Так как 4 января (нового стиля) было расформировано управление военного комиссара, Гумилёв был оставлен на учете старшего коменданта русских войск в Париже приказом № 176 по русским войскам.
8 января в связи с телеграммой генерала Ермолова Гумилёв пишет рапорт представителю Временного правительства генералу Занкевичу, в котором просит ходатайствовать о назначении на Персидский фронт: «Согласно телеграммы № 1459 генерала Ермолова ходатайствую о назначении меня на персидский фронт». В тот же день Николай Степанович пишет шутливый рапорт в стихах своему новому начальнику — полковнику Б. (скорее всего полковнику Бобрикову, исполнявшему обязанности штаб-офицера при генерале М. А. Занкевиче):
Так как генерал Занкевич ценил Гумилёва как офицера, он дал согласие на отправку его на Персидский фронт 9 января и Николай Степанович стал завершать дела в Париже.
11 (24) января 1918 года он получил еще 98 франков путевого довольствия; суточные деньги и полевые порционы из расчета 30 франков в день. За декабрь дополнительно к жалованью ему выплатили 930 франков. Кроме всего прочего, поэт должен был получать добавочное жалованье за Георгиевский крест 3-й степени по 1 апреля 1918 года, но аттестат выписали только 23 января, когда его уже не было в Париже.
10 января генерал Занкевич отправил телеграмму генералу Ермолову: «Усиленно ходатайствую о зачислении на вакансию. А если таковые уже разобраны, то об исходатайствовании такового перед Английским правительством для прапорщика Гумилёва 5-го Александрийского гусарского полка для направления его в качестве кавалериста в Персию в ближайшем будущем… Прапорщик Гумилёв отличный офицер. Награжден двумя Георгиевскими крестами и с начала войны служит в строю. Знает английский язык…»
Рекомендация довольно любопытная. Генерал Занкевич лично рекомендует поэта, причем пишет, что тот владеет английским, хотя известно, что он его никогда не учил. Значит, Гумилёв сумел убедить Занкевича, что он владеет языком в надежде освоить его на ходу.
12 января генерал Ермолов прислал генералу Занкевичу телеграмму: «Генералу Занкевичу от генерала Ермолова… Прапорщик Гумилёв может быть командирован с нашими офицерами в Месопотамию в распоряжение генерала Бичерахова. Для сего надлежит его немедленно командировать в Лондон без всякой задержки, т. к. 16-го или 17-го нового стиля офицеры уже должны выехать отсюда. Мы удовлетворяем здесь отправляющихся офицеров следующим денежным довольствием: двухмесячный оклад содержания (жалованье и столовые) холостым и четырехмесячный семейным, подъемные деньги обер-офицеру 150 рублей, на приобретение верховой лошади 500 рублей, на приобретение конского снаряжения 175 руб., на приобретение теплого платья 150 руб., путевое довольствие, стоимость билета 1 класса на пароходе до Багдада 80 франков и суточные на два месяца обер-офицеру по 30 франков в сутки. Если прапорщик Гумилёв будет Вами командирован, то все указанное довольствие он должен получить от Вас, ибо я не имею возможности выдать ему эти деньги. Благоволите немедленно телеграфировать для сообщения английским военным властям, будет ли он командирован. Генерал Ермолов». В этот же день вышел приказ № 176, в котором сообщалось: «…находящимся в составе означенного управления поручику Базилувичу и прапорщику Гумилёву состоять впредь до устройства служебного положения на учете Строевого комитета г. Парижа».
14 января полковник Бобриков пишет отношение военному агенту во Франции графу А. А. Игнатьеву: «Прапорщик Гумилёв согласно присланной телеграммы назначен Английским военным министерством на Персидский фронт. Согласно приказанию генерала Занкевича прошу Вас не отказать сделать все надлежащие распоряжения для облегчения проезда прапорщику Гумилёву в Англию…»
В этот же день генерал Занкевич телеграфирует Ермолову, что прапорщик Гумилёв «командируется тот час же по получении позднего свидетельства…». Другое отношение с просьбой обеспечить доставку прапорщика Н. Гумилёва в Персию (на французском языке) ушло военному атташе Великобритании в Париже, подписанное Занкевичем и исполняющим обязанности штаб-офицера для поручений полковником Бобриковым.
