От волнения я не могу уснуть. Думаю о свадьбе, Риде, украшениях, своей одежде…
Я в восторге от своего платья. Такой простой дизайн: нежный лазурный цвет, короткие рукава, тюль под юбкой. И все. Но мне очень идет. Худой оно меня не делает – напротив, оно как будто специально меня полнит.
Не могу перестать щупать ткань. Поскорей бы уже переодеться.
Что-то витает в воздухе. Меня пронизывает звенящее предвкушение. За окном мамы выставляют стулья вдоль двух длинных столов. Тента не будет – наверное, Надин удалось отговорить Патти. Но вообще на улице тепло и солнечно. Еще чуть-чуть, и я смогу вздохнуть с облегчением.
Утро я посвящаю украшениям. Кажется, все наконец готово: на подставки в виде винтажных ящиков из-под колы я разложу раскрашенные банки с цветами (чуточку гортензий, но в основном гипсолюбки), а зверушек Оливии и семейные фото в красивых деревянных рамках расставлю прямо так по всему дому. Гирлянду из тряпичных ленточек я подвешу во дворе на манер эдакой неряшливой хупы[58], а электрическую Айзек обещал помочь мне подвесить на деревья.
И теперь я всерьез задумываюсь о том, чтобы разрéзать свои журнальные бусы. Потому что меня вдруг осенило, что ими можно перевязать салфетки. Серьезно, у меня столько идей, что я могла бы уже открыть свой бизнес. Кто знает, может, однажды и открою.
Только вот с нашими суровыми брайдзиллами приходится нелегко. Я от каждой из них ежеминутно получаю сообщение.
Котик, напомнишь Айзеку про чаевые для ребят из аренды?
Момо, найди, пожалуйста, зарядку от ноутбука
Миссия отменяется! ЗАРЯДКА ОБНАРУЖЕНА.
Еду привезли. Попроси их разложить все на кухне, ладно? Спасибо!!!
Вообще-то я еще в пижамных штанах – но ведь не без штанов, поэтому бегом спускаюсь по лестнице и почти врезаюсь в одного из официантов.
– Боже мой. Извините. – Я поднимаю взгляд. И моментально краснею. – Джулиан?
– Ого! Быть не может! Ты же подружка Элены! Молли, верно?
Моя одиннадцатая влюбленность. Завтрачный Экспериментатор Джулиан Портильо. А теперь он официант в кейтеринговой компании. Поди разбери.
– Значит, твои мамы женятся, – говорит он.
– Ага. – Как будто сон какой-то. – Вау. Как ты? Как Элена?
– О-о-о, у нее все хорошо. Да и у меня. Учусь в Джорджтауне, закончил второй курс и вот взял подработку на лето. Мне нравится.
– Это очень здорово!
Он улыбается – и вот они, его ямочки. Видимо, ямочки – моя слабость.
– Кстати, давай познакомлю. Это Картер Эддисон. – Джулиан легонько касается моей руки.
Как по команде, долговязый кучерявый парень оставляет накрытую кастрюлю и подходит к нам.
– Привет, – улыбаясь, здоровается он.
Он тоже по-своему милый, и улыбка у него широкая и искренняя.
– Я су-шеф, – сообщает он.
– И по совместительству бойфренд, – ухмыляется Джулиан. – Картер, это Молли, дочь невест.
Бойфренд. Вот этого я не ожидала.
– Очень приятно познакомиться, – говорю я.
– Взаимно. И мазаль тов[59]!
Я провожаю их на кухню и показываю, где найти приборы, утварь, мои капкейки и все такое прочее.
– Не знаю, поможет вам это или нет.
– Еще как поможет, – заверяет Джулиан. – Все супер.
– Хорошо, – киваю я.
А потом с минуту мы просто молча стоим и улыбаемся. Я никогда не отличалась особенным красноречием в присутствии Джулиана Портильо.
– Слушай, не подумай, что я тебя подгоняю, – наконец говорит Джулиан, – но, может, тебе пора одеваться? Не пойми меня неправильно, я люблю клетчатые штаны…
– Вот черт! – вырывается у меня.
