В память об Альберте Джоне Комптоне, «дедушке»
Поминальная служба: приходская церковь Святой Марии и Всех Святых,
Стортфолд-Грин
23 апреля в 12:30
Скорбящие приглашаются на поминки в пабе «Смеющаяся собака» на Пайнмут-стрит.
Никаких цветов, но приветствуются пожертвования в Фонд помощи травмированным жокеям.
«Наши души осиротели, но Господь дал нам счастье любить тебя».
Спустя три дня я улетела домой на похороны. Я наготовила Марго на десять дней обедов, заморозила их и оставила Ашоку инструкции хотя бы раз в день под каким-нибудь предлогом заглядывать к Марго удостовериться, что она в порядке, а если, паче чаяния, нет, сделать все возможное, чтобы мне не пришлось обнаружить это только через десять дней. Я отменила очередной визит Марго в больницу, проверила запас чистых простыней и собачьего корма, а еще заплатила Магде – специалисту по выгуливанию собак – за то, чтобы она приходила дважды в день, строго-настрого запретив Марго увольнять ее в первый же день. И наконец, сообщила девушкам из «Магазина винтажной одежды», что я уезжаю. За это время я дважды встречалась с Джошем. И даже позволила ему гладить меня по голове и говорить, как сильно он мне сочувствует и как глубоко переживал, потеряв своего дедушку. Только в самолете я наконец поняла, что специально загружала себя тысячей дел, чтобы отогнать осознание свершившегося факта.
Дедушка умер.
Очередной апоплексический удар, сказал папа. Они с мамой болтали на кухне, а дедушка смотрел по телевизору скачки. Мама вошла в комнату спросить, не хочет ли дедушка еще чая, а он спал, так тихо и так мирно, что до них только через пятнадцать минут дошло, что дедушка заснул вечным сном.
– Лу, он выглядел таким умиротворенным, – заметил папа, когда мы ехали из аэропорта в его минивэне. – Голова склонилась набок, глаза закрыты, словно он просто решил вздремнуть. Я хочу сказать, Господь любил твоего дедушку, и, конечно, никто из нас не хотел его терять, но это хорошая смерть, ведь так? В своем уютном кресле, в своем доме, перед своим старым телевизором. Он даже не успел сделать ставки на этот забег, так что ему там, на Небесах, не придется переживать, что поставил не на ту лошадь. – Папа попытался улыбнуться.
Я словно оцепенела. И, только войдя в дом и увидев пустое кресло, я смогла убедить себя, что это правда. Я больше никогда не увижу дедушку, больше никогда не обниму его, не поглажу эту сгорбленную старую спину, никогда не принесу ему чая, никогда не буду разбирать его невнятную речь или подтрунивать над ним, что он жульничает, разгадывая судоку.
– Ох, Лу! – Появившаяся из коридора мама прижала меня к груди.
Я обняла маму в ответ, чувствуя, как мамины слезы капают мне на плечо. А папа тем временем гладил ее по спине и, словно заклинание, повторял:
– Все, любимая. Держись. Держись.
И тем не менее, хотя я очень любила дедушку, в свое время я иногда чисто абстрактно размышляла о том, что, когда он отойдет в мир иной, маме сразу станет легче, поскольку это избавит ее от необходимости ухаживать за прикованным к креслу инвалидом. Ведь очень долго вся мамина жизнь была плотно завязана на дедушке, и ей с трудом удавалось выкраивать время для себя, а из-за резкого ухудшения его здоровья в последние месяцы мама даже лишилась возможности посещать свои любимые вечерние курсы.