А 15 января полковник Бобриков отправляет отношение начальнику тылового управления русских войск во Франции полковнику Карханинову: «Телеграммой Военного агента Великобритании прапорщик Гумилёв назначен в его распоряжение для отправления на Месопотамский фронт. Генерал Занкевич приказал спешно его удовлетворить согласно прилагаемой телеграмме и выдать предписание. Сношение Военному агенту во Франции для облегчения проезда исполнено». Чтобы ускорить отъезд, подлинник доставил Карханинову сам Гумилёв.
15 января Гумилёв успевает получить аттестат за № 1972 за подписью полковника Карханинова и начальника хозяйственного отделения подполковника Лубенского. В приписке к аттестату сказано: «Названный в сем аттестате прапорщик Гумилёв при отправлении в Англию удовлетворен при Управлении Старшего коменданта русских войск гор. Парижа путевым довольствием: стоимостью билета 2-го класса от Парижа до Лондона в размере семидесяти семи франков и суточными деньгами на путь по числу верст в размере шестнадцати франков. Что подписью и приложением казенной печати удостоверяется. 16 января 1918 года, гор. Париж. Старший комендант русских войск гор. Парижа полковник. Подпись».
16 января прапорщик Гумилёв получает предписание: «Предписываю Вам сего числа отправиться в Англию в распоряжение генерала Ермолова и об отбытии донести. — Основание: Предписание Тылового управления от 15 января н. ст. № 5. Подписи: подполковник, за помощника коменданта штабс-капитан — подпись».
Но на этом мытарства гусарского офицера и поэта не закончились. 19 января генерал Ермолов шлет новую телеграмму генералу Занкевичу: «Генералу Занкевичу от генерала Ермолова (агентский шифр 2037). Англичане просят срочно прислать им список русских офицеров, желающих на Месопотамский фронт, преимущественно кавалеристов и гвардейцев, и не иначе как по Вашей особой рекомендации приблизительно около двенадцати человек. В списке необходимо указать относительно каждого, где служил и что делал во Франции. Благоволите всех командированных удовлетворить деньгами согласно расчетам, указанным в телеграмме 1462, но непосредственно от Вас, так как я выдавать им деньги здесь не могу. Для ускорения дела не откажитесь снестись с английским военным агентом в Париже. Ермолов…»
Всех денег, необходимых на экипировку кавалерийского офицера, генерал Занкевич дать уже не мог. 20 января на французском языке подписан помощником русского военного агента в Париже подполковником Крупским приказ о командировании Н. С. Гумилёва в Лондон. На документе стоят печати русского и великобританского военных агентов в Париже, штемпель специального комиссариата в Булони о посадке на пароход 21 января 1918 года. В этот же день поэт получил и британскую визу. Он не мог знать, что его мечте о Персии уже не суждено осуществиться. 22 января генерал Ермолов известил генерала Занкевича: «Ввиду неполучения прапорщиком Гумилёвым денег от Вас согласно моей телеграмме № 1462, я организовать его отправку в Месопотамию на себя взять не могу, а потому откомандировываю его обратно в Ваше распоряжение. Ермолов». Подлинник расшифровал и уничтожил капитан Нарышкин. На копии телеграммы генерал Занкевич наложил резолюцию: «Нач-у Т. У. Еще раз прошу выхлопотать деньги у английского правительства 10.01. 3<анкевич>». Какой был шанс у генерала Ермолова сохранить жизнь большого русского поэта, но он не захотел приложить усилий. Не возымела на него действия и телеграмма генерала М. А. Занкевича от 24 января, в которой он писал: «Прапорщика Гумилёва рекомендую как отличного офицера. Еще раз прошу исходатайствовать у Английского правительства необходимую сумму денег для командировки в Месопотамию ввиду того, что денег у меня нет. Занкевич».