– Смотри, она покраснела! – Он обнимает меня. Меня обнимает Джулиан Портильо. – Блин, какая же ты милашка. – Он подмигивает Картеру. – Знаешь, если бы мне нравились девушки, я бы обязательно выбрал тебя, Молли.
Не уверена, что мои чувства можно передать словами.
Окей, помните эмодзи, которое смеется и плачет одновременно?
Вот – прямо в точку. Я это эмодзи.
Я наспех одеваюсь и уже бегу по лестнице, когда приезжают Мина с Оливией. Довольно рано – кажется, их кто-то подвез. Только заметив, Оливия сразу меня обнимает.
– Поздравляю!
Кэсси идет нам навстречу.
– Короче, у меня только что был офигенный разговор с бабулей.
– Какой?
Кэсси корчит рожицу, и я смеюсь.
– Она только что сообщила мне, что когда бисексуалки женятся, они становятся лесбиянками.
– О нет, – бормочет Оливия.
– И я такая… Бабуль, просто нет. Нет. И так закатила глаза, что мозги было видно.
Теперь смеется Мина.
– Ну, она ведь не со зла.
– И это она еще не успела напиться, – замечает Кэсси. А потом косится на меня и, ухмыляясь, толкает локтем в бок. – Эй. Твой парень пришел.
Я краснею. Странно все как-то. Наверно, потому что всем вокруг все известно. И блин, кажется, отныне так и будет. Похоже, я никогда с этим не свыкнусь.
Рид стоит на заднем крыльце. В рубашке. Ну вот, теперь я знаю – рубашка делает его еще милее. Он улыбается мне, я улыбаюсь в ответ, и кажется, как будто кто-то поставил мир на паузу – всего на несколько мгновений.
Может быть, оно и к лучшему, что я никак к этому не привыкну.
Кажется, шесть часов никогда не наступит, но когда все-таки вдруг наступает, мы стоим под гирляндовой хупой: Кэсси, Эбби и я плюс Айзек с Ксавье на руках. Ксавье одет в малюсенький серый костюмчик.
Идеальный малыш.
– Добро пожаловать, – приветствует всех тетя Лиз.
Технически она мне не тетя. Да и вообще она не священник, впрочем, онлайн-сертификат у нее есть.
– Патти и Надин попросили меня, чтобы все было быстро, мило и приемлемо для несовершеннолетних. Насчет последнего мы еще, конечно, посмотрим…
Все смеются.
– В общем, меня зовут Лиз, мы с Надин вместе снимали квартиру в Мэриленде. Это было примерно, не знаю, миллиард лет тому назад.
Надин фыркает.
– Так вот вам анекдот из жизни: получаем мы расписание на первом курсе, и Дини в ярости. Потому что ей поставили введение в биологию, которое она уже проходила в старших классах, а это полнейшая жопа…
Гости за столом хохочут, потому что так ругаться – очень в стиле Надин. Я смотрю на родителей Эбби – дядя Альберт как всегда суров, а тетя Ванда, подняв брови, весело улыбается. Эбби искоса на меня поглядывает и ухмыляется.
– В общем, она убегает на занятия, бормоча под нос проклятия и тяжело дыша от гнева. А потом появляется в обед, и я спрашиваю: «Так что, тебе зачтут занятия? Засчитают оценку за уже пройденный курс?» А Надин такая: «Да не-е-е, мне пара понравилась».
Надин закрывает лицо руками и хохочет.
– А я типа: что? – продолжает Лиз, и в глазах ее сверкают искорки. – Мол, утром ты была готова приковать себя цепями к дверям деканата, а теперь такая: «Да это самый лучший курс». В общем, совсем меня сбила с толку. – Лиз выдерживает драматическую паузу, потом продолжает: – А через пару недель Надин представила мне ассистента преподавателя Патти Пескин.
Народ улюлюкает и хлопает в ладоши, а Надин и Патти переглядываются и хихикают. Так странно видеть, как твои родители так открыто друг друга обожают. Я не говорю, что это плохо, – просто непривычно.
В миллионный раз за сегодня я ловлю взгляд Рида.
Он улыбается.
И я улыбаюсь.
– Так вот… Согласна ли ты, Надин, взять в жены эту женщину Патти и уважать ее, поддерживать ее, заботиться о ней, в здравии и в болезни, пока смерть не разлучит вас?
