Придя на собрание нашей группы психологической поддержки, я почему-то не увидела там Джейка. И пока Дафна жаловалась на то, что ей даже банку не открыть без мужчины на кухне, а Сунил рассказывал о проблемах с дележом скромного имущества брата между его отпрысками, я поймала себя на том, что жду, когда откроются тяжелые красные двери в конце церковного зала. Конечно, я уговаривала себя, будто беспокоюсь о благополучии мальчика, которому необходимо поделиться с понимающими людьми переживаниями по поводу поведения отца. Я убеждала себя, что вовсе не жажду видеть небрежно прислонившегося к мотоциклу Сэма.
– Луиза, а какие именно мелочи повседневной жизни ставят в тупик тебя?
Возможно, Джейк просто завязал с нашей группой. Возможно, он решил, что больше не нуждается в наших встречах. Насколько я знаю, все рано или поздно бросают групповую психотерапию. Так и должно быть. И рано или поздно я больше никогда никого из них не увижу.
– Луиза? Мелочи жизни? Наверняка ты сможешь что-нибудь вспомнить.
А я все думала о том поле, об аккуратной кухоньке пассажирского вагончика, о том, как Сэм нес под мышкой курицу с таким видом, будто это ценная посылка. А перышки на груди у курицы были мягкими, как легкий ветерок.
Дафна пихнула меня локтем в бок. Я вздрогнула.
– Мы обсуждали мелочи повседневной жизни, которые заставляют нас вспоминать о своей утрате.
– Мне не хватает секса, – заявила Наташа.
– Это вовсе не мелочи жизни, – отозвался Уильям.
– Ты просто не знал моего мужа, – фыркнула Наташа. – Нет, в самом деле. Я неудачно пошутила. Простите. Сама не понимаю, что на меня нашло.
– Шутить никогда не вредно, – ободряюще заметил Марк.
– У Олафа хозяйство было что надо. Вот такое. – Наташа обвела глазами присутствующих. А когда ей никто не ответил, расставила руки примерно на фут и выразительно кивнула. – Мы были очень счастливы.
В комнате стало тихо.
– Хорошо, – сказал Марк. – Приятно слышать.
– Но я не хочу, чтобы вы подумали… Словом, я не хочу, чтобы люди думали… будто у него был крошечный…
– Уверен, никто о твоем муже так не думает.
– Но если ты не перестанешь об этом все время твердить, я точно подумаю, – сказал Уильям.
– Но я не желаю, чтобы ты думал о пенисе моего мужа! – возмутилась Наташа. – Более того, я запрещаю тебе о нем думать.
– Тогда кончай трендеть по поводу его пениса! – рассердился Уильям.
– А мы можем поговорить о чем-нибудь другом, кроме пенисов? – попросила Дафна. – А то мне уже немного не по себе. Монахини били нас линейкой даже за произнесенное вслух слово «промежность».
Марк протестующе поднял руки:
– Мы можем поговорить о чем-нибудь еще, кроме… И вернуться к символам утраты. Луиза, ты, кажется, собиралась нам рассказать, какие повседневные вещи напоминают тебе о твоей утрате.
Я задумалась, пытаясь не обращать внимания на то, что Наташа опять расставила руки, молча измеряя какую-то только ей одной ведомую длину.
– Думаю, мне не хватает рядом человека, с которым я могла бы все обсудить, – произнесла я и сразу услышала одобрительные шепотки. – Я хочу сказать, что не принадлежу к числу тех, у кого слишком широкий круг друзей. Я встречалась со своим последним парнем целую вечность, и мы… особо никуда не ходили. А затем появился Билл. И мы все время о чем-нибудь говорили. О музыке, о людях, о том, что мы сделали или хотели бы сделать, и мне никогда не приходилось волноваться, что я не то ляпнула или кого-то обидела, потому что он меня просто достал. А теперь я переехала в Лондон и оказалась сама по себе, вдали от семьи, да и вообще, чтобы разговаривать с ними… надо крепко подпоясаться.
– Верно, – поддакнул Сунил.
– А прямо сейчас у меня в жизни происходит нечто такое, о чем мне хотелось бы с ним поболтать. Мысленно я постоянно с ним говорю, но это не одно и то же. Мне не хватает возможности просто спросить: «Эй, а что ты об этом думаешь?» – зная, что бы он ни сказал, все будет в самую точку.
