— Не серчай, а спасибо людям скажи, — посоветовал Денисенко. — В старое время за науку ведро водки учителю, значит, ставили, а тебе почет оказывают. Да и кепчонка славная, надень-ка. Ишь ты, как с примеркой брали.
Так и ходил Изотов в этой кепке.
Первый город на территории Донбасса — это Бахмут. В сохранившемся древнем документе сказано, что по обе стороны речки Бахмут построена «крепостца». Назначение нового поселения — отражать набеги кочевников с «дикого поля», охранять южные границы Московского государства. Но еще раньше, в XVI столетии, тянулись из этих мест по чумацким шляхам на Белгородщину, в Таганий Рог возы с солью. А в округе днем и ночью в погожее время курились солеварни.
Для нужд солеварения со временем стали брать неподалеку уголь из выходящих прямо наверх пластов. В XIX веке французские и бельгийские капиталисты вложили немалые средства в возведение шахт, кирпичных, алебастровых, стекольных предприятий, хищным носом почуяв колоссальные прибыли. А дальше, после Октябрьской революции, все, как в сказке, происходило. В 1919 году в Бахмуте формировались первые красногвардейские полки. Здесь и разместился штаб обороны Донбасса, возглавляемый известным революционером Ф.А. Сергеевым (Артемом).
Через год Бахмут объявляется губернским городом. Ну это понять можно: соль вошла в те годы в перечень первоочередных проблем. В 1921 году В.И. Ленин писал М.В. Фрунзе: «Теперь главный вопрос всей Советской власти, вопрос жизни и смерти для нас, — собрать со всей Украины 200–300 миллионов пудов хлеба.
Для этого главное — соль…»
Многие углекопы, в том числе и добровольцы из Горловки, восстанавливали разрушенные соляные копи, затем и работали в непривычных белых забоях.
В 1924 году Бахмут переименовали в Артемовск.
Именно в Артемовске, расположенном в центре Донбасса, разместилось объединение Донуголь. Сюда и прибыла в апреле 1932 года бригада газеты «Правда». Первая встреча — с заместителем управляющего Е. Т. Абакумовым. Вот как описывают ее журналисты: «Невысокого роста, коренастый человек с глубоко сидящими живыми глазами, светящимися иронией. Железное рукопожатие одубелыми пальцами. Низкий хрипловатый голос, временами мурлыкающий.
— Правдисты?! — сказал и хитро улыбнулся. — Будем громить? Будем вдар-рять?.. Перцу-горчицы запасли для нас?» Позже правдисты убедились, что Егор Трофимович на редкость душевный и заботливый человек, прекрасный организатор. Позже Абакумов возглавлял Метрострой, был заместителем наркома угольной промышленности.
Для иронии одного из руководителей Донугля основания были: Донбасс отставал. Квартальный план завален. Анализ показал, что треть механизмов в шахтах бездействует. Внутришахтный транспорт запущен. Велики междусменные простои. Отсюда и текучесть кадров.
— Если наглядно, — сказал Абакумов, — то два человека добывают меньше одной тонны угля в сутки. Такая вот реальность…
И порекомендовал побывать на горловской шахте № 1, где много ударников, есть среди них и известные по всему бассейну, скажем, Изотов и Артюхов. Но есть и лодыри, саботажники. Назвал завшахтой Хлопонина «угольным волком», сам усмехнулся такому нелепому прозвищу, добавил, что и волка ягнята обводят. Нет пока должной дисциплины в забоях, организованности, велика расхлябанность. Так один из правдистов попал на шахту № 1.
Подробности эти весьма важны, поскольку находятся в прямой связи с будущей громкой славой Изотова, началом целого движения в стране, впервые в мире названного по имени рядового рабочего-углекопа.
Горловка переживала вторую молодость. Благоустройство поселка началось еще в 20-е годы. В оперативной листовке, выпущенной в те годы совместно редакциями многотиражки «Механизированный забой» и городской газеты «Кочегарка» в помощь пропагандистам, говорилось:
«До революции шахта имела всего 390 домов, почти половина из них была таких, как сейчас брошенные под терриконом. В 1924 году построена новорудничная колония (143 дома в 286 квартир). В 1930 году построена еще одна колония — 95 домиков и 380 квартир. Выстроено 10 трехэтажных домов с 360 квартирами». Приводились эти факты с чувством большой гордости за свой поселок, который в 1932 году получил официальный статус города. И люди, главное люди, на глазах преображались. Вечерами под гармошку пели новые частушки участники художественной самодеятельности:
Или:
Появился в Горловке и театр, и эстрадные площадки в парке, и многое другое, о чем рассказ впереди.