Но я была не права. Мама чувствовала себя опустошенной, на грани отчаяния. Она казнила себя за то, что ее не было в комнате, когда умер дедушка, рыдала при виде его вещей и сокрушалась, что так мало для него сделала. Теперь, когда ей не за кем было ухаживать, она буквально не находила себе места. Она вставала и снова садилась, взбивала подушки, смотрела на часы, словно опаздывала на встречу. А когда ей сделалось совсем невмоготу, принялась с маниакальным упорством наводить чистоту, вытирать несуществующую пыль и, обдирая костяшки пальцев, драить полы. Вечером мы расселись за кухонным столом, а папа отправился в паб – предположительно сделать последние распоряжения насчет поминок, – и мама поспешно вылила чай из четвертой чашки, машинально поставленной для человека, которого уже не было с нами, а затем обрушила на меня лавину мучивших ее вопросов:
– А что, если я сделала не все, что могла? Может, нужно было свозить его в больницу на дополнительное обследование? Возможно, они могли бы уменьшить риск очередного инсульта. – Ее руки нервно крутили носовой платок.
– Но ты все сделала. Ты миллион раз возила его по врачам.
– А ты помнишь тот случай, когда он съел две пачки шоколадного печенья? Может, именно это его и доконало? По последним данным, в наше время сахар – это орудие дьявола. Конечно, мне следовало убрать печенье на верхнюю полку. Чтобы он не добрался до этой отравы!
– Мама, дедуля же не был ребенком!
– Нужно было заставлять его есть салат и зелень. Но тебе даже не представить, как это было трудно! Невозможно кормить с ложечки взрослого человека. Господи Иисусе, только без обид! Я хочу сказать, с Уиллом это было совсем другое дело…
Я накрыла ее руку своей, мамино лицо плаксиво сморщилось.
– Мама, никто не любил его так, как ты. И никто не смог бы ухаживать за ним лучше тебя.
По правде говоря, мамины душевные муки выводили меня из равновесия. Ведь я сама была в ее положении, причем не так уж давно. Мамина скорбь пугала, словно заразное заболевание. И я старалась держаться от мамы подальше, пытаясь найти какое-нибудь занятие, чтобы ее горе не захлестнуло меня с головой.
В тот вечер, пока родители сидели над полученными от адвоката бумагами, я прошла в дедушкину комнату. Там все было так, как при его жизни: кровать аккуратно застелена, на стуле – номер «Рейсинг пост», два забега на следующий день обведены синей шариковой ручкой.
Присев на краешек кровати, я провела указательным пальцем по вафельному стеганому покрывалу. На прикроватном столике стояла фотография бабушки, сделанная в 1950-х годах, волосы уложены буклями, улыбка открытая и доверчивая. У меня сохранились лишь смутные воспоминания о бабушке, а вот дедушка был неизменной составляющей моего детства: сперва – как хозяин маленького домика в конце нашей улицы (по субботам мы с Триной постоянно бегали к нему за конфетами), а последние пятнадцать лет – как постоянный обитатель нашего дома; его ласковая неуверенная улыбка будто пунктиром проходила через весь мой день, так же как и его присутствие в гостиной с газетой и кружкой чая.
Я вспомнила истории, которые мы с Триной любили слушать в детстве, о его службе на военно-морском флоте (хотя, быть может, рассказы о необитаемых островах, об обезьянах и кокосовых пальмах не совсем соответствовали действительности). Вспомнила, как он жарил на закопченной сковородке сладкие гренки – единственное блюдо, которое дедушка умел готовить, вспомнила и о том, как он в свое время умел смешить бабушку буквально до слез. А потом вспомнила последние годы его жизни, когда смотрела на него практически как на предмет обстановки. Я не писала ему. Я не звонила ему. Я просто считала, что он всегда будет здесь так долго, как мне захочется. Обижался ли он на меня? И хотелось ли ему со мной поговорить?
Я даже не сказала ему «до свидания».
На память пришли слова Агнес о том, что, оказавшись вдали от родного дома, ты словно пытаешься одновременно усидеть на двух стульях, а твое сердце разрывается на две половинки. Я положила руку на стеганое покрывало. И наконец-то смогла заплакать.
В день похорон я, сойдя вниз, застала маму за лихорадочными приготовлениями к приему гостей, хотя, насколько мне было известно, приходить к нам домой после похорон никто вроде бы не собирался. Папа сидел за столом, глядя на происходящее отсутствующим взором, что в последние дни стало характерно для него во время разговора с мамой.
