И в стихотворении «В библиотеке» (1909) Гумилёв видит на страницах старых книг «кровь»:
Путь поэта в эти годы отмечен острым исканием смысла жизни и оправданием ухода из нее. Он пытается понять, зачем и куда он идет. Жизнь ему кажется «временем игры». В стихотворении «В пути» (1909) он снова перед выбором: покориться или, как в «Пути конквистадоров», взять «правду у Бога / силой огненных мечей». Пусть впереди лег «острый хребет» с «сумрачным именем „смерть“», но герой не повернет назад, не спасует…
Библейский Адам в стихотворении с одноименным названием у Гумилёва выглядит «униженным», лик его «бледен», взор «бешен» и все из-за того, что:
(1910)
Размышляя о жизни и смерти, о любви и ненависти, Гумилёв приходит к мысли, что ничтожная жизнь тяготит героя. И тогда его выбор предопределен.
В «Жемчуге черном» есть стихотворение «Воин Агамемнона» (1909), где впервые у поэта прорываются монархические нотки:
Книга «Жемчуга» вышла в 1910 году. Но Гумилёв не побоялся в 1918 году напечатать «Воина…» во втором издании «Жемчугов» в большевистском Петрограде. Тогда это пророчество 1910 года прозвучало как вызов «красным бандитам».
Казалось бы, незамысловат сюжет безупречно сделанного стихотворения «Варвары» (1908). В побежденный город входят варвары Севера. Такое бывало много раз в античной истории. Да и сам Рим пал под напором варваров — германских племен. Никто не в силах остановить эту текущую лаву смерти. Но у Гумилёва по-другому. Царица, явив «женское величье», останавливает неминуемый рок.
Было ли так в действительности или не было? Для поэта неважно. Хотя он знал, что, например, Александр Македонский после победы над персидским царем сказал его жене: «Нет, я не обижу тебя, как сделал бы любой завоеватель. Я благородный человек!» Это было близко натуре рыцаря, поэта-романтика Гумилёва, поэтому… «хмурый начальник сдержал опененную лошадь, / С надменной усмешкой войска повернул он на Север».
Одиночество поэта заставляет его переосмысливать прожитое. И минорное настроение побеждает:
(«В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы…», до 16 апр. 1910)
Он понимает, что жизнь человека — это жалкая игра под присмотром восседающего на престоле Всевышнего. В стихотворении «Театр» (1910) Гумилёв провозглашает:
Его Дон Жуан страдает совсем «нетипичными» для этого вечного образа муками:
(«Дон Жуан», до 16 апр. 1910)
Это написал не умудренный опытом муж, а двадцатичетырехлетний поэт, не имевший еще своей семьи, детей.
«Жемчуг черный» — книга, населенная экзотическими образами и диковинными животными и сюжетами, ничего общего не имеющими с Россией того времени, ностальгическое настроение пронизывает строки этих стихов.
Дальше поэт идет в «Жемчуг серый» реальной жизни. Здесь тоже любовь и смерть, разлука и печали, но значительно усиливаются жизнеутверждающие мотивы. Они звучат уже в трагическом «Возвращении Одиссея» (1909). Когда Гумилёв писал это стихотворение, он был в разлуке с Аней Горенко. И он бросает стрелу в грудь тех, кто уводил тогда Анну.
Утверждение любви через отмщение и смерть. Любви достоин сильнейший — вот главная мысль этого стихотворения.
В этом цикле тоже присутствует тема смерти, но совсем в другом преломлении. «Завещание» поэта звучит как вызов христианству — он просит сжечь его по языческому обычаю:
(1908)
Но это — не ницшеанский вызов юноши-поэта, как в «Пути конквистадоров». Он жаждет быть источником света, а не мрака. Отсюда — огонь.
В стихотворении «Озера» (1908) Гумилёв признается: «Я счастье разбил с торжеством святотатца». И чем же он его заменил?
Если в «Пути конквистадоров» Гумилёв провозглашает себя конквистадором, который «…весело преследует звезду», то теперь он идет следом за состарившимся конквистадором («Старый конквистадор», 1908), который смерть встречает достойно и спокойно, как подобает рыцарю.
И в «Жемчуге сером» еще слышно дыхание смерти. Но здесь смерть — это повод для размышления о жизни.