Николай Степанович мог остаться в Русском легионе в самой Франции. Именно в декабре началось формирование русских частей во Франции, и Гумилёв мог записаться в Особый полк полковника Готуа. Вот как пишет о формировании Русского легиона во Франции после декабря 1917 года штабс-капитан В. Васильев: «Старшие начальники не получали никаких инструкций. Красный Петроград молчал. Среди этого хаоса, подлости, малодушия раздался смелый голос рыцаря без страха и упрека полковника Готуа, гурийца родом (командира II особого полка). Он звал офицеров и солдат встать на защиту поруганной чести России и русского мундира. Он звал формировать Русский Добровольческий Отряд и довести, вместе с союзниками, борьбу до победного конца, чтобы в день перемирия в рядах союзных войск была хоть одна русская часть с национальным флагом. Не много откликнулось на этот рыцарский призыв. Декабрь 1917 г. Настал день разъезда. Шли грузиться на вокзал „рабочие роты“. По обеим сторонам дороги стояли толпы французов. Этих здоровых, отъевшихся людей, идущих распущенной ватагой, французская толпа встретила презрительным молчанием. Ни одного крика, ни одного свистка. Но вот, в километре позади, показалась стройная небольшая часть с винтовками на плечах, с лихой песней, отбивавшая шаг. Впереди на коне полковник Готуа в своей постоянной кавказской папахе. На груди — Георгиевский крест. Взрыв восторга, крики, аплодисменты. Как и в Ла-Куртин, позади, замыкая шествие, величаво шагает со своими вожатыми Мишка-медведь. Крики увеличиваются, восторгу французов нет предела. Мишка опять ворчит, позвякивая цепями. Но на этот раз его ворчание — признак большого удовольствия и медвежьего удовлетворения. На отдельной железнодорожной ветке — состав вагонов с надписью: „Русский Добровольческий Отряд“…»
5 января 1918 года Русский легион уже прибыл в зону боевых действий и был прикомандирован к знаменитой Марокканской ударной дивизии. Почему Гумилёв не остался во Франции? Он рвался в Персию, на Восток. Сама война в Европе его перестала интересовать. Вероятно, он хотел увидеть своими глазами то, о чем собирался писать.
В то время как Николай Степанович отправился в поисках новой судьбы в Великобританию, его брат — Дмитрий Гумилёв — тоже оказался не у дел в России при новой власти. 3 января 1918 года он был освидетельствован в Особой эвакуационной комиссии при Эвакуационном отделе и по состоянию здоровья причислен к 4-й категории с правом на пенсию по статье 226, пункт 3, к. 8 Свода военных постановлений 1869 года и по закону от 25 июня 1912 года — потеря трудоспособности 80 процентов.
На следующий день, ввиду прекращения учебных занятий в академии, Д. С. Гумилёв отчислен к месту своей службы с увольнением в отпуск с 1 февраля 1918 года. А 8 января офицер Д. С. Гумилёв возвратился на службу в Эвакуационный отдел при Петроградском округе Военно-санитарного управления.
В декабре 1917 года Анна Андреевна, зная уже, что уйдет от Гумилёва, отправилась в Царское Село и увезла письма и материалы — свои и Николая Степановича.
Пока Гумилёв находился во Франции, в России был опубликован в журнале «Аргус» (1917. № 9–10) отрывок из его поэмы «Мик и Луи», в сборнике «Тринадцать поэтов» (Пг., 1917) появились стихотворения «Ледоход» («Уже одевались острова…»), «Осень» («Оранжево-красное небо…»), а в «Творчестве» (1917. Кн. 1) было напечатано стихотворение «Перед ночью северной короткой…». Лариса Рейснер опубликовала в «Летописи» (№ 5–6) рецензию на пьесу «Гондла», а Мария Тумповская отдала в шестой и седьмой номера «Аполлона» рецензию на поэтическую книгу «Колчан».
Прощание с Парижем у Гумилёва вышло довольно грустное. Во-первых, он оставил здесь своих друзей, Михаила Ларионова и Наталью Гончарову, и в то же время его постигла большая неудача в любви. Хотя, может быть, эта неудача и способствовала тому, что в творческом отношении этот период его жизни стал плодотворным. Поэт многое успел благодаря этой таинственной и непреклонной Елене Дебуше, с которой познакомился еще в июле 1917 года. Так начал рождаться целый цикл стихотворений, многие из которых носят автобиографический характер. Причем иногда поэт даже не создает новых образов и пользуется набором из классической любовной лирики:
(«Из букета целого сирени…», 1917)
После ярких и насыщенных символами и образами стихов «Колчана» эти стихотворения порой кажутся слишком простыми.
Не добившись взаимности, поэт тоскует в Париже по африканским просторам, так как понимает, что во Франции его ждет казенная канцелярская работа.
