На довольно второстепенное замечание Суворова о том, что готовясь к обороне не стоило переходить в 1940 году Неман, обороняться лучше за водной преградой, Владимов отвечает – формально да, но бывают исключения. И долго рассказывает, как под Сталинградом советские войска оборонялись, имея за спиной Волгу и победили. Все.
Не читавшие Суворова остаются в убеждении, что этот эпизод с Неманом был единственным его аргументом. На нарисованную Суворовым в двух книгах картину многоступенчатой подготовки к нападению – гигантскую концентрацию живой силы, танков и военных аэродромов прямо на границе, подготовку плацдармов для нападения на румынские нефтепромыслы и занятую немцами часть Польши, срочное формирование воздушно-десантных корпусов, передислокацию в приграничную зону военных складов, и т.д. и т.п. – Владимов просто не реагирует. Как будто не читал.
Строительство перед войной легких танков БТ-А, которые могли сбрасывать гусеницы и мчаться на колесах по автострадам, имевшимся тогда только в западной Европе, (по Суворову – доказательство агрессивных намерений) Владимов объясняет просто – «обезъянничанье». Дескать, придумал эти танки американец, а «мы у него слизывали, переняли и нежную заботу о европейском асфальте». Довольно странный и обидный для советских инженеров и специалистов из Генерального штаба упрек в идиотизме. Почему-то за эти злосчастные автострадные танки чащи всего безуспешно цепляются критики Суворова из числа возмущенной общественности. Аргумент конечно любопытный и убедительный, но совершенно не ключевой.
Бомбардировочную авиацию дальнего действия Владимов не считает оружием наступательным и приводит пример, когда советские войска в начале войны отступали, а прорвавшиеся бомбардировщики внезапно отбомбились в Берлине. Действительно, был такой героический и не имевший никакого значения для обороны случай. Правильное применение дальних бомбардировщиков продемонстрировали в конце войны американцы и англичане, снеся с лица земли многие немецкие города.
Владимов считает, что оружие в принципе на наступательное и оборонительное не делиться: «в сущности, всякое оружие универсально – и значит , безразлично к версии Суворова» Конечно, можно микроскопом орехи колоть, но вряд ли это признак универсальности микроскопа. Логика вызывающе непрофессиональная.
Гигантское превосходство СССР в самолетах Владимов считает фактором несущественным и не говорящим об агрессивности советских намерений: «если немецкий пилот за войну сбивает 352 самолета, а наш самый успешный трижды герой – 62, будем ли сравнивать у кого их больше, у кого они лучше?». Конечно будем, если не решим, что Сталин сознательно планировал массовую гибель самолетов при обороне.
Как и многие другие критики Суворова, Владимов почему-то считает отсутствие официального приказа о подготовке нападения на Германию доказательством неагрессивных намерений Сталина. Отсутствие документов, подтверждающих подготовку страны к обороне критика однако не смущает. А аргументов в пользу массированной подготовки к нападению, которые Суворов приводит в избытке, Владимов даже не упоминает.
Владимов утверждает, что Сталин, даже если и хотел, то не мог бы напасть на Германию раньше 1945 года. Почему? Из-за террора в армии в 1938 году. Суворов этой проблеме посвятил целую книгу, ни одного аргумента из которой Владимов не упоминает и не опровергает.
Владимов повторяет старый советских тезис – о том, что война с «малонаселенной Финляндией» показала слабость Красной армии, никак не объясняя, почему не прав Суворов, развернуто доказывавший обратное. Критикой такую критику назвать трудно.
Самое интересное в статье Владимова – это его оценка предвоенных советских стихов и песен. Он начисто отказывает им в воинственности и агрессивности.
«...“Чужой земли мы не хотим не пяди, но и своей вершка не отдадим“, Катюша о чем просит своего „сизого орла“? „Пусть он землю бережет родную“. А что у нас в пропеллерах дышит? „Спокойствие наших границ“. А как там наша броня? „Броня крепка и танки наши быстры“, так что „ заводов труд и труд колхозных пашен мы защитим“. Если и слышится угроза, то это „если в край наш спокойный хлынут новые войны“...“ну тогда мы песню споем боевую“, и то – оборонного свойства: „встанем грудью за родину свою“. Так – не готовят нацию к вторжению в чужеземье».
Увы, именно так и готовят. Напрасно Владимов полагает, что если бы готовили к агрессии, то призывали бы в песнях – „ давайте захватим чужую территорию и поработим соседние народы“. Опять – необоснованое подозрение Сталина в идиотизме. Это же был очевидный пропагандистский принцип – чтобы поднять на агрессию, нужно призывать к защите. И в песнях и в речах.
Семнадцатого сентября тридцать девятого года, в день нападения на Польшу, Молотов призвал советских солдат защитить единокровных братьев – западных украинцев и белорусов. Когда в сороковом отнимали у Румынии Бесарабию, то защищали страдавших под чужеземным игом братьев-молдаван. От агрессивной Финляндии тоже только защищались. Песни и стихи сработали великолепно. За полтора года после пакта Молотов-Риббентроп, СССР успел напасть на всех своих европейских соседей и оккупировать территории с населением 23 миллиона человек. Советские люди, между тем, и через пятьдесят лет после победы в большинстве уверены, что вступили во вторую мировую войну 22 июня 1941 года. Для советских военных историков-генштабистов такая позиция естественна. То, что ее разделял Георгий Владимов, серьезный писатель и последовательный диссидент – удивительно.
