Научная деятельность -- это разновидность интеллектуального труда. Исследователь оттачивает свой интеллект, старается поддерживать некоторый постоянный уровень творческого возбуждения. Поэтому, если стоит задача добиться послушания, более того, исключить саму возможность конфликта с начальством, очень хороши любые методы, которые как бы говорят ученому: твой высокий интеллект ничего не значит, ты будешь делать самую механическую, грязную работу и, главное, бессмысленную. Тут прекрасно проявили себя знаменитые овощные базы, колхозы, олимпийские стройки и столбы. Молодежь, правда, может не знать, что такое столбы. Этот метод как-то в последнее время вышел из употребления. Придется объяснить. У каждого отдела есть свой родной столб, например столб No 181 на Ленинском проспекте. И вот каждый раз, как приезжает какой-нибудь высокий гость из дружественной страны, весь отдел выстраивается около этого столба, дружелюбно помахивая -- нет, не хвостами -- разноцветными флажками. Многозначительная деталь: если какие-либо граждане по собственной воле захотят участвовать во встрече,-- не выйдет. Энергичные мальчики с красными повязками -- тут как тут. "Вы откуда? Ах, не из отдела. Проходите, здесь стоять нельзя!" Трудно удержаться, чтобы снова не вспомнить Беттельгейма: прикажут -волеизъявляй, не прикажут -- проходи.
Сюда же относится и скалывание ломом льда у райкомовского подъезда, которое многому может научить ученого. Человеку как бы говорят: что это у тебя за работа такая, если тебя можно послать на месяц на картошку и ей (работе) от этого ничего не будет? (Картошке, правда, тоже ничего не будет -- она все равно на овощной базе потом вся сгниет.) Но тут вовсе не в ней дело, иначе директора институтов сумели бы отбиться от этого нелепого оброка.
Теперь о политинформации, тоже, кажется, уходящей в небытие. Но я еще хорошо помню эти мучительные минуты и' часы и потому позволю себе просто процитировать небольшой отрывок из моей статьи о книге Беттельгейма: "...Вот типичный лагерный метод. Собирают группу людей и на протяжении, скажем, часа читают им вслух что-нибудь такое, что и так развешано по всему лагерю,-- правила лагерного поведения или лагерные новости, или еще что-нибудь в этом роде. Это один из вариантов низведения взрослого до состояния ребенка -- насильно читать ему вслух то, что он и так знает или сам может прочесть. Теперь посмотрим, как ведут себя заключенные. Вот они получили приказ собраться в помещении, где происходит чтение вслух. Большинство сразу автоматически встает и идет, куда сказано,-- приказ без помех проваливается в ноги. Другие начинают ерзать, как будто испытывают некоторое неудобство. Они себя убеждают, что надо идти. А потом -- идут. И это -- замечательно, это значит, что они еще не прошли весь путь, ведущий к "идеальному заключенному". Самое страшное -- автоматизм поведения: сказали -- идешь..."
Характеристика
Это уникальное явление нашей культуры, тут мы первопроходцы -- у Беттельгейма об этом ничего нет. Впрочем, такого и вообще нет ни у кого. Я несколько раз пытался объяснить иностранному ученому, что такое "характеристика", но не вышло. Они вежливые, эти иностранцы, кивают головой: "Йес, ай сии". Но нет, ничего не понимают. Хотя, надо отдать им должное, очень терпимые, уважают обычаи чужой страны. Встретившись в джунглях Амазонки с каким-нибудь забытым богом племенем и увидев непонятный им ритуал, все равно уважают. Считают, что если люди так делают, значит, им это для чего-то нужно.
Характеристика, действительно, очень нужна. Ее задача -показать тебе, что от твоих личных научных усилий, трудов, достижений ничего не зависит. Характеристика -- твое "общественное лицо", а такое лицо может иметь каждый. Более того, чем хуже твое академическое лицо, тем лучше характеристика, поскольку она -- мера твоего послушания, твоей безличности, твоего растворения в серой массе. Характеристика следует за каждым твоим шагом, она -- как номер, вытатуированный несмываемыми чернилами на руке (оказывается, я был не совсем прав насчет Беттельгейма). Ты его показываешь, когда поступаешь в аспирантуру, защищаешь диссертацию, приглашаешь своего друга из-за границы к себе в гости, покупаешь дом в деревне и т. д. Добавлю сюда еще и гнусность, унизительность самой процедуры получения этого клейма.