– Джози, тебе не нужно искать работу. Тебе не нужно ничего делать.
– Ну, должна же я как-то теперь убивать время. – Мама сняла жакет и, аккуратно повесив его на спинку стула, опустилась на колени, чтобы вытереть несуществующее грязное пятнышко под буфетом.
Папа беззвучно пододвинул ко мне тарелку и нож.
– Лу, дорогая, я просто пытаюсь объяснить твоей маме, что ей нет абсолютно никакой нужды с ходу заниматься поисками работы. А она говорит, что прямо после службы в церкви собирается отправиться в центр занятости.
– Мама, ты много лет ухаживала за дедушкой. Теперь ты должна отдохнуть и просто получить удовольствие от свободного времени.
– Нет. Мне будет гораздо лучше, если я займусь делом.
– У нас скоро не останется буфетов, если она продолжит скрести их с такой же интенсивностью, – пробормотал папа. – Садись. Я тебя очень прошу. Тебе нужно хоть немного поесть.
– Мне не хочется.
– Ради всего святого, женщина! Или ты хочешь, чтобы у меня случился удар?! – воскликнул папа и, похоже, сам испугался. – Прости. Прости. Я совсем не это имел в виду…
– Мама… – Я подошла к ней, так как она явно меня не слышала, и положила руки ей на плечи, после чего она на секунду застыла. – Мама…
Поднявшись на ноги, мама рассеянно посмотрела в окно.
– И какой теперь от меня прок? – с горечью спросила она.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она поправила накрахмаленную белую занавеску:
– Я теперь никому не нужна.
– Господи, мама! Ты мне нужна. Ты нам всем нужна.
– Но ты ведь меня покинула. Разве нет? Вы все меня покинули. Даже Том. Вы все от меня за тридевять земель.
Мы с папой переглянулись.
– Но это вовсе не значит, что ты нам не нужна.
– Дедушка был единственным человеком, который реально нуждался во мне. Даже тебя, Бернард, вполне устроит по вечерам кусок пирога и пинта пива в пабе через дорогу. И что теперь прикажете делать? Мне пятьдесят восемь лет, и я ни на что не гожусь. Всю свою жизнь я провела, ухаживая за другими, а сейчас вообще никому не нужна.
У нее на глаза навернулись слезы. И мне вдруг показалось, что еще немножко – и она завоет.
– Мама, ты всегда нужна нам. Даже не знаю, что бы я делала, если бы тебя не было рядом. Ты для нас как фундамент здания. Мы можем сколь угодно долго не видеться, и тем не менее я знаю, что ты здесь. Поддерживаешь меня. Всех нас. – (Она неуверенно окинула меня встревоженным взглядом, точно не веря своим ушам.) – Да-да, так оно и есть. Сейчас у тебя трудный период. Пройдет немало времени, прежде чем ты приспособишься. Но вспомни, что было, когда ты начала посещать вечерние курсы! Ты была такой счастливой. Будто открыла в себе нечто такое, чего не знала раньше. Ну и теперь все будет точно так же. Забудь о том, что кто-то непременно должен в тебе нуждаться, и посвяти наконец свободное время себе.
– Джози, – ласково сказал папа, – мы начнем путешествовать. Короче, делать то, что не могли себе позволить раньше, так как нельзя было оставить дедушку одного. Возможно, приедем навестить тебя, Лу. Поездка в Нью-Йорк! Послушай, любовь моя, твоя жизнь не кончилась, она просто будет теперь немножко другой.
– В Нью-Йорк? – переспросила мама.
– Боже мой! Я буду на седьмом небе от счастья! – Я взяла кусочек тоста с подставки. – Найду вам какой-нибудь симпатичный отель. И мы вместе будем осматривать достопримечательности.
– Ты серьезно?
– Быть может, мы наконец познакомимся с тем миллионером, на которого ты работаешь, – сказал папа. – И он даст нам парочку полезных советов. Да?
Честно говоря, я решила пока не сообщать им об изменении своих жизненных обстоятельств. И сейчас просто продолжила с отсутствующим видом жевать тост.
