Часом ранее
Уровень: нет
Статус: Внесистемный разумный
До штурма сорок дней
Когда стена кухни вспыхнула ярким синим светом, я глазам не поверил. Даже не так: я решил, что поехал кукухой. Ну бред же! Так не бывает!
Рядом вскрикнула Лена, и стало чуть легче. Если сестра видит то же, что и я, значит, в психушку мне ещё рано.
— Опоздали! — прорычал отец сквозь зубы. — На улицу, бегом! Валите!
— Что это? — отозвался я, отступив на шаг и подняв карабин — охотничью «Сайгу». Оставлять отца наедине со светящейся дрянью я не собирался, что бы он сейчас не орал. Подчиниться, потянуть за собой сестру и свалить, бросив его разбираться со всем в одиночку — это охренительно просто, но…
Но — пофиг. Я лёгких путей не ищу.
— Пап, что происходит? — выпалила Лена почти одновременно со мной. Она тоже не спешила выполнять приказ.
— Оглохли? Бегите отсюда, я сказал! Без разговоров! — рявкнул отец. Мы с сестрёнкой молча переглянулись, но с места не сдвинулись. — Бегом! Вы тут не поможете.
Когда двадцать минут назад отец ворвался в мою комнату с помповым дробовиком в руках и заорал про боевую тревогу — я до конца ему не поверил. Правда, тело начало действовать само, по отработанной схеме: переодеться, снарядиться, доукомплектовать тревожный рюкзак. В это время Лена только выскочила из ванной и побежала к себе — собираться.
Мы много репетировали, да. И всю жизнь жили в ожидании… чего? Это долгая история, да и отец, по правде сказать, нам толком ничего не рассказывал.
Зато — учил и тренировал. Очень разному, от бега и гимнастики до охоты и исторического фехтования. Мы с Леной знали и умели очень многое — правда, в основном поверхностно. И я не думал, что реально наступит день, когда всё это пригодится. Тем более — что будет это… ТАК.
Отец, видя нашу реакцию, буркнул недовольно:
— Воспитал же на свою голову таких твердолобых…
— Это всё гены, — невинно заметил я.
— Дурная наследственность, — поддержала Лена.
Отец усмехнулся. А после — сделал странный пас рукой, будто распальцовку бросил. Ну, или — ведьмачий знак. Его ладонь покрылась блестящей маслянистой дрянью, похожей на нефть, и в стороны выстрелили чёрные нити, паутиной залепив стену поверх сияния.
Это что нахрен за Веном⁈
— Да что вообще происходит⁈ — не выдержал я. Ощущение нереальности происходящего только усилилось. — Какого… Какого⁈
Лена только открывала и закрывала рот, как рыба. Слов у неё не нашлось, но она просто указала дулом карабина на чёрную паутину.
В этот миг разом поменялось освещёние, словно кто то выключателем щёлкнул. Или — применил фильтр в фоторедакторе. Мир вокруг выцвел, ушёл в серо-красные тона. Будто этого мало, в нос ударила вонь жжёной пластмассы
— Макс! — воскликнула Лена в панике, и шагнула ко мне. Тут же беспомощно добавила, — па-а-ап!
Её чёрные, влажные после душа волосы завились крупными кудряшками, в зелёных глазах — таких же, как у меня — плескался то ли ужас, то ли просто офигевание крайней степени. Сестры «обесцвечивание» не коснулось. Меня и отца тоже, кстати.
Я молча снял карабин с предохранителя, требовательно посмотрел на отца. Лена, после секундного промедления, повторила за мной.
Отец поморщился, швырнул дробовик на пол — будто бесполезный мусор. И… у него в руке с белой вспышкой появилось копьё. Прямо из воздуха — здоровенное цельнометаллическое копьё, блин! Точнее, что-то типа глефы или гизармы — только кого это будет беспокоить на фоне всего остального?
Лена выматерилась. Впервые за четыре года. Прошлый раз был, когда она в тайге со скалы навернулась и сломала ногу. Зато, теперь уже у меня слов просто не нашлось.
