Последние дни уходящего лета и первые дни наступавшей осени Гумилёв проводил в обществе сестер Веры и Зои Аренс. Совершенно случайно именно в это время на Царскосельском вокзале в Санкт-Петербурге в обществе этих сестер и встретила Гумилёва Анна Горенко, приехавшая навестить отца и старую подругу Валю Тюльпанову. И вновь в ее душе шевельнулось какое-то непонятное чувство. Ей показалось, что от нее уходит то, что принадлежит ей давно, что связано неразрывно через нее с Царским Селом и со всем тем уже далеким миром дома Шухардиной, великолепных парков и прудов, воздухом Мариинской женской гимназии. Ей захотелось хотя бы на мгновение с головой окунуться в этот ушедший мир, как в омут. И он уловил в ее прозрачных глазах эту растерянность, эту проснувшуюся жажду удержать ускользающее прошлое. В сердце поэта встрепенулась надежда. Но Анна уезжала в Киев. Гумилёв решил по дороге в дальние края заехать к ней туда. «А вдруг все изменится, — думал он, — ведь давала же она согласие выйти за меня замуж. Значит, я ей не безразличен!» Так они и разошлись, думая каждый о своем.
Осень — пора, которую обожал Гумилёв как время творческих поисков и усиленной работы поэтической мысли. Он любил бывать возле пруда у Николаевской гимназии и смотреть расходящиеся кружочки от прилетающих на воду золотых листьев. Было ощущение неясного томления, казалось, вот-вот должна родиться музыка, и она начинала звучать… Как-то сами собой родились строки:
Откуда вдруг «Ворота рая» (1908) появились у готовящегося в путешествие поэта? Не было ли здесь той самой мистики, предчувствий расставания насовсем? Не хотел ли и впрямь Гумилёв окончить свои дни там, у «берегов медлительного Нила…», из-за неразделенной юношеской любви? Но где-то в глубине души жило ощущение, что неслучайно он решил отправиться по пути в Одессу к ней, немыслимой и злой колдунье, такой безжалостной и такой желанной… Она стояла на его пути, хотя и жила «за тридевять земель». Злой рок гнал поэта в неведомый омут.
Анна Горенко чувствовала себя в Киеве, словно рыба, выброшенная штормом на песок. От Севастополя она уже оторвалась, а к Киеву не прикипела еще душой. Правда, она вернулась в город в новом качестве — осенью 1908 года Анна Андреевна поступила на Киевские высшие женские курсы, которые действовали при Киевском университете имени Святого Владимира еще с 1870 года. Иногда курсы называли более официально: Университет Святой Княгини Ольги. Горенко стала студенткой открытого в 1907 году юридического факультета. Знала ли она, что и Николай в том же году стал студентом юридического факультета? Неизвестно. Но это и неважно. Сама Горенко, отчаявшись выйти замуж по любви, решила, по моде того времени, занять себя учебой.
Университет был в ту пору известным учебным заведением на юге Империи. На первом курсе Горенко встретила свою одноклассницу по гимназии Татьяну Каменку. С интересом узнала Аня, что сокурсница Елизавета Дубровская приехала из Петербурга, где училась на Бестужевских курсах. Любовь к Петербургу сделала двух курсисток приятельницами, они часто и с тоской вспоминали Северную столицу России.
Мать Анны Андреевны со всем семейством тоже перебралась в Киев и поселилась на улице Паньковской, 12. Правда, жила она с сестрой Анны Андреевны Ией и братом Виктором. Любимый и наиболее близкий ей брат Андрей был студентом и снимал квартиру по улице Пироговской, 7, неподалеку от Высших женских курсов. Они часто бывали друг у друга в гостях.
К началу сентября круг знакомств Горенко в Киеве только складывался. Аня усмиряла свой нрав и готовилась к учебе. Как она сама потом признается: «Пока приходилось изучать историю права и особенно латынь, я была довольна, когда же пошли чисто юридические предметы, к курсам охладела».
7 сентября 1908 года Гумилёв, вновь вдохновленный наступившей осенью и открывшимися горизонтами, покидает Царское Село. В письме к сыну Анненского он сообщает: «Многоуважаемый Валентин Иннокентьевич, я очень и очень жалею, что не могу воспользоваться Вашим любезным приглашением, но я уезжаю как раз сегодня вечером. Ехать я думаю в Грецию, сначала в Афины, потом по разным островам. Оттуда в Сицилию, Италию и через Швейцарию в Царское Село. Вернусь приблизительно в декабре…»
О своей поездке в Киев в письмах В. Анненскому он не написал ни слова, но только она могла изменить его планы.