Группа на минуту притихла.
– Луиза, ты можешь поговорить с нами, – сказал Марк.
– Это… не так просто.
– Ну, это всегда непросто, – заметила Линн.
Я посмотрела на их доброжелательные, внимательные лица. Нет, похоже, эти ребята вообще ничего не поняли из того, что я им сказала. А если и поняли, то неправильно.
Дафна поправила шелковый шарф:
– Да все просто как дважды два. Луизе нужен другой парень, с которым можно было бы поговорить. Конечно нужен. Ты молодая и привлекательная. Найдешь себе другого. Да и ты, Наташа, тоже. Вперед! Мне уже поздно искать себе кого-нибудь, но вам уж точно нечего делать в этом вонючем задрипанном зале. Прости, Марк! Вам, девочки, надо танцевать и веселиться!
Мы с Наташей переглянулись. И, судя по ее взгляду, Наташе не меньше моего хотелось танцевать.
Я сразу же вспомнила о Сэме со «скорой» и поспешно отогнала эту мысль прочь.
– А если тебе понадобится новый пенис, – начал Уильям, – не сомневаюсь, что мог бы запланировать…
– Поговорили – и будет. Переходим к желаниям, – заявил Марк. – Кто-нибудь удивился тому, что мы только что выяснили?
Я вернулась домой, выжатая как лимон, в четверть десятого вечера и неожиданно обнаружила там Лили. Одетая в пижаму, она лежала на диване перед телевизором. Я даже выронила сумку:
– И давно ты здесь?
– С самого завтрака.
– Ты в порядке?
– Мм…
Ее лицо было ужасающе бледным, что говорило или о крайней усталости, или о болезни.
– Тебе нездоровится?
Лили даже не потрудилась поднять на меня глаза. Она ела из миски попкорн, небрежно подбирая со дна крошки.
– Просто сегодня мне как-то лениво хоть что-нибудь делать.
Тем временем загудел телефон Лили. Она равнодушно посмотрела на пришедшую эсэмэску и запихнула телефон под диванную подушку.
– У тебя действительно все в порядке? – через минуту спросила я.
– Все прекрасно.
Однако выглядела она далеко не прекрасно.
– Я могу помочь?
– Я же сказала, что у меня все прекрасно.
На меня она почему-то не смотрела.
Эту ночь Лили провела у меня дома. А на следующий день, как раз когда я собиралась на работу, позвонил мистер Трейнор и попросил позвать Лили к телефону. Она лежала, растянувшись на диване, и, узнав, кто ее просит, безучастно посмотрела на меня, неохотно взяла трубку и стала молча слушать, что ей говорит мистер Трейнор. Его слов я, естественно, разобрать не могла, но тон его голоса был очень ласковым, успокаивающим, нежным. Когда он закончил, Лили, сделав небольшую паузу, бросила:
– Хорошо. Отлично.
– Значит, ты собираешься встретиться с ним снова? – спросила я, получив обратно трубку.
– Он хочет приехать в Лондон повидаться со мной.
– Ну, это очень мило…
– Но он не может уезжать слишком далеко от дома, так как она в любой момент может начать рожать.
– Я могу тебя к нему отвезти.
– Не надо.
Лили села, подтянув коленки к подбородку, взяла пульт и принялась переключать каналы.
– Может, хочешь об этом поговорить? – после минутного молчания предложила я.
Но Лили не удосужилась оторваться от телевизора, и я поняла, что разговор закончен.
В четверг я пошла к себе в спальню и, плотно закрыв дверь, позвонила сестре. Мы перезванивались несколько раз в неделю. Теперь, когда моя размолвка с родителями больше не разделяла нас с Триной, точно минное поле, нам стало гораздо легче общаться.
– Как думаешь, это нормально?
– Папа рассказывал, что, когда мне было шестнадцать, я как-то целых две недели с ним не разговаривала. Только огрызалась. А ведь я тогда была вполне довольна жизнью.
– Она не огрызается. Но выглядит очень несчастной.
– Все подростки выглядят несчастными. По определению. На самом деле беспокоиться стоит именно о внешне вполне довольных жизнью. Возможно, за внешней веселостью скрываются серьезные проблемы. Или булимия, или склонность к клептомании.
– Она провалялась на диване все последние три дня.
– Ну и что с того?
– Думаю, у нее что-то случилось.