— Там то, к чему я вас всю жизнь готовил, — вздохнул отец, ткнув пальцем в свечение. На слова сестры он не обратил внимания, а ведь в нашей семье с матом строго. Про чёрную дрянь, блин, тоже ни слова не сказал. — Но я и надеялся, что нас не найдут в другой реальности, и это не пригодится.
Так… Что он сейчас сказал? В другой реальности?
Свечение вдруг стало ярче.
— Икар! — рявкнул отец.
— Да! — я аж на месте подпрыгнул. На тренировках мы всегда пользовались позывными, и сразу отзываться на них нам с сестрой въелось в подкорку.
— Когда получишь крылья, не спускайся к солёным брызгам и не поднимайся к солнцу.
Я даже не сразу осознал, что он сейчас сказал. Крылья? Брызги и солнце? Он мне про греческие мифы затирает? Сейчас⁉
— Пандора!
— Да! — Лену колотило. На отца она уставилась с надеждой, будто ждала, что хотя бы ей он скажет что-то осмысленное.
— Открой этот долбаный ящик, Панди, — сказал отец. — И пусть они все обосрутся.
Он улыбнулся, но вышло похоже скорее на оскал. А в глазах смешалось столько всего: тоска, злость, вина, любовь…
Какого?..
— Прорывайтесь в людное место — может, пронесёт, — продолжил отец. — На месте не стойте, защищайте друг друга. Если поймают… Постарайтесь найтись как можно скорее. Вместе — вы сила. Может, и с мамой свидитесь.
Меня будто ударило с размаху, а внутри что-то дрогнуло. «С мамой».
Мама умерла.
— Стой! — заорал я. — Это же…
Я не договорил. Всё… Всё случилось одновременно.
Отец вдруг зарычал и согнулся, на спине под футболкой у него вспух огромный горб. Удар сердца — и ткань разорвали, расправившись на половину кухни, крылья. Пернатые, как у ангела, только не белые, а чёрные.
Из сияния вывалился здоровенный клубок глянцевых телесно-серых червей, волной рванул по полу. Вонь палёного пластика стала невыносимой.
— Бегите, — выдохнул отец, и ударил крыльями. Нас с Леной подхватило мощным потоком ветра — мягко, словно подушками — и бросило в окно. Раму с грохотом вырвало из стены, миллионом осколков взорвались стёкла, но нам вреда не причинили.
Лена взвизгнула и с перепугу пальнула куда-то — спасибо, что не в меня. Я от неожиданности до хруста прикусил язык. Мимо замелькали этажи — один, второй, третий… Мы жили на девятом.
— Макс! — закричала сестра. Я не ответил. Язык было так больно, что слёзы выступили, и испугаться я толком не успел. А потом падение резко остановилось, и нас аккуратно отпустило на асфальт. Ветер развеялся, разметав напоследок окурки и шелуху семечек перед подъездом.
Лена опять выматерилась.
— Пандь, — буркнул я, и поморщился из-за больного языка. — Рот тебе с хозяйственным мылом помою.
— Угораешь? Да тут… — что именно «тут», она не сказала — видимо, слова не нашлись. В этом я Лену понимал полностью. Молча ткнул пальцем в сторону скамейки у подъезда.
Там сидели две бабки, вечно ворчащих по любому поводу. Только вот, сейчас они не офигевали от нашего чудесного спуска с девятого этажа, как и с того, что недалеко от них рухнули оконная рама и острые осколки стекла. Старушки замерли на месте. Не просто без движения сидели — а зависли, как на паузу поставленные. Не моргая, с открытыми ртами. И не дыша.
— Ты тоже это видишь? — уточнил я. Шагнул к правой бабуле, ткнул её пальцем в морщинистую щёку. Она не отреагировала, даже зрачки не шелохнулись.
Надо ли говорить, что серо-красный фильтр наложился на обеих бабуль?
Я оглянулся: людей на улице было полно. Пенсионеры, парочки, компашки наших ровесников, дети, мамочки с колясками — все они замерли без движения под серо-красным фильтром.