8 сентября Николай Степанович уже в Киеве. Что он делал там два дня — неизвестно. Но то, что он провел их в поисках ответа на свою любовь — это факт. Горенко вспоминала, что он читал ей новое стихотворение, и это были написанные в начале сентября «Ворота рая». Поэту грезился рай на земле со своей возлюбленной. Но стоит он при дверях, как нищий. Двери в рай закрыты.
Но, увы, двери не открылись. Вернее, открылись лишь для того, чтобы ему сказали о том, что сердце ее закрыто. Полный горького осознания своей ненужности, Гумилёв отправляется 9 сентября в Одессу. Снова блудный сын ищет пристанища в чужих краях и 10 сентября на пароходе «Россия» Русского общества пароходов и торговли отправляется из Одессы в Синоп, где четыре дня находится в карантине, и только оттуда попадает в Константинополь и потом в Пирей. Оставлю за скобками вопрос — в первый или во второй раз отправился поэт в Константинополь и Африку? Тема до конца так и не прояснена. Главное в другом — перед ним открылся удивительный мир Константинополя — Стамбула, наследника древней Византии и центра более поздней османской цивилизации. Сколько пробыл Гумилёв в этом чудесном городе с его неповторимым храмом Айя-София, поседевшими от вековой пыли стенами, остатками старинных крепостей и узких улочек — тоже неизвестно.
В коротком письме Вере Аренс на открытке с видом Константинополя 8 октября поэт писал: «…Многоуважаемая Вера Евгеньевна. Приветствую Вас из Константинополя. Я долго ждал Вас или Ваше письмо, но так и не дождался. Скоро буду Вам писать. Очень прошу Вас засвидетельствовать мое почтенье всем Вашим. Мой адрес (пока) Греция, Патрас, Главный почтамт, до востр. Преданный Вам Н. Г.». (По подсчетам в это время поэт был в Египте.)
Видения Константинополя не раз будут возвращаться к нему и будить воображение. Весной 1911 года в Царском Селе он напишет стихотворение «Константинополь»:
Уж не образ ли Анны Горенко всплывает в сознании поэта, рисующего неверную турчанку?
23 сентября 1908 года Николай Степанович уже был в Греции и осматривал древний Акрополь, вернее то, что от него осталось. Позже, словно Афродита из морской пены, родится «Сентиментальное путешествие» (1920), которое он посвятил своей знакомой Марии Тумповской:
Увы, дальше планам Гумилёва, о которых он сообщал Валентину Анненскому, по каким-то причинам не суждено было сбыться. Поэт отправился не в Сицилию, Италию и Швейцарию, а в сторону прямо противоположную — в Александрию, куда прибыл 1 октября.
Александрия — город, овеянный легендами, который заложил сам великий завоеватель Александр Македонский в 331 году до н. э. на древней земле египетских фараонов. Конечно, Гумилёв не мог всего этого не знать. Не мог он не читать и об одном из семи чудес света — Александрийском маяке, построенном на острове Фарос в 290–285 годах до н. э., когда в самой Александрии уже проживало более шестисот тысяч человек. Для Древнего мира цифра очень большая. Удобное расположение нового порта быстро сделало его не только крупнейшим торговым центром и красивейшим городом, но и культурным центром древности. Большое количество судов, приходящих в порт, заставило местные власти задуматься о строительстве маяка. Так возникло это уникальное сооружение архитектора Сострата Книдского. По описаниям, в основании маяка лежал большой прямоугольник со сторонами 30x30 метров и высотой в 71 метр. А на нем возвышался еще 34-метровый восьмиугольник с круглой башней, увенчанной статуей Зевса. Служители маяка жгли в башне костры и освещали через систему вогнутых зеркал вход в гавань. Увы, увидеть Гумилёву это чудо света не довелось, он довольствовался только рассказом, что в XIV веке маяк был разрушен мощным землетрясением. Теперь на фундаменте маяка возвышалась султанская крепость. В Сорбонне Николай Степанович изучал александрийскую поэзию эпохи эллинизма, известную с III–I веков до н. э., и знал наиболее известных ее представителей: Феокрита, Аполлония Родосского, Каллимаха. Последний был в 310–240 годах до н. э. заметным автором гимнов, элегий и эпиграмм, заложивших основные принципы александрийской поэзии. Возможно, Гумилёв искал следы знаменитой Александрийской библиотеки, где в III веке до н. э. было собрано от ста до семисот тысяч свитков. Библиотека, основанная при Александрийском мусейоне — храме муз, была уничтожена римским императором Аврелианом в III веке н. э., а остатки ее исчезли уже в VII–VIII веках, но слух о ее сокровищах дошел до XX века.
