Едва ползет улиток ряд,
А те, кто куколкой заснули,
Блестящей бабочкой летят.
Надевши красные обновки,
Расселись божие коровки,
Гудит с налета майский жук.
И протянул на листик с ветки
Прозрачный дым воздушной сетки
Седой запасливый паук. [...]
П. С. Соловьева пародирует (по форме) стихи, хорошо знакомые русским детям, используя пародийный прием для того, чтобы написать новое стихотворение о рождении Боровика, никак не связанное ни с Кэрроллом, ни с Саути. Стихотворение П. С. Соловьевой, несмотря на свою пародийность, весьма традиционно по форме и даже чем-то напоминает "Бал бабочки" Уильяма Роскоу {Уильям Роскоу (William Roscoe, 1753-1831) - автор небольшой поэмы для детей "Бал бабочки" (The Butterfly's Ball, 1806), в которой с чувством описывалась жизнь природы. В XIX в. появились бесчисленные подражания Роскоу; его стихи клались на музыку, издавались роскошными и лубочными изданиями, печатались на носовых платках и т. п.}, который был хорошо известен в XIX в. Оно далеко от кэрролловского упоения бессмысленностью, которое имеет здесь особое значение, ибо пародируется нравоучительный текст Саути, давно навязший всем в зубах {Оригинал, используемый П. С. Соловьевой, конечно, не давал таких возможностей для игры, как текст Саути.}.
По второму из отмеченных Уивером пути пошел А. Оленич-Гнененко, дающий буквальный перевод пародий Кэрролла.
Третий путь, о котором говорит Уивер, остался в случае с данным стихотворением неиспользованным. В нашем переводе мы избрали путь, не предусмотренный Уивером. Конечно, Уивер не мог знать об одной важной подробности нашей литературной жизни: к 1У67 г., когда вышел первый вариант нашего перевода, некоторые из стихотворений Кэрролла были давно уже переведены на русский язык С. Я. Маршаком, став своего рода детской классикой. К числу этих стихотворений принадлежал и "Папа Вильям", которым все мы зачитывались еще в детстве, не зная, правда, о его пародийной сути.
Вот как звучал по-английски Саути:
"You are old, father William", the young man cried,
"The jew locks that are left you are grey;
You are hale, father William, a hearty old man,
Now tell me the reason, I pray".
"In the days of my youth", father William replied,
"I remember'd that youth would fly fast,
And abus'd not my health and my vigour at first,
That I never might need them at last..."
Льюис Кэрролл вторит ему:
"You are old, father William", the young man said,
"And your hair has become very white;
And yet yon incessantly stand on your head
Do you think, at your age, it is right?"
"In my youtn", father William replied to his son,
"I feared it might injure the brain;
But, now that I'm perfectly sure I have none.
Why, I do it again and again..."
С. Я. Маршак так передает кэрролловскую пародию:
- Папа Вильям, - сказал любопытный малыш,
Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
Как ты, думаешь, правильно это?
- В ранней юности, - старец промолвил в ответ,
Я боялся раскинуть мозгами.
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
Я спокойно стою вверх ногами...
Мы включили в текст сказки эти стихи Маршака, решив создать для них "фон", необходимый для того, чтобы читатель воспринял их пародийную сущность. Д. Орловская написала для этого перевод "исходных" стихов Саути. Переведя на русский язык "оригинал", она "подогнала" его под классическую пародию С. Я. Маршака. Парадоксальный случай - вполне в духе кэрролловских нонсенсов...
- Папа Вильям, - сказал любознательный сын,
Голова твоя вся поседела.
Но здоров ты и крепок, дожив до седин.
Как ты думаешь, в чем же тут дело?
- В ранней юности, - старец промолвил в ответ.
Знал я: наша весна быстротечна.
И берег я здоровье с младенческих лет,
Не растрачивал силы беспечно...
Приобретя "оригинал", "Папа Вильям" Маршака глубже обозначил светотени, стал рельефнее и смешнее. А главное, в нем зазвучал иронический, пародийный смех, столь важный для его правильного восприятия. В болгарском издании "Алисы" оригинал Саути был с небольшой подгонкой включен прямо в текст. Стихотворение Саути с наслаждением читает Синяя Гусеница - Алиса же с недоумением вторит ей пародийным "не тем" стихом. Как закономерный итог воспринимается в этом случае последующий диалог.