– Ей шестнадцать. Ее папаша вообще не знал о ее существовании и сделал ноги задолго до ее рождения. Мамаша вышла замуж, выражаясь словами Лили, за какого-то урода, у девочки двое братьев-разбойников, талантливых учеников Реджи и Ронни Крэй[12], а ее семейка сменила замки на входной двери. На ее месте я бы тоже валялась на диване и рыдала, – сказала Трина, громко прихлебывая чай. – И в довершение всего она живет с особой, которая напяливает на работу в бар блестящий зеленый спандекс и называет это карьерой…
– Люрекс. Это люрекс.
– Не имеет значения. Итак, а когда ты собираешься найти себе приличную работу?
– Скоро. Просто сперва мне нужно… понять, на каком я свете. Словом, прояснить ситуацию.
– Эту ситуацию.
– Она в депрессии. И у меня за нее болит душа.
– А знаешь, что может меня вогнать в депрессию? То, как ты держишь обещание начать другую жизнь, при этом жертвуя собой ради первого встречного бомжа.
– Уилл не был бомжом.
– А вот Лили да. Ты ведь даже толком не знаешь эту девчонку. А тебе надо сосредоточиться на том, чтобы двигаться дальше. Рассылать резюме, заводить нужные знакомства, выявлять свои достоинства, а не искать оправдания тому, почему ты топчешься на месте.
Я уставилась в небо. Из соседней комнаты доносилось глухое бормотание телевизора, затем я услышала звук шагов в сторону кухни, хлопанье дверцы холодильника и снова шаги обратно к дивану.
Немного понизив голос, я продолжила:
– Трин, а что бы ты сделала на моем месте? Ребенок мужчины, которого ты любила, появляется на пороге твоего дома, и ни одна живая душа не желает нести за него ответственность. Неужели ты тоже умыла бы руки?
Сестра как-то странно притихла, что с ней случалось нечасто. И я почувствовала себя обязанной продолжать говорить.
– Представь, что это был бы повзрослевший на восемь лет Том, и он сказал бы, что поругался с тобой, уж не знаю из-за чего. Сказал бы, что он никому не нужен, а теперь слетел с катушек. Так, по-твоему, это было бы нормально, если бы единственный человек, к которому он обратился за помощью, отвернулся бы от него, решив, что ему не нужен этот геморрой? И просто бы отвалил, прикинув, что так для него будет лучше? Трин, я пытаюсь делать то, что должно. Ты уж извини, о’кей? – (В ответ тишина.) – Это помогает мне жить. О’кей? Это помогает мне чувствовать себя полезной.
Сестра так долго молчала, что я уж было решила, будто она вышла в другую комнату.
– Трин?
– Ну ладно. Я вроде в свое время читала в «Социальной психологии» что-то насчет того, что подростки не выносят душеспасительных бесед с глазу на глаз.
– Так мне что, разговаривать с ней через дверь?
Уверена, когда-нибудь мне удастся поговорить с сестрой по телефону так, чтобы не услышать усталых вздохов человека, которому приходится повторять все еще раз для идиотов.
– Нет, тупица. Это означает, что, если ты хочешь ее разговорить, вы должны начать делать что-то вместе, как одна команда.
В пятницу по дороге с работы домой я заскочила в хозяйственный магазин. Затем, нагруженная, точно ишак, с трудом преодолела четыре лестничных пролета и вошла к себе. Лили была там, где я и ожидала, на диване перед телевизором. Она неохотно подняла глаза:
– А что это там у тебя такое?
– Краска. Моя квартира выглядит слишком уныло. Ты сама говорила, что ее надо немного освежить. Думаю, мы можем избавиться от этого старья из «Магнолия маркет».
Лили явно оживилась. Я притворилась, будто с головой ушла в приготовление выпивки, но краем глаза увидела, что она потянулась, а затем подошла к пакетам и принялась изучать банки с краской.
– Сомневаюсь, что эта окажется более веселой. Она ведь бледно-серая.
– Мне сказали, сейчас это модно. Но если тебе кажется, что она не годится, я могу сдать ее обратно.
Лили еще раз посмотрела на банку:
– Да нет, вроде сойдет.
– Я вот тут подумала, что в гостевой комнате можно будет сделать две стены кремовыми, а одну – серой. Как по-твоему, будет нормально?