Гумилёв дивился в Александрии не только великолепным дворцам, но и невиданным рощам мимоз и олеандров, пышных роз и финиковых пальм.
За Александрией поэта ждал Каир, расположенный на правом берегу Нила на двенадцать километров выше разделения его на рукава — Розетту и Дамиетту. Первый раз после Александрии Николай Степанович оказался в Каире 3 октября. В старой части города на правом берегу Нила поэт нашел место, где древние римляне основали крепость, в VII веке получившую название Фостат, бродил по арабским кварталам, был у резиденции хедивы. Как разительно отличались от старых новые кварталы города, выстроенные уже в европейском стиле. Именно здесь был расположен прекрасный сад Эзбекие. Гумилёва поразило обилие мечетей — более пятисот. Поэт побывал в мечети Ашмед-Ибос-Тулун, построенной по плану Каабы в VIII веке. Узнал, что при мечетях находились большие библиотеки. Видел он и гробницу халифа Ес-Сале-Еюба и ворота Баб-ен-Наср, через которые караваны богомольцев направлялись в Мекку, дивился окаменелому лесу в Мокатамских горах, побывал в гавани Булак.
Узкие арабские улочки старого города, мечети и гробницы древних фараонов, загадочный сфинкс и не менее загадочные пирамиды фараонов, буйное великолепие природы близ берегов «медлительного Нила» и одиночество — все это превратилось в какую-то сумасшедшую душевную карусель, тоску по любви, упорхнувшей так неожиданно и, казалось бы, безвозвратно. Бродя по садам Эзбекие, поэт опять задумался о смерти. Позже, через десять лет, он напишет прекрасное стихотворение «Эзбекие»:
Поэт зашел в волшебный сад с мыслями о смерти, и (о, чудеса!) природа исцелила душу и выплеснула яд, которым ее отравила киевская колдунья. Он снова был полон желаний, вернувшись из мира призраков и теней древней цивилизации к реальной жизни. В письме Брюсову он пишет: «Дорогой Валерий Яковлевич, я не мог не вспомнить Вас, находясь „близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида в царстве пламенного Ра“. Но увы! Мне не удается поехать вглубь страны, как я мечтал. Посмотрю сфинкса, полежу на камнях Мемфиса, а потом поеду не знаю куда, но только не в Рим. Может быть, в Палестину или Малую Азию. Адреса у меня нет…»
В Палестину и Малую Азию поэт не попал. Видимо, из-за отсутствия денег. Но письмо он послал, хотя Брюсов его не получил. Уже в конце ноября из Царского Села он напомнит в письме Валерию Яковлевичу: «…Из Каира я послал Вам большое письмо со стихами и просил Вас ответить, но, очевидно, Вы его не получили. Впрочем, в египетском почтовом ведомстве порядки поистине африканские. Я много и серьезно работаю и написал около пятнадцати стихотворений…»
Гумилёв отправил еще одну открытку Вере Аренс от 15—19 октября из Египта, в которой все еще высказывает надежду, что отправится в Палестину, уточняя, что он все время «в разъездах».
Известно, что 13 октября Гумилёв был уже в Египте. В этот день он послал открытку Валентину Анненскому: «Многоуважаемый Валентин Иннокентьевич! Мой привет Вам и Наталье Владимировне из Египта. Вернусь на днях».
«На днях» поэт не вернулся[6]. Достоверно известно, что в конце октября Николай Степанович занял денег и прибыл в Россию, видимо, опять знакомым путем через Одессу.
Хорошее настроение и множество положительных впечатлений после путешествия снова пробудили в душе надежду, и он отправился в Киев. И снова встреча, полная взаимных обид, унижений, непонимания, и снова он был отравлен ядом язвительного ума и холодной души.
Дома Николая ждала новость. Семья во время его путешествия переехала из тесных комнат вдовы Белозеровой на Конюшенной улице в дом Георгиевского по улице Бульварной. В связи с тем, что занятия в университете уже начались, Гумилёву пришлось снять квартиру в самом Санкт-Петербурге на Гороховской улице.
