваться и сделала собственный плакат «Знание – сила!», тем самым отдав дань памяти Уилла. Из библиотеки я возвращалась на метро, заезжая в Ист-Виллидж, чтобы выпить кофе в «Магазине винтажной одежды» и посмотреть новые поступления товара, закупленного Лидией с сестрой.
Мистер Гупник больше не возвращался к теме библиотеки. И я с легким разочарованием поняла, что здесь благотворительность означает нечто совсем иное. Мало просто давать, нужно это делать так, чтобы видели другие. Больницы носили имена своих спонсоров, написанные шестифутовыми буквами над центральным входом. Балы назывались в честь тех, кто их субсидировал. Даже на заднем окне автобусов красовался список имен. Мистер и миссис Гупник слыли щедрыми филантропами, поскольку демонстрировали эту самую щедрость во время светских мероприятий. А что с этой точки зрения могла дать им заштатная библиотека в депрессивном районе?! Ровным счетом ничего.
Ашок с Миной, с ужасом узнав, что у меня нет никаких планов на День благодарения, пригласили меня на обед к себе домой в Вашингтон-Хайтс.
– Вы не можете провести День благодарения в одиночестве! – заявил Ашок, и я решила не говорить ему, как мало людей в Англии вообще что-либо слышало о Дне благодарения.
– Моя мать готовит индейку, но можешь не рассчитывать, что она будет приготовлена в лучших американских традициях. Мы терпеть не можем такую преснятину. Нет, это будет настоящая индейка, приготовленная в тандыре.
И здесь от меня не требовалось особых усилий, чтобы сказать «да» чему-то новому. Конечно, я была в полном восторге. Я купила бутылку шампанского, дорогие шоколадные конфеты и цветы для матери Мины, надела голубое коктейльное платье с меховыми манжетами, решив, что День благодарения в честь совместной трапезы отцов-основателей с индейцами – отличный повод обновить платье, тем более что можно было не придерживаться строгого дресс-кода. Илария, вся в мыле, готовила обед для семейства Гупник, и я решила ее не беспокоить. Я вышла из квартиры, предварительно проверив, что не забыла взять инструкцию, которой меня снабдил Ашок.
Уже идя по коридору, я неожиданно заметила, что дверь в квартиру миссис Де Витт открыта. Из квартиры доносилось бормотание телевизора. Стоявший в холле, неподалеку от входной двери, Дин Мартин пристально смотрел на меня. Испугавшись, что он может в очередной раз рвануть на свободу, я нажала на кнопку звонка.
В коридоре возникла миссис Де Витт.
– Миссис Де Витт, боюсь, Дин Мартин снова собрался на прогулку.
Собака тотчас же прижалась к ногам хозяйки, которая бессильно прислонилась к стене. Миссис Де Витт выглядела больной и усталой.
– Дорогая, не могла бы ты захлопнуть дверь? Должно быть, я плохо закрыла ее.
– Будет сделано. С Днем благодарения вас, миссис Де Витт!
– Правда? А я и забыла.
Она исчезла в недрах квартиры, собачка побежала следом, и я захлопнула дверь. Я никогда не видела у миссис Де Витт даже случайных посетителей, и мне вдруг стало грустно, что она проведет День благодарения в полном одиночестве.
Я уже свернула к лифту, когда в коридор неожиданно вышла Агнес в спортивном костюме. Она явно удивилась, увидев меня:
– Куда это ты собралась?
– На обед. – Мне не хотелось говорить куда, поскольку я не знала, как отнесутся здешние работодатели к тому, что служащие в их отсутствие собираются вместе.
Она в ужасе посмотрела на меня:
– Луиза, но ты не можешь уйти. К нам приходит в гости семья Леонарда. И мне самой не справиться. Я сказала им, что ты будешь со мной.
– Вы так сказали? Но…
– Ты должна остаться.
Я с тоской посмотрела на дверь. У меня упало сердце.