Чёрт его знает, что будет, когда мир отомрёт. Он ведь отомрёт? Не просто так же отец нас в людное место отправил?
Вот мы переполох создадим, если окажемся где-нибудь в торговом центре, когда трещащая по швам реальность вернётся в норму: одетые в милитари-стиле, с карабинами, рюкзаками и разгрузками с запасными магазинами. Полиция загребёт — сто процентов.
И доказывай потом, что мы не фанаты «Доки 2».
Только, я никуда бежать и не собираюсь.
— Это-сон-это-сон-это-сон, — завела Лена аутичным речитативом. И вскрикнула, когда я её ущипнул. — Больно!
Я не ответил, посмотрел вверх, найдя окна нашей квартиры. Кажется, там что-то сверкало, будто кто-то щёлкал туда-сюда выключателями.
— Папа… — произнёс я одними губами.
Какого вообще хрена происходит? О чём он молчал? Зачем вообще молчал⁈ И кто он⁈
Да, обычный мир — привычный и логичный, понятный и рациональный — за секунду рухнул, и в голове осталась такая каша, что разбираться даже не хотелось. Ясно было только одно — и это я сказал вслух:
— Надо вернуться. Помочь отцу.
— Я… Я не знаю, — отозвалась Лена. — Он сказал бежа… Ой!
— Ты чего? — я оглянулся на сестру.
— Небо, — выдавила она. — Глаз.
Я задрал голову и проследил за её взглядом. То, что небо практически чёрное, заметил, ещё когда в наши окна пялился, но особо не обратил внимания. Все цвета изменились, и это я уже воспринимал, как должное. Мой отец швырялся чёрной паутиной и отрастил крылья — вот что сильнее всего почву из под ног выбивает.
А потом я заметил… солнце?
Ладно, ясно же, что нифига это не солнце. Нужно просто разрешить себе поверить собственным глазам. А поверить, сцуко, нифига не просто, когда они видят то, что противоречит… Противоречит вообще всему.
В небе вспух огромный пульсирующий глаз. Голубой — полностью, без разделения на белок и радужку, но с вертикальной чертой зрачка. Он будто высматривал что-то, двигался дёргано и неестественно. Вдруг — замер.
Уставился прямо на нас с сестрой.
— Макс! — взвизгнула Лена.
— В подъезд! — рявкнул я. Знал, что сестрёнка мне подчинится. Нельзя отца оставлять с теми червями, чем или кем бы они ни были. Хоть — похитители тел из другого измерения. Хоть — высшая форма жизни. Хоть — геи-нигеры из открытого космоса, блин! Вместе справимся — и будем решать, что делать дальше. Втроём, а не разделённые. И он ещё замучается объяснять, что за бред происходит.
И что там с мамой.
Я рванул к двери подъезда, но тут же затормозил.
— М-мать!
Дверь покрыло синее свечение.
— Что теперь? — Лена врезалась мне в спину. Голос у неё дрогнул.
Я полез в карман за подъездным ключом — и не нашёл его. Ну точно, он дома, на столе…
— Пандь, ключ с собой?
— Нет.
Да твою то мать!
— Ищи у бабуль. Они против не будут.
Сам я, чтобы не терять время, схватил ручку двери, ногой упёрся в стену. Никогда не ломал магнитные замки — но представляю, как это делается. У нас, правда, дверь новая. Точно знаю, что уже не один алкаш, забывший ключи, с нею не справился.
Нервировало сияние прямо перед мои лицом — но оно ещё не стало ярче — как недавно совсем, дома. Значит, время есть.
Я с силой дёрнул ручку двери, потом ещё раз, ещё.
Не поддавалась. Вообще ни в какую!
— Нашла!
— Супер!
Над нашими головами вдруг оглушительно бахнуло. Мы подняли головы — и замерли на миг.
— Папа… — тихо выдавила сестрёнка, и в её глазах заблестели слёзы.