пишет он в стихотворении «Правый путь» (1908). Да и сама смерть, как в «Орле» (1909), прекрасна бессмертием:
В «Орле», где наряду с формой тщательно разрабатывается содержание, выражена и поэтическая формула кодекса чести по Гумилёву: герой выше смерти, подвиг его достоин вечной славы.
Рай, по мнению Гумилёва, выглядит не так, как представляют это себе люди. Это уже не светлая лестница на небеса, какой была в его рассказе о Кавальканти («Ворота Рая», 1908):
Нищий апостол Петр — этот образ оказался в современной поэзии новым и дерзким. Так же дерзко и стихотворение Гумилёва «Колдунья», где поэт приписывает колдунье силу вершительницы судеб.
Обращаясь к своему сердцу (стихотворение «Рощи пальм и заросли алоэ…», 1908), поэт восклицает:
Увы, гумилёвское сердце не смогло жить, как травы.
Может быть, эхом разочарования звучит и другое стихотворение поэта «Он поклялся в строгом храме…» (1910). Лирический герой поклялся в храме перед статуей Мадонны быть верным даме, «чьи взоры непреклонны». И после того как не выполнил обещания и был ночью зарезан в драке, он, придя к воротам рая, оправдывается:
Признанной вершиной цикла «Жемчуг серый» является стихотворение «Капитаны» (1908):
В этой стремительной дерзости, храбрости — весь Гумилёв, штурмующий поэтический Парнас и отправляющийся в абиссинские дебри, чтобы изведать неведомое и испытать себя.
Последняя глава книги — «Жемчуг розовый» — символично начинается стихотворением «Рыцарь с цепью» (1908). Гумилёв и в жизни чувствует себя рыцарем, но его тяготит, как цепи, унылая обыденность серой жизни. И тем не менее он рыцарь наперекор современности:
В душе поэта царит весна, и мажорный настрой высвечивает грани «Жемчуга розового», делая всю книгу подобной айсбергу со светлой солнечной вершиной:
(«Заводи», 1908)
Любовь правит «Жемчугом розовым».
Даже Христос в одноименном стихотворении идет у Гумилёва в этом разделе «путем жемчужным», и за ним уходят пастух и рыбарь «блюсти иную паству / И иные невода».
Прообразом будущего есенинского имажинизма («Изба-старуха челюстью порога / Жует пахучий мякиш тишины…») можно считать образную систему стихотворения Гумилёва «Сказочное» (1910):
В весеннюю тональность главы не вписывается стихотворение «Мне снилось: мы умерли оба…» (1907). Но оно — из тех времен, когда Анна Горенко мучила его своими отказами и когда одна смерть могла дать покой.
Тут же, в другом стихотворении «Покорность», он говорит, что только влюбленный достоин ступать по весенним лугам.
В стихотворении «Свидание» (1909) снова царит она, «дева луны»:
Хотя заключил он этот раздел стихотворением «Северный Раджа», где звучат уверенные нотки надежды на близкое счастье:
Я уверен в одном: понять книгу «Жемчуга» невозможно, если не знать историю взаимоотношений в то время поэта и колдуньи, Гумилёва и Горенко.
«Жемчуга» вызвали много самых разных откликов. Так, например, некто Е. Янтарев (настоящее имя Ефим Львович Бернштейн) сводил личные счеты с поэтом. В «Аполлоне» Гумилёв раскритиковал его книгу, отметив, что «…если стихи Зинаиды Гиппиус, тоже часто написанные без красок, образов и подвижного ритма, напоминают больную жемчужину, то стихи Е. Янтарева напоминают мокрые сумерки, увиденные сквозь непротертое стекло, или липкую белесую паутину за разорванными обоями, там в тараканьем углу». Янтарев, журналист и издатель «Московской газеты», не остался в долгу и в газете «Столичная молва» от 24 мая 1910 года (№ 123) под инициалами Е. Я. написал: «…Все, что есть ходячего, захватанного, стократно пережеванного в приемах современного стиходелания; все г. Гумилёвым с рабской добросовестностью использовано. Раз навсегда решив, что нет пророка кроме Брюсова, г. Гумилёв с самодовольной упоенностью, достойной лучшего применения, слепо идет за ним. И то, что у Брюсова поистине прекрасно и величаво, под резцом Гумилёва делается смешным, ничтожным и жалким…»