Во время разговора я сосредоточенно разворачивала малярные кисти, стараясь не смотреть на Лили. Затем я переоделась в старую рубашку с шортами и попросила Лили включить музыку.
– А какую именно?
– На твой выбор. – Я оттащила кресло в сторону и расстелила вдоль стены пленку. – Твой папа говорил, что в музыке я совершеннейший профан.
Она ничего не ответила, хотя я, несомненно, ее заинтриговала. Я открыла банку с краской и принялась ее перемешивать.
– Он заставил меня впервые в жизни пойти на концерт. Не попсы, а классической музыки. Я согласилась лишь потому, что только так могла заставить его выйти в свет. Поначалу он очень неохотно выходил из дому. Он надел хорошую рубашку и выходной пиджак, и я впервые увидела его таким… – Я вспомнила свой шок, когда увидела этот тугой синий воротничок и его лицо – лицо человека, которым он был до инцидента. – Так или иначе, я приготовилась умирать со скуки и прорыдала всю вторую часть. Это самая потрясающая вещь, которую я когда-либо слышала.
После короткого молчания Лили спросила:
– А что это было? Что вы слушали?
– Сейчас точно и не вспомню. Сибелиус? Есть такой?
Лили только передернула плечами. Я продолжила красить, Лили топталась рядом. Затем взяла кисть. Поначалу она молчала, но в конце концов немного забылась в ходе монотонной работы. Она трудилась очень аккуратно, стараясь, чтобы краска не капала, и вытирая кисточку о край банки с краской. Мы практически не разговаривали, разве что вполголоса обменивались просьбами: Не могла бы ты передать маленькую кисточку? Как думаешь, а это проступит через второй слой? И только через полчаса лед между нами начал таять.
– Ну, что скажешь? – поинтересовалась я, сделав пару шагов назад, чтобы полюбоваться плодом своих рук. – Как считаешь, мы осилим вторую?
Лили передвинула пленку и принялась за следующую стену. Она поставила какую-то альтернативную рок-группу, о которой я никогда не слышала; музыка была беззаботной и очень приятной. Я снова принялась за работу, стоически не обращая внимания на боль в плече и напавшую на меня зевоту.
– Тебе надо обзавестись какими-нибудь картинами.
– Ты совершенно права.
– У меня дома есть большая репродукция Кандинского. В моей комнате она вообще не в тему. Если хочешь, могу тебе ее отдать.
– Спасибо.
Теперь работа пошла у нее чуть-чуть спорее. Лили широкими мазками красила стену, аккуратно обходя окна.
– Я вот тут подумала… Наверное, нам все же стоит поговорить с мамой Уилла. Твоей бабушкой. Как насчет того, чтобы ей написать?
Лили не ответила. Согнувшись в три погибели, она красила стену возле плинтуса. Наконец она поднялась и посмотрела на меня:
– А она такая же, как он?
– Такая же, как кто?
– Миссис Трейнор. Она такая же, как мистер Трейнор?
Я спустилась с ящика, на котором стояла, чтобы было удобно красить, и вытерла кисточку.
– Она… другая.
– Ты что, хочешь таким образом сказать, что она тупая корова?
– Она вовсе не тупая корова. Она такая… Просто, чтобы узнать ее получше, нужно время. Вот и все.
Лили недоверчиво покосилась на меня:
– Значит, ты все же хочешь сказать, что она тупая корова и я ей точно не понравлюсь.
– Я совсем другое имела в виду. Просто она из тех людей, кто не привык демонстрировать свои чувства.
Лили вздохнула и положила кисть:
– Похоже, я единственный человек на земле, которому удалось неожиданно узнать о наличии у него бабушки и дедушки, а после этого обнаружить, что он им обоим не понравился.
Мы удивленно уставились друг на друга. А потом совершенно неожиданно расхохотались.
А затем я решительно закрыла банку с краской.
– Ну ладно, – сказала я. – Пойдем развлечемся.
– Куда?
– Ты сама говорила, что мне надо повеселиться. Вот ты и скажешь куда.
Я по очереди вытаскивала из картонной коробки свои топики, пока наконец Лили не одобрила один из них, а затем позволила ей затащить в похожий на пещеру клуб в глухом закоулке в районе Вест-Энда, где вышибалы знали Лили по имени и всем было двадцать раз наплевать, что ей, возможно, еще нет восемнадцати.