Я выругался, прыгнул к Лене и, сбив с ног, накрыл её собой. Вокруг зазвенело, загрохотало, что-то увесистое прилетело мне в спину. Точнее — в рюкзак, не причинив вреда.
А потом всё стихло, только едва слышно всхлипывала сестрёнка.
Я механически поднялся. Всюду валялись почерневшие неузнаваемые обломки, битое стекло. Одну из старушек чудом не задело, только присыпало гарью. У второй в голове появилась вмятина — будто у спустившего воздух футбольного мяча.
Я с отстранённым равнодушием отметил, что должен быть шокирован. Но… Нет. Я поднял голову. Весь мир сузился до окон нашей квартиры. Они пылали, и к чёрному небу валил чёрный дым.
Внутри разом что-то оборвалось, в животе похолодело, и заворочался холодный склизкий комок. Лена поднялась на ноги, вцепилась в мою руку — и сжала пальцы с не-девчоночьей силой.
Голливудских криков «Не-е-е-ет!» и прочей театральщины не было. Мы… Мы просто охренели. В реальность происходящего не верилось совсем.
А потом среди запаха гари нос уловил резкую специфичную вонь. Как палёный пластик. Почти, но немного, неуловимо другую.
Я моргнул, возвращаясь в реальность, с силой запихнул в глубину сознания рвущие меня эмоции. Яркое синее свечение было повсюду: на стенах, на асфальте, на кузове припаркованной рядом «Газели». И во многих местах наружу уже лезли телесно-серые червы.
— Пандора, — рявкнул я, с удивлением услышав в собственном голосе интонации отца. — Спина к спине. В людей не попади.
Бежать было поздно, как и прорываться наверх. Нас уже окружили.
Через миг стало ясно, что эта глянцевая кольчатая дрянь — даже не черви вовсе. Это — щупальца.
Из светящейся подъездной двери наружу вывалился огромный бесформенный кусок плоти с пляжный мяч размером. Эдакая голова осьминога, удерживаемая десятками длинных щупалец. Глаз на ней был лишь один — точная копия того, что мы видели в небе. Только он ещё и светился, как прожектор, синим светом.
Между нами и тварью было метра три, не больше.
Лена прошипела что-то злобное, и мы одновременно вскинули карабины и пальнули. Удар приклада в плечо показался благословением, и вселил уверенность. Хороший, плохой — не важно. Главное, у кого ружьё.
Синий глаз со звоном разлетелся на осколки, как выбитая автомобильная фара. Фонтаном ударила кровь — вырвиглазно-алая, неестественно яркая. Щупальца обмякли, и осьминог рухнул на землю.
Следующий выскочил из под детской горки метрах в пяти от нас, и шустро рванул в атаку. Ещё двое показались под «Газелью», а один лез из её кузова…
— М-мать! — выругался я. В голове заработал калькулятор: Лена потратила два патрона, один в падении, один сейчас. Я — только один. У обоих по два запасных магазина в разгрузках…
Теперь главное, чтобы хватило отбиться. В мой рюкзак толкнулся Ленкин, и мы начали отстрел осьминогов. Сцуко, бред-то какой!
В висках стучала кровь, зрение ограничилось до узкого тоннеля, в котором я выхватывал новые цели. Хорошо, руки не дрожали. Как же это, мать их, хорошо…
Отступили боль и шок. На них не осталось ни времени, ни сил.
— Макс, мне страшно! — крикнула сестра сзади. С таким отчаянием, что я зубами скрипнул. За Лену я буду рвать голыми руками. Зубами, мать вашу, рвать буду!
Подстрелив ближайшего осьминога, я выдавил, постаравшись сделать голос бодрее:
— Держись! Я видел хентай, который так же начинался!
— Дурак! Перезаряжаю!
Я выстрелил в глаз одной твари, второй. Хорошо, что пёрли они напролом, даже не думая петлять и уворачиваться. Развернулся, проверяя сектор сестры — и тут же пальнул в осьминога, подобравшегося достаточно близко.
— Всё! — Лена вскинула карабин.