В Киеве ему вторил «врач-марксист»[15] Лев Наумович Войтоловский в газете «Киевская мысль» (1910. 11 июля. № 189): «Все решительно таинства постиг, очевидно, Н. Гумилёв. Маги, кудесники и чародеи, зелья и наговоры, „немыслимые травы“ и „нездешние слова“ так и кишат в его стихах. Одному лишь таинству он не сумел научиться — таинству неподдельной поэзии. Вся книга стихов так и названа „Жемчугами“… и должен с прискорбием засвидетельствовать, что эти камни — фальшивые… В общем, по произведенному мною утомительному, но полезному подсчету, на страницах „Жемчугов“ г. Гумилёва фигурируют 6 стай здоровых собак и две стаи бешеных, одна стая бешеных волков, несколько волков одиночек, 4 буйвола, 8 пантер (не считая двух, нарисованных на обложке), 3 слона, 4 кондора, несколько „рыжих тюленей“, 5 барсов, 1 верблюд, 1 носорог, 2 антилопы, лань, фламинго, 10 павлинов, 4 попугая (из них один — антильский), несколько мустангов, медведь с медведицей, дракон, 3 тигра, росомаха и множество мелкой пернатой твари. Полагаю, что при таком неисчерпаемом обилии всех представителей животного царства, книге стихов г. Гумилёва правильнее было бы именоваться не „Жемчуга“, а „Зверинец“, бояться которого, конечно, не следует, ибо и звери, и птицы — все, от пантеры до последней пичужки — сделаны автором из раскрашенного картона. И это, по-моему, безопаснее. Ибо за поддельных зверей и ответственности никакой не несешь. Совсем не то, что за фальшивые камни, особенно если питаешь тенденцию выдать их за настоящие „Жемчуга“…»
В газете «Против течения» (1910, 8 декабря), скрывшись под псевдонимом Василий Гиппиус-Росмер, «Жемчуга» подверг критике Сергей Городецкий: «…Наше время воскресило культ формы. Ставшее банальным наследие недавней старины предано насмешке, властителями опять возглашены гении давнего прошлого. Бесконечно изощрены рифмы и размеры. Пишутся специальные исследования о лирическом ритме. Что же открылось на этих новых путях? За яркостью формы — пустота души, которой нечего сказать. За пестрыми обложками стихотворных сборников — вялость и бедность, бескровная изысканность, утонченность, без тонкости. За пестрой обложкой книги Н. Гумилёва больше 150 страниц стихов. Здесь и античность, и средневековье, и Азия, и Африка, и раджи. И маги, и маркизы, и конквистадоры, и больше 60 разных зоологических названий: тропический полдень — полярный холод — легенда — сказка, но увы! Это внешняя необычайность. Под каждой расцвеченной личиной — слишком обычное лицо равнодушного эстета…»
Конечно, такое формалистски-бездушное отношение к книге молодого поэта свидетельствует об уровне тех, кто так ничего и не понял, прочитав глубоко лирическую книгу «Жемчуга». Но были и те, кто оценил высокие замыслы автора.
Так, Сергей Ауслендер в газете «Русь» (1910, 5 июля) писал: «…Опровергая ходячие упреки в мертвенном академизме, который будто бы заедает души тех молодых поэтов, которые полагают, что мало одной талантливости, одного порыва, что совершенство формы не менее важно, чем значительность содержания, опровергая эти упреки, продиктованные часто просто самоуверенной невежественностью, книга Гумилёва не является упражнениями в стихосложении талантливого и прилежного ученика. „Жемчуга“ — уже книга поэта. Юношеское целомудрие, скромность ученика, быть может, не всегда позволяют Гумилёву быть вполне свободным, все последние тайны души отдавать своим строкам. Этот молодой рыцарь является на турнир еще с лицом, закрытым забралом. Поэтому-то так старательно каждую мысль, каждое переживание окутывает он точными описаниями пыльных картин веков прошедших, стран далеких, фантастических, к которым постоянно влечется его воображение романтика. Поэтому-то в поэзии Гумилёва так резко звучат лирические признания поэта и почти каждое стихотворение представляет как бы маленькую поэму, в которой с брюсовской четкостью и строгой логичностью ведется стройное повествование… может быть, влияние Брюсова, которого так часто привлекают темы „жестоких людей“, сказалось в самом сознании его, но такова воля поэта и, благодаря ей, „Жемчуга“ приобретают целостность и стройность единого центрального замысла, который должен быть у всякой истинной книги поэта».