Один мой молодой коллега вскоре после защиты собрался жениться. Спрашивает: "А для ЗАГСа не требуется характеристика?" Посмотрел я в его загнанные глаза и не нашелся, что ответить.
Адаптация
Так в советском научном мире называется воровство. Масштабы его потрясают. Целые институты занимаются только тем, что крадут. Крадут все, что плохо лежит,-- технологию, программы, проекты, серии ЭВМ, формулы, теоремы, химические реакции. Я не говорю о том, насколько эта государственная "политика адаптации" -- политика воровства -- пагубна для самой науки. Сейчас для меня важно, насколько губительно воровство для творческой личности. Человек, привыкший жить краденым, уже не способен создавать свое. Лично он может быть плох или хорош, но для науки или искусства он умер, ибо он идейно бесплоден. А что может быть хуже этого? Ведь еще не известно, отравил ли Сальери Моцарта, но что не крал у него музыки -- это точно.
Атмосфера воровства заразительна. Это -- как СПИД, поражается иммунная система ученого. Перестанешь отличать свое от чужого, краденого. Научный работник начинает красть все, что ни попадается ему под руку. Его можно узнать по беспокойному бегающему взгляду. Вспомним проходную НИИ. Не зря вооруженная охрана так тщательно обыскивает их на выходе, открывая портфели, дамские сумочки, выворачивая карманы. Напрасно: ученые -- народ изворотливый. Найдут способ вынести все что угодно. Говорят, в Грузии одна безутешная вдова поставила на могиле мужа танк "Т-34". Муж ее работал в НИИ по танкам. Так его коллеги сообразили, как "Т-34" протащить через проходную.
Конечно, представителям фундаментальных наук хуже -тащить нечего. Но все равно тащат. Тащат бумагу, скрепки, карандаши, наборы гуаши для детей. Этой гуашью отделы снабжаются для целей наглядной агитации.
А воровать, как известно, нехорошо. Это грех, разлагающий душу.
Ложь
Цель научной деятельности -- поиск истины. Для этого ученый должен постоянно находиться в особом состоянии, которое на Востоке называется "правильным состоянием духа". Душу ученого можно сравнить с абсолютно спокойной гладью озера, наполненного абсолютно чистой водой. Малейшая рябь на поверхности, частица грязи в воде -- изображение Природы искажается, Наука исчезает.
Искривленная реальность -- это ложь, в которой постоянно живет советский научный работник. Она во всем. Безделье -- это тоже форма лжи: ты получаешь деньги ни за что.
Здание НИИ с его вооруженной охраной только для непосвященного выглядит, как казарма. Из него в любое время можно выйти. Для этого надо только сделать запись в книге "местных командировок". Пишешь там: 11 --д. к. д., МГУ. Начальник подпишет (если ты хороший, послушный мальчик, не высовываешься, не возникаешь, когда тебя не спрашивают, и т. д.). При этом ты знаешь, что это -- ложь, что ты не будешь сидеть в университете с 11 "до конца дня". Ты вообще туда не пойдешь, а пойдешь, куда тебе нужно, по своим делам, или просто будешь сидеть дома и работать. И начальник твой, подписываясь под этой ложью, знает, что это -- ложь. И проверяющий эту тетрадь начальник отдела кадров тоже знает. Все знают -- и живут.
И все эти планы -- от плана института до личного плана распоследнего "эмэнэс" -- липа, и все это знают. И твоя характеристика, и твоя премия -- липа. Искаженная, искривленная душа -- искаженная, искривленная Природа. Не может быть здесь Науки.
Армия ученых
Может, стоит прислушиваться иногда к тому, что мы говорим? Многомиллионная армия советских рабочих, многотысячный отряд московских учителей, правофланговый советской науки... Откуда такие ассоциации?
Во многих институтах идет работа над закрытой, или, как это принято называть, "особо важной" тематикой. Ученых, разрабатывающих самые совершенные методы насилия, должно быть, много. И это должны быть абсолютно послушные ученые, готовые выполнить без размышления любой приказ командования. Да, ученые, без размышления. Рядовые советской науки. И над всем этим -- удушающая дымовая завеса секретности.