– Мы? Поедем в Нью-Йорк? – удивилась мама.
Папа протянул ей коробку бумажных носовых платков:
– Ну а почему бы и нет? У нас есть какие-никакие сбережения. С собой их в могилу не заберешь. Наш старик это отлично понимал. Луиза, ты ведь не ждешь от нас богатого наследства, а? Лично я опасаюсь проходить мимо конторы букмекера. А что, если он выскочит на улицу и скажет, что дедуля остался должен ему пятерку?
Мама выпрямилась, по-прежнему не выпуская из рук тряпку для пыли:
– Ты и мы с папой в Нью-Йорке. Вот это да!
– Если хочешь, вечером посмотрим расписание рейсов. – Интересно, а мне удастся уговорить Марго подтвердить, что ее фамилия Гупник?
Мама смахнула непрошеную слезу:
– Боже милостивый, дедушку еще не успели похоронить, а вы уже строите планы на будущее. Что он подумает о нас?
– Он подумает, что это прекрасно. Дедушка бы точно одобрил вашу идею поехать в Америку.
– Ты уверена?
– Абсолютно уверена. – Я обняла маму. – Дедушка ведь побывал во многих странах, когда служил на флоте, да? И он наверняка обрадуется, если ты продолжишь занятия в образовательном центре для взрослых. Зачем зря пропадать знаниям, которые ты уже приобрела за прошлый год?!
– И я совершенно уверен: дедушке было бы приятно знать, что, прежде чем уйти, ты не забудешь оставить мне в духовке обед, – добавил папа.
– Брось, мама! Самое главное – пережить сегодняшний день, а потом можно и начать строить планы. Ты сделала для дедули все, что могла, и я не сомневаюсь, он считает, что следующий этап твоей жизни должен быть более увлекательным. Ты это заслужила.
– Увлекательным… – Мама взяла у папы бумажный платок и промокнула глаза. – И как только мне удалось воспитать таких мудрых дочерей?
Папа выразительно поднял брови, проворно схватив у меня с тарелки тост:
– Ах! Все дело в благотворном отцовском влиянии.
Он тихо крякнул, когда мама смазала его по голове посудным полотенцем, а когда она отвернулась, улыбнулся мне с видом глубочайшего облегчения.
Похороны прошли, как, собственно, проходят все похороны, с различными вариациями степени скорби, со слезами и существенным процентом собравшихся, которым не мешало бы знать слова и мелодию псалмов. Сборище было не слишком многолюдным, как деликатно заметил священник. Под конец жизни дедушка так редко выходил из дому, что почти никто из его бывших друзей и не узнал о его смерти, хотя мама даже поместила объявление в «Стортфолд обзервер». А впрочем, быть может, большинство дедушкиных знакомых к этому времени уже и сами отошли в мир иной. Поскольку проститься с ним пришла всего парочка человек, наверное, имело место и то и другое.
У могилы я стояла, с мокрым от слез лицом, рядом с Триной, с благодарностью ощутив прилив родственных чувств, когда она неожиданно сжала мою ладонь. Я оглянулась на Эдди, которая держала за руку Тома. Том ковырял ногой маргаритку в траве, возможно, чтобы не разреветься, а возможно, вспоминая в данный момент о трансформерах или недогрызенном печенье, которое засунул под обшивку катафалка.
Я услышала, как священник шепчет знакомое «прах к праху», и мои глаза наполнились слезами, которые я поспешно вытерла носовым платком. А потом я подняла голову и увидела с другой стороны могилы, за спинами немногочисленных скорбящих, Сэма. У меня екнуло сердце. И тотчас же нахлынула жаркая волна – нечто среднее между страхом и тошнотой. На секунду перехватив его взгляд, я заморгала и отвернулась. А когда снова посмотрела в ту сторону, Сэма уже не было.