Сразу же по приезде Николай Степанович начал устанавливать литературные связи. 14 ноября он пишет письмо В. В. Уманову-Каплуновскому: «Многоуважаемый Владимир Васильевич, я вернулся из моей поездки и был бы очень рад снова принять участие в вечерах имени Случевского. Вам, как секретарю, я сообщаю мой новый адрес: Царское Село, Бульварная улица, д. Георгиевского… И я надеюсь, что Вы не откажетесь прислать мне повестку на ближайший вечер…»
Такую повестку поэт получил и 20 ноября отправился в Санкт-Петербург на Торговую, 18, где на квартире В. П. Авенариуса проходил очередной вечер кружка.
Но «Вечера Случевского» с их узко-замкнутым кругом интересов и участников не удовлетворяли запросов молодого поэта. Он жаждал более широкого общения с поэтами-модернистами, ему хотелось познакомиться с известным символистом Александром Блоком. Гумилёв был наслышан о литературных «средах», которые проводил у себя дома Вячеслав Иванов, но просто так, с улицы, попасть на них было невозможно. Новичков представляли только с согласия самого хозяина. Такой порядок он установил после смерти жены. Вечера-журфиксы по средам Ивановы — Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал и Вячеслав Иванович — проводили с 1905 года.
Уже 31 июля 1905 года Иванов сообщает Брюсову свой адрес в Санкт-Петербурге: Таврическая, 25, так называемая круглая башня над Таврическим парком. Поселились Ивановы под самой крышей на шестом этаже. Окна «башни» выходили одной стороной на Тверскую, а другой — на Таврическую улицы. Знаменитые дворец и парк как бы оказались под ногами писателей, было романтично работать над Таврическим парком. Вячеслав Иванов жаждал общения, хотел быть в центре внимания, и уже в августе-сентябре он сообщает многим своим знакомым — «среда — день наших приятелей». Первая «среда» была организована 2 или 3 сентября. На ней присутствовали поэт В. Пястовский (известный в литературе как Пяст) и философ В. Эрн.
Собственно «башня» представляла собой большую круглую комнату оранжевого цвета. Чтобы при сдаче внаем получить больше денег, владелец перегородил ее с двух сторон стенками. В центральной части «башни» и проводил Вячеслав Иванович свои журфиксы по средам. На Тверскую улицу выходила двухоконная комната Лидии Дмитриевны. Тут, возле тахты, заваленной мягкими подушками, стояла известная урна, куда супруги складывали свои рукописи. Рядом со спальней располагалась гостиная для приезжих. На знаменитый Таврический сад выходили окна столовой, окрашенной в темно-зеленые тона.
Среды проходили осенью, зимой и весной, а летом, в период дачный, встречи, как правило, не проводились. Кто только не бывал на этих знаменитых средах: писатели, поэты, философы и просто известные личности. В 1907 году Ивановы уехали летом в Загорье, в имение своих друзей, 17 октября Лидия Дмитриевна неожиданно умерла, заразившись скарлатиной во время эпидемии, когда помогала выхаживать больных крестьянских детей. Опечаленный Вячеслав Иванович привез тело жены хоронить в Санкт-Петербург. Именно с этих пор начал меняться характер быта и литературных сред на «башне», как говорил философ Николай Бердяев, с Лидией Дмитриевной из них ушел «дионисийский трепет» и «умерла их душа». Теперь собирались по средам только по личному приглашению Вячеслава Иванова и в большой столовой. Башенную комнату стали сдавать иностранным корреспондентам, аккредитованным при Государственной думе. Так, весной 1908 года здесь жил немецкий писатель и журналист Иоганес фон Гюнтер по приглашению Вячеслава Иванова. Обитали здесь поэт Юрий Верховский, философ Владимир Эрн, редактор издательства «Логос» Федор Степун. Андрей Белый, друживший с Вячеславом Ивановым и подолгу живший у него, писал в «башне» знаменитый роман «Петербург».
О вечерах Иванова ходили по городу легенды, и завсегдатаи поэта считались в литературном мире посвященными. Встречались и те, кто приходил к Вячеславу Ивановичу, чтобы попросить совета, аудиенции. За это Иванов получил прозвище Вячеслав Мудрый.