– Согласна, – говорит Надин. Я никогда не видела, чтобы она так широко улыбалась.
– А ты, Патти, согласна ли взять в жены эту женщину Надин и уважать ее, поддерживать ее, заботиться о ней, в здравии и в болезни, пока смерть не разлучит вас?
Патти шмыгает носом.
– Согласна.
Чьи-то теплые пальцы переплетаются с моими – это Эбби. Я крепко сжимаю ее руку.
– Так что, колечко-то наденем? – спрашивает Лиз.
Я смеюсь. Все смеются. Только Патти рыдает, что неудивительно, однако и Надин тоже плачет, хоть и не так сильно. На самом деле это многое значит. Я видела ее слезы всего раз, и в тот момент она рожала…
– Итак властью, данной мне штатом Мэриленд, объявляю вас законными и самыми крутыми на свете женами.
Потом они разбивают бокал, все хихикают и кричат «мазаль тов», кто-то свистит.
А потом… Что ж.
Родителям в жизни выпадает всего один шанс страстно поцеловаться на виду у своих детей. И вот он, этот шанс. И их не остановить.
Даже если бы могла, я бы не стала.
После церемонии ко мне подходит Рид и тут же меня обнимает.
– Это было офигенно.
– Спасибо! – Я утыкаюсь ему в грудь и вдыхаю запах его дезодоранта. – Ты плакал?
– ЕЩЕ ЧЕГО. – Ямочка! – Чуть-чуть.
– О-о-о-оу!
Я широко ему улыбаюсь, и он берет меня за руки. С минуту мы просто стоим и смотрим друг на друга.
Потом он качает головой.
– Молли, ты меня убиваешь.
– Что?
Молчит. Щеки его розовеют.
– Просто ты очень, очень красивая.
У него такой мягкий голос… У меня перехватывает дыхание. Потому что за всю свою жизнь я посмотрела кучу романтических фильмов и тысячу раз видела похожее выражение на лицах у кинопарней. Но никогда еще никто не смотрел так на меня.
– Ты тоже, – говорю я быстро.
Он смеется.
– Ну спасибо.
Джулиан с Картером уже принесли всю еду на столик для пикника: тут и грудинка, и кукурузный хлеб, и роллы, и овощи, жаренные на гриле. Здесь и кошерная еда, и веганская, и без глютена. И все аккуратно подписано. А рядом стопка пластмассовых тарелок, сделанных под фарфор. Такая вот у нас свадьба с самообслуживанием.
Еще рано, но несколько гостей уже танцуют возле качелей Ксавье.
Играет медленная песня, не могу понять чья. Точно какой-то знаменитый британец. Может, Сэм Смит[60].
– Голодная? – Рид касается моей руки.
– Наверное?
– Или хочешь поболтать с Эбби?
– Можно.
– Тебе сегодня легко угодить. – Он широко улыбается.
– Не говори!
Просто я безумно счастлива, как будто счастье льется через край. Сейчас я могу делать что угодно, и все равно все будет так, как нужно. Неуязвимое счастье. Его не испортить, даже при всем желании.
Мы садимся на краю одного из столов, рядом с Эбби и Ником.
– Посмотри, какие они славные, – произносит Эбби.
Мамы сидят на заднем крыльце, держатся за руки и о чем-то разговаривают. И в эту секунду они не замечают никого. Я вижу, как к ним крадется Оливия с камерой. Они даже не видят, как она тычет в них камерой, настраивает объектив и щелкает затвором, словно какой-то папарацци.
Потом она идет к Кэсси и Мине, которые сидят на траве, и, улыбаясь, показывает им получившиеся кадры.
Кэсси сияет.
– А еще циником себя называет, – бормочу я.
– О да. Вообще-то из нас четверых Кэсси самая сентиментальная. Жутко мягкосердечная нюня. – Эбби хохочет. – Слушай, пока не забыла, посмотри, кто пришел.
Она приподнимает подбородок, указывая куда-то мне за спину.
Я оборачиваюсь, и от удивления у меня буквально отвисает челюсть.
– Боже мой.
Эбби улыбается.
– Ага!
– Ты знала, что она приедет?
Эбби качает головой.
– Пойдем поздороваемся? Чуваки, мы оставим вас на минутку, ладно?