Я — развернулся, выпустил из магазина последний патрон.
— Перезарядка!
— Давай!
Магазин — рвануть из разгрузки. Пустой — отстегнуть, и на землю. Чёрт с ним. Подберу, если отобьёмся. Новый — вставить. И…
Меня рвануло за ногу и потащило по земле.
— М-мать! — взгляд поймал осьминожью башку, глаз-прожектор вблизи ослепил. Палёный пластик ударил в нос с новой силой, и я выстрелил — торопливо, навскидку. Толком не прижатый приклад больно долбанул в плечо. — Сцука! Писец!
Я сел и принялся палить, понимая, что каждый убитый уродец подбирается ближе предыдущего.
— Максим! — отчаянно завизжала сзади Лена.
Я вскочил, прострелил башку ближайшей твари и рванул назад. Сестру за щиколотки тащили сразу два урода, оплетая ноги щупальцами. Я поочерёдно убил обоих, пнул Лене её карабин, валяющийся на земле. Выстрелил снова, давая ей шанс подняться.
Развернулся, поймал на мушку ещё одного осьминога. Нажал на спусковой крючок — и карабин лишь сухо щёлкнул. Времени на перезарядку не осталось.
— Панди, убегай! — рявкнул я, срывая с шеи ремень «Сайги» и хватая её горячее дуло — как бейсболист биту. Боль смягчили адреналин и велосипедные перчатки без пальцев.
Я рванул вперёд, перепрыгнул метнувшиеся ко мне щупальца — и с силой двинул в глаз осьминога прикладом. Брызнули осколки и кровь, я прыгнул на следующую тварь.
— Не успею, — послышалось сзади обречённо.
— Беги! — рявкнул я. — В ТЦ давай!
Щупальца перехватили карабин. Я отпустил дуло и вмазал уроду ногой — металлическим носком тяжёлого гриндерса. Глаз треснул, но не разбился, я — чудом извернулся и с пробуксовкой рванул назад, к сестре.
Она направила на осьминога «Сайгу». Монстр подпрыгнул, взвившись над землёй — а выстрела не последовало. Только щелчок, прозвучавший кладбищенским колоколом.
Я успел рвануть из ножен охотничий нож в тот миг, когда тварь сбила Лену с ног. Её придавило переплетение червей-щупалец, я с разбегу влетел в осьминожью башку коленями и опрокинул своим весом набок. Завалился сверху и загнал нож в глаз. Потом — ещё раз, ещё…
— Вставай! Беги!
Что-то обвило мой живот, рвануло вверх, оторвав от земли. Я извернулся, полоснул по щупальцам ножом. Брызнуло алое, но хватка не разжалась.
— Макси-и-им! — закричала Лена снова. Я успел её увидеть краем глаза: сестрёнку тоже подняли над землёй, а она спешно перезаряжала карабин. Умница! Хоть бы успела…
Меня развернуло, рванув за левую руку — в запястье вцепилось щупальце. За ним — ещё десяток.
— Твари! — я прорычал сквозь зубы и полоснул ножом. Только шкуру порезал — упругая плоть не рубилась.
Увидел перед собой осьминожью башку. Рукой не достать, но… Я извернулся и вмазал в глаз пяткой гриндерса. Тварь дёрнулась, отступая назад, а ногу поймали щупальца. Сзади загрохотали выстрелы.
— Давай, Лен! Давай, блин! — прорычал я, с трудом оглянувшись. Сестру не разглядел — но увидел ещё один синий глаз рядом с собой. Удар!
Нож вошёл точно в вертикальный зрачок, и глаз твари треснул пополам. В запястье правой руки вцепилось щупальце — так крепко, что я заорал. Пальцы разжались, и нож так и остался в голове осьминога.
Меня поймали за вторую ногу — и просто распяли в воздухе. Сзади грохнул выстрел, ещё один — и заплакала Лена.