Чего только там не творится, под этой завесой! Развращение личности идет сразу по нескольким направлениям -- воровство и секретность всегда ходят рука об руку, вор все время боится, что его "накроют". "Особо важная тематика" развращает и тем, что это -- своего рода закры-тый распределитель. Только дают там не колбасу, а уникальные приборы, новейшие компьютеры, доступ к любой информации. А ведь ученого так легко за все это купить. К тому же и лишняя десятка к зарплате не помешает.
Правда, за все это надо платить -- не всюду поедешь, в ресторан лучше не ходить, дочка познакомилась с иностранным студентом -- беда. Потому что у тебя -- форма. Нет, не военная,-- это форма секретности. В ней ты обещаешь, что не будешь разглашать секреты и встречаться с иностранцами. Почему нельзя встречаться? Составители этой формы точно знают, что каждый иностранец -- шпион. Но почему нельзя встречаться со шпионами? Считается, что всякий советский ученый -- предатель. Как только он увидит шпиона, так сразу начнет продавать ему секреты. Когда академика А. Д. Сахарова не пускали в Стокгольм получать Нобелевскую премию Мира, то аргумент был все тот же: он слишком много знает. Значит -- продаст. Хотя каждый, кто хоть один раз видел и разговаривал с Андреем Дмитриевичем, мгновенно ощущает, что этот ученый -- образец чести и достоинства. Но, увы, это редкое явление в нашей науке. Честь и достоинство -- атрибуты крепкой, хорошо выстроенной личности, способной защитить себя от давления извне.
Как мы видим, наука и нравственность -- вещи глубоко связанные. Ведь Истина происходит от Гармонии, а та, в свою очередь,-- от Красоты. Это все категории этические.
...Все, что я говорил до сих пор, относится к так называемой "перестроечной" публицистике. То есть читатель и без меня все это знает, а удовольствие получает только от самого факта публикации. Встаешь утром, раскрываешь газету -- ага, про лагеря пишут. Значит, перестройка не кончилась. Но нельзя доверять такое серьезное дело, как перестройка, газетам. Ее надо делать самому.
КНИИ -- кооперативный научно-исследовательский институт
Нас -- двадцать пять ученых-единомышленников. Составили программу научных исследований. Подробную, на несколько лет: тематика, планы, характер научной продукции, затраты. Получили госзаказ на выполнение этой программы и начали работать.
У нас -- особнячок, и чтобы каждому -- отдельный кабинет (не всегда есть возможность работать дома). А на столе -импортный компьютер. А еще -- помещение для семинаров, зал для проведения международных конференций.
Кроме нас -- еще двадцать пять сотрудников: техников, лаборантов, информационная служба. Есть и бухгалтерия. Но это -- своя бухгалтерия. В обычном НИИ как? Заходишь, они на тебя так смотрят, как будто это они тебе деньги платят. Приезжаешь из командировки -- зарплаты нет.
-- Где зарплата? -- спрашиваешь. -- На депоненте.
-- Так мне же детей кормить нечем.
-- А кому теперь легко? Мы не можем ждать, когда вы из командировки явитесь.
А у нас в КНИИ все поставлено на свое место -- с головы на ноги. Это мы на деньги, полученные на научные исследования, наняли бухгалтеров. Совсем другое отношение. Заходишь к ним, а у них специальный стол стоит и за ним -- милая девушка.
-- Вы в командировку в Беркли? -- спрашивает.-- Ни о чем не беспокойтесь. Утро вечера мудренее.
Глядь, а наутро у тебя на столе -- все документы и билет туда и обратно. Ничего удивительного: валюту на компьютеры и командировки мы сами заработали, поставляя нашу научную продукцию за рубеж. Она не ворованная, своя. Иначе не продашь.
Заходишь в другую комнату -- там другая милая девушка.
-- Меня,-- говорю,-- вот эти статьи очень интересуют. И даю ей списочек.
-- Ни о чем не беспокойтесь,-- отвечает.-- Утро вечера мудренее.
Глядь, а наутро на столе -- копии этих статей лежат. Ну чудеса! Только написал статью, а наутро она уже опубликована в кооперативном научном журнале. И что самое приятное -- на ней под твоей фамилией написано большими буквами: КНИИ "Прима".