– Музыка девяностых. Замшелое ретро, – жизнерадостно сказала она, и я постаралась не слишком задумываться о том, что в ее глазах я, должно быть, старая рухлядь.
Мы танцевали. Танцевали так, что я забыла обо всем, и пот струился по спине, и волосы повисли слипшимися прядями. Более того, разболевшееся бедро заставило меня усомниться, смогу ли я завтра встать за барную стойку. Мы танцевали так, будто танцы составляли смысл нашей жизни. Но, боже правый, как это было здорово! Ведь я забыла, что такое настоящая радость существования: способность потеряться в звуках музыки, стать частью толпы, однородной органической массы, колышущейся в такт брит-попа. За несколько жарких темных часов проблемы улетели прочь, как гелиевые шарики, и я забыла обо всем: о жуткой работе, о занудном боссе, о своей неспособности двигаться дальше. И я сразу стала особенной. Живой, подвижной, веселой. Я разглядела в толпе Лили, ее глаза были закрыты, волосы разметались по лицу, на котором застыло странное сосредоточенное и одновременно отрешенное выражение, характерное для человека, забывшегося в танце. А когда Лили открыла глаза и посмотрела прямо на меня, я увидела у нее в руке бутылку, явно не с кока-колой, и уже собралась было рассердиться, но неожиданно для себя улыбнулась счастливой, широкой улыбкой, невольно подумав о том, как все же странно, что именно этот запутавшийся ребенок, который и себя-то толком не знает, успешно учит меня науке жить полной жизнью.
Вокруг нас бурлил ночной Лондон, несмотря на то что было два часа ночи. Ненадолго остановившись, чтобы Лили могла сделать селфи на фоне театра, рекламы китайского фильма «Вздох» и парня, одетого огромным медведем (похоже, она хотела зафиксировать чуть ли не каждое событие), мы принялись петлять по людным улицам в поисках ночного автобуса. Мы проходили мимо лавок с кебабом, орущих алкашей, сутенеров и крикливых девиц. Мое бедро болезненно пульсировало, липкий пот противно холодил кожу под влажной одеждой, но я по-прежнему чувствовала странный прилив энергии, словно у меня открылось второе дыхание.
– Бог его знает, как мы теперь доберемся домой, – жизнерадостно заявила Лили.
И тут меня кто-то окликнул:
– Лу!
Я посмотрела через дорогу и увидела Сэма, высунувшегося из окна «скорой». И не успела я помахать ему рукой, как он, проехав через разделительную линию, резко развернул автомобиль в нашу сторону.
– А куда это ты направляешься?
– Домой. Если, конечно, нам удастся найти автобус.
– Прыгайте в машину. Живей. Я два раза предлагать не буду. Мы уже заканчиваем дежурство. – Сэм покосился на сидевшую рядом с ним женщину. – Да ладно тебе, Дон! Она наша пациентка. Перелом бедра. Не можем же мы заставить ее тащиться пешком домой.
Лили, не скрывая своего восторга от столь неожиданного поворота событий, посмотрела на меня. А затем задняя дверь открылась, и какая-то женщина в форме парамедика загнала нас внутрь.
– Сэм, ты доиграешься до того, что нас уволят, – сказала она, жестом пригласив нас сесть на каталку. – Привет! Я Донна. Ой, а ведь я тебя помню. Ты та, что…
– …свалилась с крыши дома. Ага.
Лили притянула меня к себе для очередного селфи, на этот раз в «скорой», и я сделала вид, будто не заметила округлившихся глаз Донны.
– И где же вы были? – крикнул с переднего сиденья Сэм.
– Танцевали, – ответила Лили. – Я все пытаюсь объяснить Луизе, что пора перестать вести себя как унылая старая перечница. А можно включить сирену?
– Нельзя. Так куда вы ходили? Вопрос от еще одного старого пердуна. Хотя я все равно не пойму.
– В «Двадцать два», – сказала Лили. – На Тоттенхэм-Корт-роуд.
– Сэм, это там, куда мы выезжали на срочную трахеотомию.
– Я помню. Похоже, вы неплохо провели ночь.
Он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида, и я слегка покраснела. Я даже немного загордилась тем, что ходила танцевать. Значит, еще не все потеряно. И я могу быть совсем другим человеком, а не только убогой барменшей из аэропорта, для которой хорошо провести время – это навернуться с крыши.
– Было здорово, – просияла я, увидев в зеркале, как вокруг его глаз разбежались веселые морщинки.