Голос Агнес внезапно дрогнул.
– Луиза, пожалуйста! Ты моя подруга. И ты нужна мне.
Я позвонила Ашоку и все рассказала. Единственным утешением было то, что Ашок, собаку съевший на своей работе, моментально оценил ситуацию.
– Мне ужасно жаль, – прошептала я по телефону. – Я очень хотела прийти.
– Пустяки! Вы должны остаться. Эй, Мина кричит, что отложит вам немного индейки. А я завтра прихвачу ее с собой… Детка, скажи ей сама! Я уже это сказал. Она говорит, чтобы вы выпили все их дорогое вино. Понятно?
Внезапно я почувствовала, что вот-вот разревусь. Мне хотелось провести вечер в теплой семейной атмосфере: поиграть с прелестными карапузами, вдоволь посмеяться и отведать вкусной домашней стряпни. Вместо этого мне снова предстояло стать безмолвной тенью, предметом обстановки в холодной комнате.
И мои страхи были не напрасны.
На обед в честь Дня благодарения прибыли три других члена семьи Гупник: брат, более старая, седая и анемичная версия мистера Гупника, который, очевидно, работал в сфере юстиции. Кажется, руководил Министерством юстиции США. Он привез с собой их мать, сидевшую в инвалидном кресле; она весь вечер категорически отказывалась снимать меховое манто и громко жаловалась, что не может понять, кто о чем говорит. Их сопровождала жена брата мистера Гупника, бывшая скрипачка, очевидно знаменитая. Она оказалась единственной из всех, кто потрудился поинтересоваться, как я поживаю. Она расцеловала Агнес в обе щеки, поприветствовав ее ничего не значившей профессиональной улыбкой.
Завершала список гостей Табита. Она прибыла последней с видом человека, всю дорогу обсуждавшего по телефону, как ей не хочется сюда ехать. Сразу же после ее появления нас усадили в столовой, расположенной за основной гостиной, где доминантой служил длинный овальный стол из красного дерева.
Можно смело сказать, что разговор за столом шел ни шатко ни валко. Мистер Гупник с братом тотчас же углубились в обсуждение законодательных ограничений в стране, где мистер Гупник в данный момент вел бизнес, а жены задавали друг другу вымученные вопросы, словно люди, осваивающие навыки светской беседы на иностранном языке.
– Агнес, как поживаешь?
– Прекрасно, спасибо. А ты, Вероника?
– Очень хорошо. Ты выглядишь очень хорошо. Очень красивое платье.
– Спасибо. Ты тоже очень хорошо выглядишь.
– Если не ошибаюсь, ты была в Польше? Леонард точно говорил, ты ездила навестить свою мать.
– Ну, я была там две недели назад. Мне было очень приятно повидать ее, спасибо.
Итак, я сидела между Агнес и Таб. Агнес пила белое вино, а Таб не отрывалась от экрана телефона, периодически закатывая глаза. Я ела тыквенный суп с шалфеем, кивала, улыбалась и старалась не думать о квартире Ашока с царящим там сейчас радостным хаосом. Я собралась было спросить Таб о том, как прошла неделя, о чем угодно, лишь бы сдвинуть с места спотыкающийся разговор, но не рискнула, памятуя о ее едких замечаниях по поводу новой моды приглашать персонал за стол.
Илария подавала одно блюдо за другим. «Эта польская puta не умеет готовить. Поэтому кому-то приходится обеспечивать им День благодарения», – уже после бормотала она себе под нос. Илария поставила на стол индейку, жареный картофель и еще кучу всякой всячины, которую в мою бытность здесь еще ни разу не подавали на гарнир, но от которой, по моим понятиям, у меня непременно разовьется хронический диабет второго типа. Мы ели засахаренный картофель, запеканку с топпингом из маршмэллоу, зеленую фасоль с медом и беконом, жареную желудевую тыкву с беконом в кленовом сиропе, кукурузный хлеб с маслом и морковь в меду со специями. А еще там были поповеры – нечто вроде йоркширского пудинга, – на которые я смотрела с некоторым недоверием, пытаясь определить, нет ли там тоже сиропа.