Ник с Ридом переглядываются.
– Конечно.
Наши парни.
Я поднимаюсь и разглаживаю платье. Эбби берет меня за руку, и мы шагаем по лужайке.
Тетя Карен сидит за столом одна со скрещенными на груди руками. Ей как будто неуютно и неловко, и, сказать по правде, выглядит она почти недовольной.
И все-таки она здесь.
Черт возьми.
При виде нас она сияет:
– Привет, малышки! Боже мой. Вы только взгляните на них – какие красотки! И уже такие взрослые.
Она обнимает нас обеих, и мы садимся рядом.
– На заднем дворе теперь совсем по-другому. Вы его озеленили?
– Э-э, ну да. Года два назад, – отвечаю я.
Тетя Карен кивает.
– Так… Э-э… Как поживают собачки?
Она слегка оживляется.
– О, у них все хорошо. Очень хорошо. Сейчас они с моей подругой Мадж, и ее муж сегодня готовит стейки. Стриплойны[61].
– Э-э… Для собак? – уточняет Эбби.
– Угу. Они обожают стейки.
– Очень необычно, – говорит Эбби, скосив на меня взгляд.
Тетя Карен улыбается.
– Ну, это ведь особенные собачки. Эбби, я тут рассказывала твоей маме про нашу Дейзи, помесь овчарки, и она сказала…
– Тетя Карен, я думала, ты не придешь, – выпаливаю я.
Воцаряется тишина.
Наконец тетя Карен говорит:
– Знаешь, я просто не смогла это пропустить.
– А Надин знает, что ты здесь?
Тетя Карен поджимает губы.
– Полагаю, что да.
– А ты… Хочешь я ее приведу?
– Ой, нет, не надо, – быстро отвечает она. – Будет слишком… Ну, ты понимаешь. Это ее вечер. И Патти тоже, – неловко добавляет она.
И я вдруг понимаю, что она впервые назвала Патти по имени.
– А я не хочу ничего усложнять, – продолжает тетя Карен. – Разумеется, нам с Дини о многом нужно поговорить, и я должна… – Она умолкает на полуслове и качает головой. – Но не сегодня. Сегодня я просто хотела быть рядом.
– Ну, тогда спасибо, что пришла.
– Мейделе, это ты?
Я кручу головой в поиске бабушки Бетти. А вот и она. В руках у нее какая-то фотография в рамке, которую она вытащила из украшения на столе. Бабуля кладет ее на стол изображением вниз и садится рядом со мной.
Боже мой. У меня семейный передоз.
– Привет, бабушка.
Я ловлю себя на том, что втягиваю живот. Наверное, иногда рядом с ней мне стыдно. На долю секунды я жалею, что не надела утягивающее белье.
– Ты знакома с тетей Карен? – быстро спрашиваю я. – Эбби ты уже знаешь.
– Конечно. Рада видеть вас обеих.
Я стучу пальцем по рамке.
– Что там такое?
– Одна моя очень нелестная фотография. Хотела бы я знать, кто ее отобрал и поставил на стол. – Она качает головой и улыбается. – Требую жалобную книгу.
Вот так поворот. А я и не догадывалась, что пожилым людям тоже может быть неловко из-за подобного. Теперь, само собой, мне дико хочется посмотреть на фотку, и я уверена, что у Эбби на уме то же самое.
– Бетти, покажите нам, пожалуйста! Мы никому не скажем.
– Если покажешь, я ее спрячу, – добавляю я.
Бабуля изображает недовольство, но все-таки переворачивает фотографию.
Эбби охает.
– Боже мой! Какая отпадная фотка!
Так и есть. Бли-и-и-и-ин. Ну и снимок!.. Он черно-белый, и Патти здесь совсем еще ребенок, значит, это конец шестидесятых. Однако глаз я не могу отвести от бабули – ей здесь чуть за двадцать. Она нежно улыбается, держит Патти у себя на бедре и смотрит в объектив.
И выглядит она в точности как я – только старомодная и красивая.
А еще она толстая.
Я поднимаю на нее взгляд и вижу, что она смотрит на меня с каким-то странным выражением, которое я не могу расшифровать.
– Я слишком строга с тобой, правда?