Такого рода претензии к теории Суворова только внешне выглядят как исторические дискуссии. Как правило, за ними скрывается моральный конфликт. Идет борьба не за историческую правду, а за право на историческую гордость. Владимов сформулировал это четко – «оставим наших ветеранов при сознании, что они защитили родину, а не сумасбродный замысел своего правителя».
Можно оставить. Можно и дальше говорить о воинах Красной Армии, как о бескорыстных освободителях. Для этого придется забыть о бесчисленных агрессиях и преступлениях против человечности, совершенных Красной армией и советским режимом. О расстреле 24 000 польских офицеров в «мирное» лето сорокового года, о диком политическом терроре на освобожденных от немцев территориях, о Заксенхаузене, превращенном в часть Гулага, о людоедских режимах в восточноевропейских странах. О Ким Ир Сене, Мао Дзе Дуне и берлинской стене. Придется врать дальше.
Проблема в том, что Владимов и его единомышленники призывают обманывать не только стариков-фронтовиков из сострадания, а всех вообще из патриотизма. Душевного благородства в этом, к сожалению, нет никакого.
Еще одну статью против Суворова Георгий Владимов опубликовал в 1999 г. в газете «Русская мысль»[3]. Опять Владимова больше, чем сам Суворов, раздражают его единомышленники, в частности Анатолий Копейкин, Тимур Мурзаев и автор этих строк, выступившие в той же «Русской мысли» в поддержку Суворова. Суворова и «суворовцев» писатель считает профессиональными еретиками, из чистого азарта ставящими вверх ногами давно устоявшиеся истины – «Каспийское море впадает в Волгу, овес кушает лошадей – вот истинный Суворов».
К тому же они ещё и молодые циники – «не размякнут перед обидой участника ВОВ, когда ему доказывают, что не родину он защитил, а преступный агрессивный замысел».
Последний упрек – мне персонально. Отвечаю – размякну. Очень жалко несчастных обманутых людей. Но и размякнув, не смогу считать «участника ВОВ», подавлявшего танками парламентские движение в оккупированной восточной Европе антифашистом и освободителем. Потому что взгляд на такие вещи определяется не возрастом и чувствительностью, а совестью и здравым смыслом. Потому что знаю что очень немногие «участники ВОВ», размякли бы перед обидой узников Заксенхаузена 1945-50 годов. Или перед обидой сотен тысяч собственных соотечественников из перемещенных лиц, с их помощью отправленных в ГУЛАГ в 1945-ом. От этого их еще больше жалко.
До Владимова против Суворова не менее эмоционально, но не более убедительно выступил Наум Коржавин[4]. Советский военный патриотизм у фронтовиков-диссидентов иногда странным образом соседствует с сознательным антисоветизмом. Но не у всех.
На риторический вопрос Владимова «Была ли та война отечественной?» еще в 1981 году ответил Виктор Некрасов :
«..“За правое дело!“ Так называлась книга большого русского писателя Василия Гроссмана... Проснись он сейчас, Василий Семенович, мурашки пошли б у него по телу от одного этого названия. Он умный, даже мудрый, много знавший, чего не знали мы, предельно правдивый, даже он считал, что мы воевали тогда за правое дело. Враг будет разбит! Победа будет за нами! Но дело наше оказалось неправое. В этом трагедия моего поколения. И моя в том числе...»
Булат Окуджава, тоже, как хорошо известно, фронтовик, сказал в интервью «Литературной газете» : «Суворова прочитал с интересом... Мне трудно усомниться в том, что мы тоже готовились к захватническому маршу, просто нас опередили, и мы вынуждены были встать на защиту своей страны»[5].
Юрий Нагибин в романе «Свет в конце туннеля» писал: « Он (Сталин – ДХ) просчитался с Гитлером не потому, что свято верил ему или был по уши влюблен — это годится для сатиры, гротеска (Гитлер, конечно, импонировал ему, как и он Гитлеру), а потому, что случай нарушил точный расчет. Все было сделано безукоризненно: он запудрил мозги Адольфу договором о дружбе, дележом Польши, всемерной помощью сражающемуся рейху, одновременно заказал нашей промышленности танки на резиновом ходу — для гладких европейских дорог и самолеты-штурмовики без заднего прикрытия — все только на атаку, на мгновенный сокрушительный удар. Раздавить Гитлера и пройти, как нагретый нож сквозь масло, уже распотрошенную его временным другом и союзником Европу — вот в чем состоял сталинский план. Ему не хватило какого-то темпа, Гитлер опередил его себе на погибель»[6].