С начала 30-х годов сносились избы в «шанхаях», «нахаловках», «собачевках», строились новые кварталы домов, разбивались скверы. Омолаживалась и старая Корсуньская копь-шахта № 1. Начавшаяся здесь реконструкция предусматривала переход на электровозную откатку во всех основных подготовительных выработках, установку мощных компрессоров, применение на крутых пластах отбойных молотков. А пока Изотов делал по две и три крепи за смену. Сделать «одну крепь» означало вырубить три кубометра угля и закрепить выработанное пространство. Три кубометра — это пять тонн, или семь вагонеток. Так что за смену Изотов порой нагружал больше 20 вагонов, и Денисенко шутливо разводил руками в клети, когда поднимались на-гора, восхищался: «Хлопцы, чи это врубмашину затягнули в третий уступ? Так, значит, то Никита вместо врубовки працюет».
В честь кумачового Первомая ударники становились на трудовую вахту. Коммунисты-забойщики взяли обязательство выполнить по две нормы за смену. Парторг аккуратно в книжечку фамилии всех ударников-беспартийных записал, тоже на две нормы их уговорил.
— А мне четыре запиши, — попросил Изотов, поглаживая гладкую ручку обушка. — Веселое у меня что-то настроение.
— Чего — четыре? — переспросил Стрижаченко.
— Крепи, конечно.
— Так это же, парень, двадцать тонн! — вопросительно уперся в него взглядом парторг. — Веселое настроение, говоришь? Может, шутишь?
— Ну это ты зря, Игнатыч, — недовольно сказал Изотов, хмурясь и натягивая кепку на лоб. — Сказал — дам четыре, значит, будет четыре. Пиши!..
Утром в нарядной шахты появилась «молния»: «Товарищи шахтеры! Забойщик Н. Изотов нарубил за ударную смену 20 тонн угля, выполнив норму на 400 %. Равняйтесь на т. Изотова». В нарядной шумно, весело. «Ай да Никифор!.. Право слово — врубмашина… Ну и Никиша…» — раздавались возгласы. Крутит головой Изотов, не нравятся ему такие шуточки. Вроде бы и поздравляют, а с другой стороны, и насмешки чувствуются. Дергает он за широкий козырек кепки, недовольно бросает:
— Да при чем здесь сила?
— Как это — при чем?
— На Ваську Окунева гляньте, — не сдается Изотов. — Ему в цирке рельсы на груди гнуть надо. Ей-богу, сразу бы в люди вышел. Зато в забое одну крепь с натугой дает. Так? Чего ты, Давиденко, за дверь прячешься? Иди сюда, сними тужурку.
— Это еще зачем? — испуганно протянул широкогрудый забойщик, отодвигаясь на всякий случай к спасительному выходу.
— Мускулы свои покажи народу. Тебе впору с самим Иваном Поддубным схватиться, а ты не всегда норму даешь. Правильно я говорю, мужики?
— Правильно… Верно сказал… Лодыри они первущие… — раздались одобрительные выкрики. — Молодец, язви тебя в пятку, умыл их…
— То-то, понимать надо, что одной силой уголь не возьмешь, — удовлетворенно заключил Изотов. — Вот мой ученик, — продолжал он, обнимая за плечи стоявшего рядом с ним худощавого парня. — Из деревни приехал, неделю я его в уступе гоняю. Вдумайтесь, парень неделю на шахте, а уже сам крепь дает за смену.
— Не-е, не гоняешь ты меня, дядя Никифор, а показываешь, — отозвался смущенно парень. — С охотой и делаю…
— В умении все дело. А-а, ученых учить — только портить, сами все знаете.
— Знают, да не все, — вмешался в разговор вездесущий Стрижаченко. Где серьезный разговор — он тут как тут. — Неученых у нас хватает. Надо бы тебе, Изотов, выступить на рабочем собрании, раскрыть свои секреты.
— Нет никаких секретов. И говорить я не дюже обучен.
