Хан Лонлейс сидел и внимательно слушал о дальнем родственнике. Единственном, помимо четырёх детей. Секрет, от чего семья Лонлейс столь мала, мог лишить его рассудка, но слушая сейчас о том, кто пришёл на его порог, он с горечью признавал правоту слов: «Верность ваших людей идёт бок о бок с вашей монументальностью. Стоит появиться хоть одной трещине, падут оба».
Кангрот Сайлог тем временем продолжал:
– За всё время своего роста Кошл продемонстрировал отменный стратегический ум. Умение анализировать. Предугадывать. Планировать. Кошл никогда не забывал и о том, что о нём говорят. Известно множество случаев, когда именно его действия приносили победу и спасали жизнь его команде. Так он сделал из себя превосходного лидера, за которым люди готовы были идти хоть в пекло. В нашем случае – из морей в пустыню.
Хан Лонлейс хорошо представлял, что его может ждать. У него тысячи верных людей, которые выполнят любой приказ Хана Лонлейса. Вот только это верность семье! Кошл Лонгдин – это личность. Следующие за личностью могут обладать некоторой долей фанатизма. А такие люди способны на большее, чем кажется на первый раз.
Кангрот Сайлог перешёл к теме пребывания Кошла в пустыне:
– Мне не удалось узнать, куда делись прошлые хозяева поместья, ныне Дом винограда Кошла Лонгдина. Документы идеальны. Все печать и оттиски. Даже магическая сверка. Он приобрел его справедливо и при свидетелях. Теперь Кошл желает выращивать лучший виноград во славу короля Капрега и его земель. Ваше родство нигде не демонстрирует, но я лично уверен, что он хорошо проинформирован. На данный момент предсказать его краткосрочную цель не могу. Общая, думаю, ясна. Месть и, вероятно, ваш трон.
Хан Лонлейс обдумал возможные шаги, потом решил спросить у кангрота:
– Скажи, какой шаг наиболее неуместный?
Кангрот Сайлог минут пять обдумывал ответ.
– Силой заставить его убраться прочь, – решил он наконец.
Хан Лонлейс вполне принял это вариант.
– Какую армию ты можешь собрать за час?– Если максимально – до пяти тысяч пехотных, стрелков три тысячи, тысячу конницы, две сотни магов и двадцать единиц осадных механизмов. Это наши внутренние силы, верность которых незыблема.
Хан Лонлейс обдумал услышанное.
– Собери три тысячи пехотинцев. Тысячу стрелков. Тысячу конных. Сотню магов. И прихвати пару таранов, на случай необходимости. Подготовь флаги и знамёна. Броня должна сиять.
Кангрот Сайлог решил уточнить:
– Прошу простить меня. Я замечу: во дворце короля армия сейчас втрое меньше, способных взять в руки меч вдвое меньше. Если мы так придём в город, конфликта не избежать. Я уверен в силе вашей армии. Мы сможем легко уничтожить Кошла и его компанию. Даже если он решится со всей своей армией спрятаться во дворце. Но разве нам нужен этот конфликт с короной?
Хан Лонлейс строго отрезал любые возражения:
– Нужен. Второй раз семья Лонгдин слишком близко от короны. Если с первого раза он не понял, значит, возможно, старику пора отойти на покой. Пусть бремя правления несет молодой наследник.
Кангрот Сайлог кивнул.
– Я вас понял. Позвольте внести коррективы в указанный состав армии, для более наглядной демонстрации силы?
Хан Лонлейс подумал и позволил.
– Доверяю твоему опыту.
Кангрот Сайлог покинул помещение, и Хан остался наедине с Аминореэль.
– Об этом ты предупреждала, когда рассказывала об избрании наследника? – поинтересовался он.
Аминореэль вежливо проговорила:
– Именно.
Марон позволил себе сбросить личину Хана.
– Амин... Разве два брата не могут стать надёжной опорой друг другу?
Аминореэль отрицательно покачала головой.
– Лишь тогда, когда они вместе взойдут со дна к солнцу, – ответила она. – В остальных случаях не выйдет искоренить зависть, не сломав одного из них. Не сделав одного слугой другого.
– Но Амин, разве так сложно разделить богатства поровну?
Аминореэль говорила, как и шестьдесят лет назад, когда учила его грамоте, голосом, направляющим ребенка на правильный путь:
– Марон... Ты можешь взять монету, сломать её пополам и дать двум братьям. Но сколь равны ни будут половинки, ты посеешь раздор. Каждый брат будет считать, что он заслуживает чуть больше. Каждого коснется злоба: что-то, что принадлежит ему, в руках другого. Людскую природу можно сокрыть, подавить, спрятать, но нельзя уничтожить. Ваша жажда – ваш верный союзник, что толкает вас вперёд, на поиски нового. Ваша жажда – ваш верный враг, что разрушает ваши союзы.
Марон некоторое время молчал и после задал вопрос, ответ на который он не мог найти раньше:
– Каково быть палачом?
Аминореэль ответила с ноткой грусти, но какой-то странной и неправильной:
– Моя клятва лишает меня выбора. Я не вправе любить. Иметь привязанность. Испытывать сострадание. Знать милосердие.
Хан Лонлейс посмотрел в глаза девушки.
– Алькамираль? – уточнил он.
Аминореэль не дрогнула не одним мускулом.
– Уничтожу своей рукой, если вам будет угодно. – отрезала она.
Марон спросил, стараясь разглядеть признаки души в глазах собеседницы:
– Кого ты любишь?
Спокойный и уверенный голос Аминореэль пробирал до кости.
– Свою клятву. Она есть моё прошлое, настоящее и будущее. Всё остальное не имеет значения.
Марон не увидел в её глазах ничего. Перед ним стояла молодая девушка, что была значительней его собственной матери, важнее любимой супруги и любимей его дочерей. Она всегда платила ему тем же. Но ему потребовалось шестьдесят семь лет, чтоб увидеть холод и безразличие в её глазах. Она сделает всё для его деда, отца, для него самого, его детей, внуков и так далее. Но стоит кому-то из них отвернуться от наследной ответственности Лонлейс, эта девушка убьёт, не дрогнув...
– И что же будет, если я решу принять своего родственники в дом, в семью? – осторожно спросил Хан Лонлейс.
Аминореэль проговорила спокойно:
– Я позволю вам увидеть, как начнёт рушиться наследие вашей семьи. А потом вы всё исправите. Или ваша наследница.