Затем он посмотрел на экран компьютера на приборной доске:
– Вот черт! У нас экстренный вызов в «Спенсерс».
– Но мы же едем в обратную сторону! – возмутилась Донна. – И почему Ленни вечно так с нами поступает? Да он просто садист.
– Все остальные машины заняты.
– А что происходит? – поинтересовалась я.
– Срочная работа подвернулась. Придется вас высадить. Хотя это совсем близко от твоего дома. Ну как, идет?
– «Спенсерс», – тяжело вздохнула Донна. – Великолепно. Ну все, держитесь, девочки.
Пронзительно завыла сирена. «Скорая» сорвалась с места и, мигая синим проблесковым маячком, под восторженный визг Лили помчалась вперед.
Чуть ли не каждый уик-энд, сказала нам Донна, когда мы схватились за поручни, чтобы сохранять равновесие, на станцию скорой помощи поступает вызов из «Спенсерса» с просьбой привести в порядок тех, кто уже не стоит на ногах ко времени закрытия, или заштопать парней, у которых после шести пинт пива пробуждается боевой дух и начисто сносит крышу.
– Эти юнцы в расцвете сил должны радоваться жизни, а вместо этого они тратят каждый лишний фунт, который зарабатывают, на то, чтобы довести себя до невменяемого состояния. Каждую чертову неделю.
И уже через несколько минут «скорой» пришлось сбросить скорость, чтобы не задавить пьяную компанию, вылезшую на мостовую. Объявление на закопченных окнах ночного клуба «Спенсерс» гласило: «До 10 вечера для девушек напитки бесплатные». Несмотря на веселое улюлюканье и кричащие наряды гостей холостяцких вечеринок и просто гуляющих, атмосфера на запруженных улицах возле питейных заведений была скорее не карнавальной, а лихорадочной и взрывоопасной. Я осторожно выглянула в окно.
Сэм открыл заднюю дверь и взял свою укладку.
– Оставайтесь в машине! – приказал он и вылез наружу.
К нему подошел полицейский, что-то пробормотал, и они вдвоем подошли к сидевшему на краю тротуара парню, из раны на виске у которого вовсю хлестала кровь. Сэм присел перед парнем на корточки, а полицейский тем временем отгонял пьяных зевак, добровольных помощников и воющих девиц с размазанной по щекам тушью. Казалось, будто парня окружила толпа хорошо одетых статистов из «Ходячих мертвецов», окровавленных, тупо раскачивавшихся, бормочущих себе под нос и периодически падающих с ног.
– Ненавижу такую работу. – Донна принялась поспешно рыться в куче упакованных в пластик медикаментов. – Нет чтобы дать нам вызов к роженице или симпатичной бабулечке с кардиомиопатией. Твою мать! Ну вот, началось.
Сэм только стал обследовать рану пострадавшего, когда какой-то парень, волосы которого были густо намазаны гелем, а воротник рубашки насквозь пропитался кровью, неожиданно схватил Сэма за плечо:
– Эй! Мне нужно в «скорую»!
Сэм медленно повернулся к пьяному дебоширу, который при разговоре брызгал слюной и кровью.
– Отвали, приятель. Хорошо? Не мешай мне делать мою работу!
Но парень, похоже, уже был под приличным градусом и ходов не писал. Он посмотрел на своих дружков, а затем снова накинулся на Сэма, плюясь и рыча:
– Не смей мне говорить, чтобы я отвалил!
Сэм, не обращая на него внимания, продолжил осмотр первого раненого.
– Эй! Эй, ты! Мне надо в больницу! – повторил парень, пихнув Сэма в плечо. – Эй!
Сэм остался сидеть на корточках, погрузившись в задумчивость. Затем медленно выпрямился и повернулся, оказавшись лицом к лицу с нарушителем спокойствия.
– Сейчас я тебе кое-что объясню в доступных для тебя выражениях. Ты не сядешь в автомобиль «скорой помощи», понятно? Так что побереги силы, сынок, возвращайся к своим дружкам, приложи лед, а утром сходи к доктору.
– Ты что, будешь меня учить?! Я оплачиваю твою зарплату. И у меня, блин, сломан нос!
Сэм пытался окоротить его взглядом, но парень никак не унимался. Он размахнулся и толкнул Сэма в грудь.
– Ой-ей-ей! – охнула Донна.