Естественно, на еду налегали в основном мужчины. Таб рассеянно гоняла свою порцию по тарелке. Агнес съела лишь кусочек индейки. Я попробовала всего понемножку, довольная тем, что могу хоть чем-то заняться и что Илария больше не швыряет тарелки передо мной на стол. На самом деле она даже несколько раз посмотрела на меня с жалостью, словно выражая молчаливое сочувствие по поводу моего затруднительного положения. Мужчины продолжали говорить о делах, не подозревая о вечной мерзлоте, сковавшей другой конец стола, или не желая признавать сей факт.
Время от времени тишину нарушала старая миссис Гупник, требовавшая, чтобы ей положили картофеля, или вопрошающая, уже в четвертый раз, что, ради всего святого, эта женщина сотворила с морковью. Ей одновременно отвечали сразу несколько человек, радуясь теме для разговора, пусть даже такой нелепой.
– Луиза, какое необычное платье, – нарушила Вероника затянувшееся молчание. – Потрясающее! Вы купили его на Манхэттене? В наши дни не часто встретишь меховые манжеты.
– Благодарю. Я купила его в Ист-Виллидже.
– Это Марк Джейкобс?
– Хм, нет. Это винтаж.
– Винтаж! – фыркнула Таб.
– Что она сказала? – громко спросила старая миссис Гупник.
– Мама, она говорит о платье этой девушки, – ответил брат мистера Гупника. – Она говорит, это винтаж.
– А что такое винтаж?
– Таб, интересно, и чем тебе не угодил винтаж? – ледяным тоном поинтересовалась Агнес.
Я вжалась в спинку стула.
– Совершенно бессмысленный термин, разве нет? Просто красивое название для секонд-хенда. Манера одеваться с претензией на нечто особенное, что на самом деле таковым не является.
Мне хотелось сказать ей, что винтаж – понятие куда более всеобъемлющее, но я не знала, как выразить свою мысль, да и к тому же подозревала, что мне не положено встревать в разговор. Поэтому оставалось только ждать, когда они сменят тему.
– А по-моему, винтажные наряды сейчас опять в тренде, – обратилась ко мне Вероника, проявив явные дипломатические способности. – Хотя, конечно, я слишком старая, чтобы разбираться в современной молодежной моде.
– Но достаточно хорошо воспитанная, чтобы не говорить подобных вещей, – пробормотала Агнес.
– Прошу прощения?! – вспыхнула Таб.
– Ага, значит, теперь ты просишь прощения?
– Нет, я только хотела уточнить, что ты имела в виду.
Мистер Гупник поднял голову, осторожно переводя взгляд с жены на дочь.
– А я имела в виду, что ты была груба с Луизой. Луиза – мой гость, хотя и является обслуживающим персоналом. А ты грубо высказалась по поводу ее одежды.
– Я отнюдь не была грубой. Просто констатировала факт.
– В наши дни это и есть грубость. Что вижу, то говорю. Я просто очень честная. Язык откровенного хамства. Мы все прекрасно знаем, как это делается.
– Как ты меня назвала?
– Агнес… Дорогая… – Мистер Гупник перегнулся через стол, накрыв ее руку своей.
– Что они говорят? – спросила старая миссис Гупник. – Попросите их говорить громче.
– Я сказала, что Таб нахамила моей подруге.
– Начнем с того, что она вовсе не твоя подруга. Она твоя платная помощница. Впрочем, я сильно подозреваю, что в плане друзей ничего лучшего тебе и не светит.
– Таб! – одернул ее отец. – Ты говоришь отвратительные вещи.