А кто же это все устраивает? По всем президиумам, госкомитетам бегает, договора пробивает, особнячок арендует и ремонтирует, бумагу и скрепки добывает? Да еще тысячу разных чудес на день совершает, о которых мы и ведать-то не ведаем? Это -- наш управляющий. Ясно, мы его не голосованием выбирали. Мы его на рынке управляющих достали. Есть такой рынок. Хороший управляющий дорого стоит, который похуже -- подешевле. Хороший -- это значит, он уже несколько КНИИ на ноги поставил, в люди вывел. За таким управляющим все гоняются, рвут из рук. Чего же за него голосовать -- он сам своей работой за себя голосует. Да и то сказать, ведь не выберем же мы чемпиона мира по шахматам голосованием.
И опять -- у нас все наоборот. Как будто КНИИ и НИИ -- все равно, что мир и антимир. Этот управляющий не нами управляет, а для нас управляет. А мы ему за это деньги платим, из тех, что нам государство на научные исследования отпустило.
Ну, конечно, и в антимире свои плюсы есть. Работаешь ты или ваньку валяешь -- все равно тебе первого немножко денег дадут. И шестнадцатого еще немножко дадут. Жить можно. А в нашем мире ты сам за все отвечаешь. Сам себе тематику выбрал и план составил, сам управляющего и главбуха нашел, сам себе зарплату определил. И если где ошибся, сам будешь без штанов ходить и зубы -- на полку.
Вот так и живем. И мы уже не одни. Есть КНИИ "Бозон" -это физика, "Алгоритм" -- это информатика, "Катализатор" -химия, "Альфа" -- лингвистика, "Форум" -- это историки изучают Римскую империю времени упадка. Скоро у нас будет и своя кооперативная Академия наук. Не верите? И я не верю. Одно из главных условий перестройки -- все надо делать осторожно, постепенно, бесконечно малыми приращиваниями. Никаких резких движений, толчков -- не то, упаси бог, все к-а-а-а-к...
Поэтому отложим пока кооперативный институт, а организуем сначала кооператив программистов. Небольшой, человек на пять. И примерный устав уже есть, и соответствующее постановление Совмина, и большой завод, которому позарез нужны наши программы. Итак, вперед!
О законах
Мы -- в Моссовете, в комиссии по кооперативам. Огромная комната, напоминающая концертный зал. Где-то там, вдалеке -сцена, на ней за столом сидит председатель комиссии -- высокий красивый мужчина лет сорока пяти, копна седых волос, орлиный взгляд. Изысканно одет -- прекрасно сидящий костюм, белоснежная сорочка, галстук.
А в партере -- двести кооператоров! Незабываемое зрелище: двести совершенно разных живых людей, которые жаждут самостоятельной деятельности, которые готовы еще раз, может быть последний, лично попробовать Это удивительно! Кажется, семьдесят, лет их учили: сиди тихо, если высунешься---сразу узнаешь, где раки зимуют. Так нет же, стоит только немножко потеплеть, 'как они опять откуда ни возьмись появляются -живые. В них еще не все уничтожено. Их можно использовать как терапевтическое средство: тот, кто потерял всякую веру, должен прийти сюда и посмотреть на эти лица. В них -- наше будущее. (Жаль только, что пока почти нет молодых лиц. Я не знаю статистики, но мое чисто зрительное впечатление: им в среднем столько же, сколько и мне,-- пятьдесят.)
От редакции. Мы опускаем то место в статье М. Максимова, где он рассказывает о своих мытарствах при получении визы на открытие кооператива в соответствующей комиссии Моссовета, так как теперь эта комиссия упразднена. Из этой части описываемой им одиссеи мы сохранили лишь строки, актуально звучащие и сегодня:
"...Но вот председатель комиссии спускается со сцены, и тут же вокруг него -- "куча мала". Из кучи раздается его мощный баритон: "Ни в коем случае! Запрещено! Отменить! Распустить!"
Запрещено все. Запрещено инвазивное лечение. Это значит, что кооперативную примочку сделать можно, а кооперативный укол -- никогда. Запрещено учить. "Выбросите обучение" -- это уже непосредственно к нам. У нас в уставе есть такая услуга -обучение компьютерной грамоте. Выбрасываем, и снова -- к Панину. Когда уже казалось, что до визы рукой подать,-- новое: "Принесите бумагу от Велихова" (из Минпроса, из Минздрава, из...). Каждый знает, что по сравнению с бумажкой из Минздрава достать перо жар-птицы -- просто пара пустяков.