Я стояла возле шведского стола в пабе, когда Сэм внезапно возник возле меня. Надо сказать, я еще ни разу не видела его в костюме. Сэм казался таким красивым и одновременно таким чужим, что мне стало трудно дышать. И я решила вести себя по возможности как вполне зрелая личность, а именно старательно не замечать его, а потому пристально уставилась на тарелки с сэндвичами с видом человека, только недавно познакомившегося с таким понятием, как еда.
Но Сэм упорно продолжал стоять рядом, ожидая, когда я подниму глаза, но в конце концов не выдержал и тихо сказал:
– Мне очень жаль твоего дедушку. Я знал, что вы все были с ним очень близки.
– Выходит, не так уж и близки, иначе я была бы в тот момент здесь. – Я принялась судорожно раскладывать салфетки, хотя мама заплатила за обслуживание.
– Что ж, в жизни не все идет так, как запланировано.
– Ничего, я в порядке. – Я на секунду закрыла глаза, пытаясь справиться с трагическими интонациями в голосе. Сделала глубокий вдох и наконец посмотрела на Сэма безразличным взглядом, что потребовало определенных усилий. – Итак, как поживаешь?
– Неплохо. А ты?
– О-о… замечательно. – Мы смущенно замолчали, и я решила заполнить паузу: – А как там твой дом?
– Продвигается помаленьку. Планирую переехать в следующем месяце.
– Ух ты! – Я на секунду даже забыла о неловкости момента. Мне казалось невероятным, что кто-то, кого я знала, сумел построить дом практически с нуля на пустом месте. Ведь я видела будущий дом лишь на стадии забетонированной площадки. И все-таки Сэм сделал это. – Потрясающе!..
– Знаю. Хотя наверняка буду скучать по своему железнодорожному вагончику. Мне там нравилось. Жизнь была такой… простой.
Мы посмотрели друг на друга и поспешно отвернулись.
– А как там Кэти?
– Отлично, – после короткой заминки ответил Сэм.
У меня за спиной внезапно возникла мама с подносом рулетиков из колбасы:
– Лу, солнышко, ты не посмотришь, где Трина? Она обещала мне помочь вот с этим… Ой, а вот и она. Может, отнесешь ей рулетики? Похоже, за тем концом стола совершенно нечего есть… – И тут до мамы дошло, с кем я разговариваю. Она буквально вырвала у меня из рук поднос. – Прости, прости. Я вовсе не хотела вам мешать.
– Ну что ты! Ты нам совсем не мешаешь, – многозначительно произнесла я и решительно ухватилась за край подноса.
– Дорогая, я сама прекрасно справлюсь. – Мама потянула поднос на себя.
– Нет, я сделаю. – Я так крепко вцепилась в поднос, что побелели костяшки пальцев.
– Лу, отпусти! Сейчас же! – Мама бросила на меня свирепый взгляд.
После чего я все же ослабила хватку, и мама поспешно удалилась.
Мы с Сэмом топтались возле стола, смущенно улыбаясь друг другу, но улыбки наши как-то слишком быстро таяли. Я взяла тарелку и положила на нее морковную палочку. По правде говоря, мне кусок в горло не лез, но вроде глупо было стоять с пустой тарелкой.
– Итак, ты надолго вернулась?
– Всего лишь на неделю.
– Ну и как там продвигаются твои дела?
– С переменным успехом. Меня уволили.
– Лили говорила. Теперь, когда она с Джейком, я вижу ее довольно часто.
– Угу… Это стало для меня своего рода сюрпризом. – Интересно, а что именно Лили успела рассказать о нашей с ней встрече?
– Но не для меня. Я понял это сразу, как только увидел их вместе. Знаешь, Лили классная. И они счастливы. – (Я молча кивнула в знак согласия.) – Она много чего рассказала. О твоем крутом парне, о том, как ты запаниковала, когда тебя уволили, а потом быстро нашла жилье и работу в «Магазине винтажной одежды». – Сэма, похоже, как и меня, вдруг заворожили сырные палочки. – Выходит, ты со всем отлично разобралась. Лили от тебя в полном восторге.
– Что-то я сомневаюсь.