Гумилёв не был в числе посвященных, но ему этого очень хотелось. И тут в его судьбу вмешался господин случай. В конце июля молодой прозаик Сергей Ауслендер со своим дядей Михаилом Кузминым отдыхали в Новгородской губернии у родственников. Однажды им на глаза попалась газета «Речь» за 26 июля 1908 года с рассказом Николая Гумилёва «Последний придворный поэт». Случайно в доме оказался и старый номер «Речи» от 15 июня, где был еще один рассказ того же Гумилёва «Черный Дик». Его отложил сам Сергей. Так как оба не знали, кто же этот Гумилёв, решили после возвращения поинтересоваться в Санкт-Петербурге о неизвестном им авторе. И вот осенью, вернувшись в Северную столицу, Ауслендер как-то зашел в редакцию журнала «Весна» и совершенно случайно узнал, что в одиннадцатом номере журнала выходит рассказ Гумилёва — «Лесной дьявол» и готовятся к печати его же стихи. Сергей слышал, что этот молодой человек вроде бы находится в Париже и близок к кружку Мережковских. Ауслендер, оказалось, не любил Мережковских, и это чуть было не остановило его, но он пересилил предубеждение и спросил о поэте. Неожиданно он узнал, что Гумилёв живет уже в Петербурге. Ауслендер попросил передать ему свой домашний адрес и приглашение.
В ту осень он жил на Вознесенском проспекте, 27 в лечебнице своего дяди. Квартира была огромная, со множеством комнат и швейцаром внизу, который привык, что у Ауслендера собираются студенты, вечно шумящие и небрежно одетые. 26 ноября ближе к вечеру Гумилёв приходит к Сергею. Швейцар с таинственным видом докладывает:
— Там вас, барин, хочет видеть один господин.
— Какой еще господин? — удивился в свою очередь Ауслендер, он никого не ждал в этот вечер.
— Из таких, какие к вам не ходят.
Ауслендер приказал позвать. На пороге квартиры, где царил студенческий беспорядок, появился в цилиндре и черном пальто молодой человек:
— Вы, сударь, передали просьбу о встрече, и я решил не откладывать это дело в долгий ящик.
Ауслендер был шокирован внешним видом гостя, его подчеркнутой официальностью и безукоризненным платьем. Беседа не клеилась и зашла в тупик. И тут Сергей Ауслендер обмолвился, что вечером собирается на «среду» Вячеслава Иванова. Неожиданно гость оживился и изъявил желание пойти туда же. Ауслендер был поставлен в тяжелое положение, так как нужно было испросить разрешения у Иванова. Он стал отговариваться, но Гумилёв настаивал. Пришлось Сергею звонить по телефону. Самого Вячеслава Иванова дома не оказалось, ответила его падчерица Вера Константиновна Иванова-Шварсалон. Вера Константиновна подтвердила, что нужно предупредить хозяина. Ауслендер, чтобы не обидеть гостя, стал убеждать ее, что Гумилёв уже сидит у него и может воспринять отказ как личное оскорбление.
После положительного ответа Николай Степанович заметно оживился, стал рассказывать о своих путешествиях по Египту и Греции, сообщил, что живет в Царском Селе, и официально пригласил Ауслендера к себе в гости. Ауслендер не ожидал такого напора и начал отказываться, ссылаясь на занятость и отсутствие свободного времени.
— Ну, милостивый государь, — холодно заметил Гумилёв, — если вы хотите продолжить наше знакомство, то найдете время.
На этой официальной ноте будущие друзья окончили беседу и отправились на Таврическую улицу, 25.
Вечер был самый обычный, присутствовало не так много гостей. Иванов нового поэта встретил довольно приветливо. За вечерней трапезой, когда был осушен не один стаканчик красного вина, Вячеслав Иванович попросил гостя что-нибудь прочитать. Гумилёв начал читать, медленно растягивая слова, недавно написанное стихотворение:
(«В пустыне», 1908)
Попросили почитать еще. И Николай Степанович читал недавно написанное — «В муках и пытках рождается слово…». Как вспоминал сам Сергей Ауслендер: «…стихи действительно были хорошие. Вячеслав Иванов, по своему обычаю, превозносил их. Гумилёв держался так, что иначе как бы и быть не может». Лед отчуждения был растоплен, Гумилёв в этот вечер долго рассказывал о своих путешествиях. Лидия Иванова вспоминала через много лет: «Среди разговоров за столом были и такие, которые увлекали одинаково и меня, и моего отца. Это были, например, рассказы Гумилёва об Африке, которые он чередовал с чтением стихов:
Мы оба слушали, затаив дыхание, т<ак> к<ак> отец имел в душе много струн совсем юношеских и при живом воображении любил отдаваться переживаниям, неосуществимым для него реально». Романтик обрел романтика. Оба остались довольны друг другом, и Гумилёв получил приглашение бывать у Иванова в любое время.