Я краснею.
– Не знаю.
– Я ненавидела свой лишний вес. Набрала тридцать килограммов, пока носила твою мать. И чувствовала себя как в чужом теле.
Я молчу. Вдох.
– Понимаю. – Выдох. – Но я же себя так не чувствую.
– Знаю, и это хорошо. Прости меня, мейделе. Нельзя перекладывать свои проблемы на тебя. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Ты невероятно красивая.
У меня горят щеки. Тут вот какая штука: мне часто говорят, что у меня красивое лицо. Или волосы. Или глаза. Но когда меня называют красивой, все иначе. Просто красивой, без каких-либо уточнений. Почему-то слышать это от бабули еще более странно, чем от Рида.
У меня щиплет в глазах.
Бабуля прочищает горло.
– Ну так вот… Замечательная была церемония, правда?
– Ага, – соглашается Эбби.
Тетя Карен тихо добавляет:
– Да, очень мило. – И пожимает плечами.
Это такой жест… Такой характерный жест, как будто она вложила в него сорок лет секретов, ссор, путешествий и двухъярусных кроватей.
И ирония в том, что Надин всегда пожимает плечами точно так же.
У меня перед глазами вдруг возникает картинка: мы с Кэсси через двадцать лет. Обе поженились. С Миной. С Ридом. Или нет. Может, мы поженимся с теми, кого еще не знаем. Может, не поженимся вообще. Может, мы будем видеться через день. Может, раз в год. А может, всегда по-разному. Может, никогда у нас не будет постоянства.
Мне кажется, что любые отношения – это на самом деле миллион самых разных отношений. Но я не знаю, плохо это или хорошо.
На закате становится еще красивее. Наверное, все дело в гирляндах. Есть что-то волшебное в мерцающих огоньках на ветвях деревьев. Кое-кто из гостей уже разошелся по домам, но зато целая куча уже танцует, в том числе и Эбби с Ником. Рида я пока не уговорила. Сейчас он самодовольно разглядывает флажки на торте.
Признаю́, это была его идея.
Признаю́, получилось очень мило.
Но вот мы возвращаемся к столу, и Рид держит меня за руку, пока болтает с Оливией, а Ксавье тем временем засыпает в объятиях у Кэсси. Мина поглощает капкейк и после каждого укуса вытирает пальцы салфеткой. И хотя вокруг всё в движении, в воздухе чувствуется умиротворение.
– Я бы никогда не смогла стать настоящим свадебным фотографом, – говорит Оливия.
– Почему нет?
– Слишком много идеальных моментов. Я за ними не успеваю.
У меня вдруг слезы подступают к горлу.
– Это точно.
Рид сжимает мою ладонь.
Переключается песня – теперь играет что-то быстрое и громкое, и я вижу, как Айзек кружит одну из маминых подружек на импровизационном танцполе. Кажется, у него на руке мои журнальные бусы (по совместительству кольца для салфеток). Тетя Лиз сидит на качелях Ксавье, активно жестикулирует и смешит мам, а родители Эбби демонстративно покачиваются в медленном танце, несмотря на энергичную музыку.
– Пойду, наверное, сделаю еще пару фоток, – решает Оливия.
– Хорошо, – хором и с абсолютно одинаковой интонацией отвечаем мы с Кэсси.
Оливия щурится и показывает на нас пальцем.
– Вы че, близнецы, что ли?
Уходя, она изображает руками взрыв над головой. Взрыв мозга.
Мина хихикает, и они с Кэсси обмениваются радостными нежными взглядами. Я быстро отворачиваюсь. Не потому, что превратилась в одиннадцатилетнего мальчишку.
Просто… Пускай побудут наедине.
Наверное, я потихоньку сдаюсь. По чуть-чуть. Наверное, это и есть наши маленькие шажки в противоположные стороны. Наши едва отличные следы в едва отличных направлениях.
В семнадцать лет каждое событие переживается как конец света. И начало тоже.
И это здорово.
Хупа – балдахин, под которым еврейская пара стоит во время бракосочетания.
Фраза на иврите, которая используется для поздравления в честь какого-либо события.
Британский певец, обладатель премий «Грэмми» и «Оскар».
Стриплойн – премиальный стейк.