Из груди Сэма вырвалось глухое рычание.
– Ну ладно. Я тебя предупредил…
– Ты еще будешь меня предупреждать! – презрительно выплюнул парень. – Будешь меня предупреждать! Да кем ты себя возомнил?!
Донна, выскочив из машины, рысью понеслась к полицейскому. Она что-то прошептала ему на ухо, и тот оглянулся. Выражение лица у Донны было умоляющим. Парень продолжал вопить и чертыхаться, толкая Сэма в грудь.
– Нет, сперва ты поможешь мне, а уж потом займешься этим недоноском!
Сэм поправил воротник. Его лицо подозрительно окаменело.
У меня перехватило дыхание, но тут между ними встал полицейский. Донна, дергая Сэма за рукав, принялась тихонько подталкивать его к раненому парню на краю тротуара. Полицейский, что-то тихо бормоча в рацию, крепко держал пьяного хулигана за плечо. Внезапно тот повернулся и смачно плюнул Сэму на куртку:
– Да пошел ты!
От неожиданности все кругом замерли. Сэм напрягся всем телом.
– Сэм! Сэм! Иди сюда! Помоги мне, пожалуйста. Ты мне нужен. – Донна снова потащила его в сторону парня, сидевшего на краю тротуара. Я бросила взгляд на лицо Сэма: его глаза блестели холодным блеском, как два бриллианта. – Ну давай же! Пора убираться отсюда, – сказала Донна, и они принялись грузить полумертвого парня в «скорую».
Сэм сосредоточенно вел машину. Мы с Лили втиснулись на переднее сиденье рядом с ним. И хотя Донна успела отмыть его куртку, он ни на кого не смотрел, на небритых щеках ходили желваки.
– Могло быть и хуже, – жизнерадостно заметила Донна. – Тут в прошлом месяце одного мальца вырвало прямо мне на голову. Причем маленькое чудовище сделало это нарочно. Он засунул пальцы себе в горло и подбежал ко мне сзади только потому, что я сказала, что я ему не чертово такси и не собираюсь везти его домой. – Она поднялась и потянулась за энергетическим напитком, который держала под рукой. – Просто напрасная трата сил. Как только подумаешь, что мы могли бы сделать вместо того, чтобы подчищать дерьмо за мелким пакостником… – Она сделала большой глоток и посмотрела на парня, лежавшего в полубессознательном состоянии на носилках. – Нет, я просто отказываюсь понимать. И что только творится у них в голове.
– Не слишком много, – буркнул Сэм.
– Угу. А вот этого приятеля надо держать на коротком поводке. – Донна потрепала Сэма по руке. – В прошлом году он уже получил одно предупреждение.
Сэм смущенно покосился на меня:
– Мы тогда должны были забрать девушку на Коммершиал-стрит. Лицо – сплошное кровавое месиво. Бытовуха. А когда я уже грузил девицу на каталку, ее парень выскочил из паба и снова набросился на нее с кулаками. Вот я и не сдержался.
– Ты что, ему врезал?
– Причем не один раз, – фыркнула Донна.
– Дон, видела бы ты, в каком состоянии была та девица.
– В любом случае ему больше не стоит нарываться на неприятности. А иначе его выгонят со службы.
– Спасибо, – сказала я, когда нас с Лили выпустили из машины. – За то, что подбросил.
– Не мог же я оставить вас одних в этом дурдоме на открытом воздухе.
Наши взгляды на секунду встретились. Но затем Донна быстро закрыла дверь, и они поспешили доставить в больницу свой потрепанный живой груз.
– Он на тебя явно запал, – заметила Лили, когда «скорая» скрылась из виду.
Надо же, а я и забыла, что она тут. Вздохнув, я полезла в карман за ключами.
– Он бабник.
– Ну и что? Положить на это с прибором, – заявила Лили, когда я открыла дверь. – Я хочу сказать, если бы я была такой старой. И отчаявшейся. Как ты.
– Лили, я не уверена, что готова к серьезным отношениям.
Она шла позади меня, и поэтому я, конечно, не могла ничего утверждать, но что-то мне подсказывало: пока мы поднимались по лестнице, эта несносная девчонка строила мне рожи.
Реджи и Ронни Крэй – легендарные братья-близнецы, бывшие боксеры, ставшие начиная с 1950-х годов опаснейшими гангстерами Лондона.