— Всё, Макс, — услышал я. — Теперь всё…
Я рвался и пытался оглянуться — но не мог. Осьминоги, скрутив меня по рукам и ногам, будто успокоились. Замерли — и я только сейчас понял, что они повсюду, заполонили всю детскую площадку и двор. Десятки, сотни тварей — и их горящих прожекторами синих глаз. Пустых и уродливых.
Две старушки на лавке, окружённые тварями, смотрелись особенно сюрреалистично. Одна живая, одна — мёртвая.
— Лен! — крикнул я. Сердце колотилось, как бешеное, внутри клокотала ярость. Я должен был хотя бы успокоить сестрёнку — как всегда успокаивал. Как в детстве, когда она потеряла свою дурацкую куклу… Как после первого убитого кролика, когда отец приучал нас к крови. И как после расставания с тем придурком из её класса, которому я потом сломал нос… — Лена, слушай! Отец сказал — если поймают, найти друг друга. Я найду, клянусь! Найду тебя!
— Макс, — всхлипнула она. — А если он умер? Если папу убили? Он не говорил про себя. Только…
— Про маму, — выдохнул я, закончив за Лену. — Это же — он. Это наш папа. Он выберется! Только сама не бойся — я тебя найду. Лена, я…
Договорить не вышло. В уши вгрызся отвратительный высокий то ли вой, то ли свист. Змеями вверх взметнулись свободные щупальца, но вместо голов у них были розовые кисточки — извивающиеся, мерзкие. В бою я их не заметил.
Глаза-прожекторы ярко вспыхнули, замигали сине-белым. Десятки и сотни глаз. Мир растворилась в этом свете, всё растворилось. Опущенные веки не помогли — слепило даже сквозь них. Вонь горелого пластика стала невыносимой.
Когда лицо начали оплетать гладкие холодные щупальца, а в нос и уши полезли склизкие мягкие отростки — я зарычал от злости. Сзади истошно визжала Лена — так отчаянно и страшно, как никогда. Внутри что-то навсегда оборвалось — я так и не защитил её. Оказался бесполезен.
Отец знал, о чём говорил? Мы выживем? Увидимся?
— Лена!
В мой распахнутый в крике рот тут же прорвалось щупальце, скользнуло куда-то в пищевод, в желудок, и меня затрясло — от боли, от тошноты, от омерзения. Кисточки-черви распахнули мне глаза, подняли веки, как Вию — и я растворился в ослепительном свете.
В сиянии проступила фигура — совсем рядом, в шаге от меня. И мир схлопнулся, обрёл границы — став ею и только ею. Странной женщиной напротив, родившейся из ослепительного света сотен синих глаз.
Наверное, она могла бы быть красивой. Я видел строгое лицо с правильными чертами — как у античных статуй и женщин с картин художников Эпохи Возрождения. Одежда тоже оказалась под стать: строгое белое платье, похожее то ли на тунику, то ли на тогу, и простые серебряные украшения — браслеты, крупные серьги, диадема и кулон на цепочке. Всё — с изображениями глаз с вертикальным зрачком.
Ей было, наверное, лет сто, а то и тысяча, но выдавали это вовсе не морщины и не тело. Не было морщин, и пышная фигура была идеальной, что только подчёркивали приталенное платье и декольте.
Возраст выдавали отрешённая строгость её лица и взгляд… Такой взгляд, что по спине мурашки бежали. Было в нём что-то ледяное, бесконечно холодное и нечеловеческое. Высокомерное и презрительное, но в то же время — скучающее и равнодушное. Она видела перед собой не человека. Она видела пустое место.
И красивой я не назвал бы её из-за этого и — сцуко! — из-за третьего глаза на лбу — уродливого, пульсирующего и выпуклого. Такого же, что горел в небе. Такого же, как у напавших на нас тварей.
— Ну ты и страшная, — оскалившись, выдавил я сквозь зубы. Говорить было тяжело, гортань словно ватой забило. Глаза резало, в ушах звенело. Я смотрел на женщину и чувствовал: она. Она послала к нам монстров. Она смотрела с неба. Она. Виновата. Во всём! — Лучше верни к осьминогам, с-сука!