(«Вероятно, в жизни предыдущей…», 1917)
Но бежать ему некуда, он связан по рукам и ногам обстоятельствами, от него не зависящими, и он играет в Париже роль Дон Жуана, влюбленного в чужую невесту. Среди стихотворений традиционных, без ярких образов, с набором привычных размышлений о неразделенной любви вдруг рождается настоящий шедевр с роковым пророчеством и эмоционально насыщенными строками, полными подлинных высоких чувств. Это стихотворение «Я и Вы» (1917). Здесь вновь, как когда-то в юности, любовь и смерть у поэта неразделимы:
Какая точность в описании будущей смерти, до которой оставалось всего четыре года! Откуда же это страдание о посмертном наказании? Поэт понимает, что за все земные грехи ему придется отвечать, и чувство глубокого раскаяния вырывается из его души:
(«Я вырван был из жизни тесной…», 1917)
Синяя звезда — символ падения, символ греха, символ утренней звезды Люцифера. Гумилёв понимает это, но страсть сильнее разума:
(«Синяя звезда», 1917)
Елена Дебуше для поэта, как песня. Как возможность совершить грех и покаяться, не совершая самого греха:
(«Дремала душа, как слепая…», 1917)
В другом стихотворении «Много есть людей, что, полюбив…» (1917) Гумилёв пишет об этом, охватившем его душу грехе:
Поэт делает весьма кощунственный для православного человека выбор в канцоне «Храм Твой, Господи, в небесах…» (1917), он предпочитает земное небесному, дьявольское наваждение овладевает им:
Сквозь ироническое восприятие действительности сквозит явное разочарование жизнью. Гумилёв надеялся на легкий успех, а Елена Карловна, видимо, принимая знаки внимания, объявляет, что она — невеста и любит другого:
Высмеяв любовь к американцу, Гумилёв пророчествует с тонкой иронией о том, что альбом с его стихами, который он заполнял как раз в это время Елене Карловне, будет стоять в библиотеке ее внука и по нему напишут его биографию:
(«Мой альбом, где страсть сквозит без меры…», 1917)
Конечно, нельзя доверять Одоевцевой, когда она писала в своих воспоминаниях от лица Гумилёва, приводя якобы его слова о парижском цикле стихов: «Ну и, конечно, влюбился. Без влюбленности у меня ведь никогда не обходится. А тут я даже сильно влюбился. И писал ей стихи… А я как влюблюсь, так сразу и запою. Правда, скорее петухом, чем соловьем…»
Возможно, не все удачно было в этой любви и стихах, посвященных Елене Дебуше. Были и проходные, такие как «Об озерах, о павлинах белых…», или уныло-печальные, навеянные ее недоступностью.
Гумилёв призывает своих героев (стихотворение «В этот мой благословенный вечер…», 1917), Гафиза, Гондлу, Мика и Луи, Дон Жуана и даже дракона и Будду, чтобы еще больше оттенить чувство тоски по неразделенной любви:
Именно в этом переулке в ту пору и жила Елена Карловна. В другом стихотворении «Так долго сердце боролось…» (1917) поэт даже жалеет, что вообще родился на свет:
И вновь мотивы печали, чувство безответной любви наводят Гумилёва на мысли о смерти. В стихотворении «Временами, не справясь с тоскою…» (1917) он пишет:
Он признается в стихотворении «На путях зеленых и земных…» (1917):
И в то же время он понимает, что это искушение идет от дьявола. В этом же стихотворении он пишет:
Может быть, сознавая всю пагубность дьявольского увлечения, Гумилёв проговаривает:
(«Я, что мог быть лучшей из поэм…», 1917 — весна 1918)
И в стихотворении «Ангел боли» (1917 — весна 1918) Николай Степанович воспринимает любовь через смерть:
Несомненно, лучшими стихотворениями, посвященными таинственной Елене Дебуше, можно считать «Еще не раз Вы вспомните меня…» и «Отвечай мне, картонажный мастер…» (оба 1917). В первом стихотворении-покаянии поэт признается в неправедной своей любви и понимает свое полное бессилие перед нахлынувшими обстоятельствами. Его мир оказался ненужным возлюбленной, и он восклицает с горечью:
«Картонажный мастер», наверное, стал последним стихотворением в альбоме стихов, написанных Елене Дебуше и ей на прощание подаренных. Увы, этот альбом исчез. Поэт прощается с любимой, но страсть остается в душе и будет проскальзывать в других, более поздних стихах.