— В мастерстве всегда есть секреты, — не согласился парторг. — Это и приемы труда, и особенности рабочего места. Раньше свои секреты мастера только самым близким открывали, в роду хранили.
— Ну а теперь все мы в родстве состоим, — поддержал Денисенко. — Давай, Никита, не скромничай.
Но так случилось, что аудиторией забойщика Изотова стала вся страна. 11 мая 1932 года «Правда» напечатала письмо Н. Изотова «Как я работаю», в котором рядовой горняк горловской шахты № 1 по-государственному поставил вопросы о взаимопомощи и распространении передового опыта.
«Говорят: «Изотов — сильный, Изотов — крепкий, поэтому он так хорошо работает». Чепуха! Не в силе дело. Одной силой не возьмешь… Многие думают, что техникой надо овладевать, только работая на машине. Они делают ошибку… Скажу без хвастовства: я даю большую выработку потому, что овладел техникой дела…»
И далее подробно расписал технологию углевыемки на своем рабочем месте:
«Вот так я работаю. Никакого тут «секрета» нет. Каждый забойщик может достигнуть моих успехов. Стоит только научиться подходить к углю, а не рубить сплеча, как это делают многие. Еще одно хочу отметить: у нас 6-часовой рабочий день, но многие забойщики фактически только 3–4 часа работают в уступе. Я же сижу в забое в среднем 5 часов. На приход и уход с уступа я затрачиваю не больше часа. Когда я прихожу и вижу, что мне угрожает простой из-за нехватки леса, я лучше затрачу полчаса на то, чтобы пригнать к себе в уступ лес, чем потом час-два сидеть без леса и ругать на чем свет стоит лесогонов. Я стараюсь заполнить, уплотнить свой рабочий день, не растрачивая времени, дорогого и для меня и для государства. Если на нашей шахте и на всех шахтах каждый забойщик полностью использует свое рабочее время, он сделает намного больше, чем делает теперь, и наша страна получит дополнительные тысячи тонн угля».
В письме в редакцию ударник не только щедро делился своим профессиональным опытам, но и взволнованно обращался к трудовому народу с призывом помочь отстающим добиться общего подъема.
Смену на шахте называют «упряжкой». Не зря называют. Нет легкой работы под землей, и сколько бы ни было в забоях техники, за каждую тонну «солнечного камня» надо, что называется, попотеть. Четыре раза в сутки на шахте пересменка. Те, кому предстоит спускаться в забои, собираются в нарядных, десятник закончившейся смены рисует сменщику эскиз лавы, рассказывает, в каких уступах сколько «коньков» дали, как ведет себя кровля. Здесь же бригады получают задания на смену. Ну а те, кто выехал в широкой металлической клети на-гора, торопятся домой — хотя и построили на шахте баню, но немало горняков идет в спецовке, с перепачканным угольной пылью лицом домой, где ждет благоверная с ведрами кипятку. Ох, всласть поплескаться в широком корыте, потом досуха, чтобы коло горела, вытереться, сесть на крылечке, закурить «законную» папироску. Идут мимо люди, здороваются, лишних вопросов не задают, понимают: после шахты человеку отдохнуть надо, вот так у земли посидеть, закатным солнцем полюбоваться.
В тот погожий майский день многие забойщики, крепильщики, лесогоны собрались после смены в нарядной. Те собрались, у кого сердце жгло позором за отставание, за рогожное знамя, что продолжало висеть у ламповой. Шахту быстро облетела весть, что Изотов в «Правде» с критикой выступил. Вот это событие и потянуло людей в нарядную после упряжки. Одни уже прочитали газету, другие допытывались, о чем это Изотов написал.
— Да о чем? — сердито сказал забойщик Денисенко. — О работе нашей. Стыд не дым, а глаза мне, например, ест, жгет даже. Говорим больше, словами разбрасываемся. А лучше бы вместо каждого слова — тонну уголька. Глядишь, вышли бы из прорыва.
Шум, гомон привлекал все новых людей в нарядную участка. Были и такие, что недовольно кричали: «Чего он, самый умный? Вроде мы без него не знаем, как обушок в руках держать. Написать легче, чем уступ срубить».
— Ну уж это ты брешешь, — перебил говоруна Денисенко. — Никишу в этом не упрекнешь. Мой выученик, — гордо добавил он. — Да сейчас он сам выедет из шахты.