– Но это чистая правда. Никто не хочет иметь с ней дело. И ты не можешь продолжать делать вид, будто не замечаешь, что это так. Куда бы вы ни пошли. Папочка, ты в курсе, что ваша семья – объект для насмешек. Вы оба стали клише. Она ходячее клише. И ради чего? Мы все знаем, какой у нее план!
Агнес сорвала с коленей салфетку и скатала в комок:
– Мой план?! Так ты хочешь сказать, какой у меня план?
– Такой же, как и у всех остальных хитрожопых иммигрантов. Ты каким-то чудом сумела уговорить папу жениться на тебе. А теперь делаешь все возможное и невозможное, чтобы забеременеть, родить ему ребеночка или даже двух, а затем через пять лет развестись. И ты обеспечена на всю оставшуюся жизнь. Оба-на! Никаких тебе больше массажей. Только «Бергдорф Гудман», личный водитель и постоянные ланчи с твоей польской шоблой.
Мистер Гупник наклонился над столом:
– Табита, я запрещаю тебе произносить в этом доме слово «иммигрант» в столь уничижительной манере! Твои прадеды были иммигрантами. И ты сама потомок иммигрантов.
– Но не таких иммигрантов.
– Что ты этим хочешь сказать? – побагровела Агнес.
– Мне что, по буквам тебе повторить? Есть те, кто добивается цели тяжелым трудом, а есть те, кто добивается этого, лежа на своей…
– Чья бы корова мычала! – взвилась Агнес. – Ты в свои двадцать пять живешь исключительно на средства траст-фонда! Ты хоть когда-нибудь в жизни палец о палец ударила? И не тебе меня учить. По крайней мере, я знаю, что такое работа…
– Да-да. Сидеть верхом на голых мужиках. Отличная профессия!
– Довольно! – Мистер Гупник вскочил с места. – Табита, ты очень не права и должна извиниться.
– С какой стати? Потому что не смотрю на нее через розовые очки? Папочка, мне неприятно это говорить, но ты совершенно ослеп и не видишь, что на самом деле представляет собой эта женщина.
– Нет! Это ты ошибаешься!
– Неужели ты думаешь, она никогда не захочет иметь детей?! Папа, ей двадцать восемь! Ау, очнись!
– О чем они говорят? – сварливо спросила у невестки старая миссис Гупник, и Вероника что-то шепнула ей на ухо. – Но она упоминала о голых мужчинах. Я сама слышала.
– Табита, это, конечно, не твое дело, но в нашем доме больше не будет детей. Мы с Агнес договорились об этом еще до того, как я на ней женился.
Таб скорчила презрительную физиономию:
– Ну надо же! Она договорилась. Словно это хоть что-то значит. Такие, как она, соврут – недорого возьмут, лишь бы выйти замуж. Папочка, мне неприятно это говорить, но ты ужасно наивный. Через год-два случится маленький такой инцидент, и она уговорит тебя…
– Никаких инцидентов! – Мистер Гупник хлопнул рукой по столу с такой силой, что зазвенело стекло.
– Откуда тебе знать?
– Потому что я сделал чертову вазэктомию! – Мистер Гупник сел на место. У него тряслись руки. – За два месяца до свадьбы. На горе Синай. С согласия Агнес. Ну что, теперь ты довольна?
В комнате стало тихо. Таб сидела с открытым ртом.
Старуха огляделась по сторонам и спросила, уставившись на мистера Гупника:
– Леонард сделал аппендэктомию?
У меня вдруг зазвенело в голове, где-то в районе затылка. Я, словно с большого расстояния, слышала, как мистер Гупник требовал, чтобы дочь извинилась, видела, как та отодвинула стул и выскочила из-за стола, так и не извинившись. Видела, как Вероника переглянулась с мужем и приложилась к стакану.
А потом я посмотрела на Агнес, которая молча уставилась в тарелку, где в меду и беконном жиру потихоньку застывала нетронутая еда. Кровь бросилась мне в голову, когда мистер Гупник, протянув руку, нежно сжал пальцы жены.
На меня она даже не взглянула.