– Она говорит, Нью-Йорк тебе подходит. – Сэм пожал плечами. – Хотя, полагаю, мы оба это знали.
Я украдкой посмотрела на него, когда он отвернулся, и где-то в глубине моей истекающей кровью души возник вопрос: почему два человека, которым в свое время было легко и хорошо вместе, оказались не способны связать два слова, чтобы по-человечески поговорить?
– У меня кое-что для тебя есть. Правда, дома, – отрывисто сказала я. – Я привезла это еще в прошлый раз, но ты сам понимаешь…
– Кое-что для меня?
– Не совсем так. Это бейсболка «Никс». Я купила ее… очень давно. Помнишь, ты тогда рассказывал мне о своей сестре… Ей так и не удалось попасть на их игру, но я подумала, может, Джейку понравится. – Поймав удивленный взгляд Сэма, я смущенно потупилась. – Понимаю, это, конечно, жуткая глупость. И вообще, я спокойно могу подарить бейсболку кому-нибудь другому. Не то чтобы в Нью-Йорке было трудно пристроить бейсболку «Никс». Да и вообще, наверное, странно дарить тебе подобное барахло.
– Нет-нет. Джейку точно понравится. Очень мило с твоей стороны.
На улице нетерпеливо загудел автомобиль, и Сэм машинально посмотрел в окно. Я лениво подумала, что, вполне возможно, в машине его ждет Кэти.
Я не знала, что еще сказать. Да и в любом случае на все мои вопросы не было правильных ответов. Я попыталась сглотнуть ком в горле. Мне почему-то вспомнился бал у Стрейджеров. Тогда я решила, что Сэму там не понравилось бы, поскольку у него нет костюма. И с чего я это взяла? Костюм, что был сегодня на Сэме, сидел как влитой.
– Ладно, тогда я просто отправлю бейсболку по почте. А знаешь что? – Я поняла, что больше не в силах терпеть эту муку. – Пожалуй, я лучше помогу маме с этими… с этими… колбасками, которые…
Сэм слегка попятился:
– Конечно. Я просто хотел принести свои соболезнования. Все, больше не буду тебе мешать.
Он повернулся ко мне спиной, и я тотчас же плаксиво скривилась. Отчасти я даже была рада, что присутствую на траурном мероприятии, где подобное выражение лица вполне уместно. Но прежде чем я успела взять себя в руки, Сэм обернулся.
– Лу, – тихо произнес он.
Я была не в силах говорить. И только покачала головой. А затем смотрела сквозь пелену слез, как он пробирается сквозь толпу скорбящих и закрывает за собой дверь паба.
Вечером мама вручила мне маленькую коробочку.
– Это от дедушки? – спросила я.
– Не задавай глупых вопросов. За последние десять лет жизни дедушка вообще никому ничего не дарил. Это от твоего парня, Сэма. Увидела его сегодня и сразу вспомнила. Ты оставила его подарок у нас в свой прошлый приезд. А я не знала, что ты захочешь с ним сделать.
Я держала в руках коробочку, и в памяти всплыла наша прошлая ссора за кухонным столом. «Счастливого Рождества», – сказал Сэм и, прежде чем уйти, положил на стол коробочку.
Мама начала мыть посуду. А я с преувеличенной осторожностью принялась вынимать из коробки слои папиросной бумаги, как будто собираясь извлечь оттуда редкий артефакт.
В коробочке лежала эмалевая брошка в форме кареты «скорой помощи», скорее всего, производства 1950-х годов. Красный крест был сделан из крошечных драгоценных камней, возможно рубинов, а может быть, чего-то еще. По крайней мере, брошь мерцала и переливалась у меня в руке. К крышке коробки была прикреплена записка:
Чтобы ты не забывала обо мне, пока мы не вместе. С любовью, твой Сэм со «скорой». хxx
Брошь лежала на моей раскрытой ладони, и мама подошла ко мне сзади, чтобы посмотреть поближе. И случилось чудо. Мама воздержалась от комментариев. Она сжала мое плечо и, поцеловав в макушку, вернулась к своей посуде.