«Стратегия наших военачальников сводилась к забиванию немецких стволов русским мясом. Жуков был просто мясником. Рухнула под ударами англо-американских бомбовозов немецкая оборонная промышленность, и немцы сдались. А пока этого не случилось, на авансцене битвы народов кривлялись двое отвратительных, кровавых и пошлых фигляров: Гитлер и Сталин. Им подыгрывали на вторых ролях два прожженных политика: Черчилль и Рузвельт. И все время шел какой-то омерзительный торг на крови, на жизнях тех, кто еще уцелел, делили земли, народы, вели новые пограничные линии по человеческим сердцам, и все гуще валил дым из газовых печей. А потом оказалось, что спор шел не между фашизмом и всем остальным человечеством, а между двумя фашистскими системами. Фашизм был побежден, фашизм победил»[7].
Юрий Нагибин, писал под явным влиянием книг Суворова, это видно из упоминания танков на резиновом ходу. Но дело тут опять же не в убедительности аргументации Суворова, а в способе исторического мышления. «Фашизм победил» Нагибина не совместим с призывом Владимова оставить ветеранов-фронтовиков в сознании своей правоты. Это не научный, не исторический конфликт, а идеологический. Фронтовик Нагибин на 11 лет старше диссидента Владимова, но освободиться от штампов советского воспитания ему, как и Окуджаве, Виктору Некрасову и прочим – немногим ! – фронтовикам оказалось легче.
Этот конфликт не решаем научными аргументами. Те кто не хотят их видеть – не видят.
Доказательств того, что СССР в конце тридцатых вообще, а в 1941 г. в частности усиленно готовился к агрессивной войне, вокруг нас полно и без сугубо научных военно-исторических исследований. Эта подготовка ведь касалась не только армии, а всей жизни бесправного населения до предела милитаризованной страны.
Вот один пример. Когда мне в начале 90-х первый раз попался в руки «Ледокол» Суворова, наполненный ссылками на мемуары фронтовиков, то первая мысль была – а где еще можно найти такие свидетельства. В советское время практически не издавались добросовестные воспоминания о предвоенном времени, а среди относительно добросовестных самой известной (если не единственной) была книга Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Открываю четвертую часть, относящуюся к весне 1941 года, и глазам своим не верю.
24 апреля 1941 года Эренбургу звонит Сталин. Хвалит первую, опубликованную часть его романа «Падение Парижа» и осведомляется, не собирается ли Эренбург показать в книге немецких фашистов. Да, отвечает Эренбург, собирается, но боится, что цензура не пропустит. Сталин шутит: «А вы пишите, мы с вами постараемся протолкнуть...»
На вопросы родных о разговоре мрачный Эренбург отвечает: «Скоро война...» И добавляет: «...я сразу понял, что дело не в литературе, Сталин знает, что о таком звонке будут говорить повсюду, – хотел предупредить».
Итак, в апреле 1941 Сталин лично сообщил Эренбургу, что собирается напасть на Германию, и ему понадобится пропагандистский материал. И даже срок указал, месяца через три – столько приблизительно времени требуется на подготовку к изданию и выпуск книги. А лично позвонил для убедительности – посреднику осторожный Эренбург мог бы и не поверить, решить, что провокация. То, что речь идет о нападении – однозначно. Иного варианта советская военная доктрина тех лет не допускала.
И мрачность Эренбурга понятна. Наверное, после 22 июня он, несмотря на катастрофичность ситуации, вздохнул с облегчением. Так и не пришлось ему стать трубадуром агрессии. Бог миловал. Все-таки, обличать агрессоров порядочному человеку психологически легче.
Главное, весной 1941 года Эренбург все знал. И знание свое пронес через всю жизнь, ни с кем напрямую не поделившись. А может, надеялся, что вдумчивому читателю и написанного достаточно, чтобы догадаться. Зря надеялся. Интересно, а сколько их еще было, знавших?
Для историка сталинской архитектуры, каковым я являюсь, книги Суворова – ценный и абсолютно непротиворечивый материал, склеивающий воедино во многом еще мозаичную и неясную картину сталинской культуры и сталинского государства. Вождь был действительно гений, он моделировал свое общество тщательно и во всех деталях, никогда не упуская из виду главную цель. На эту цель работали инженеры, генералы, архитекторы, писатели и режиссеры.
В апреле 1941 года журнал «Архитектура СССР» публикует материалы архитектурного конкурса, в котором приняли участие все ведущие зодчие СССР. Тема – «Здание для панорамы „Штурм Перекопа“». Гигантская панорама, посвященная победе Красной армии в 1920 г. (130х18 м) писалась группой художников с 1934 по 1941. Это был последний крупный архитектурный конкурс перед началом советско-германской войны.
Может это, конечно, чистая случайность, что именно весной сорок первого Сталину понадобилась разработка архитектурных символов побед Красной армии.
Но мне так не кажется.
1. Черняк, Арон: « Глазами участника и историка» , «Двадцать два», 93/1994 , с. 211 – 223.
2. Юрий Каграманов „...И разбросайте плоды его“ , Континент №97, 1998.
3.Г. Владимов «Кушают ли лошади овес?», „РМ“, №4279, 1999
4. Наум Коржавин, «О Сталине мудром...», «Континент» №93, 1998. См. также: Анатолий Копейкин , «Еще раз о технической оснащенности Красной Армии на 1941 год», «Русская мысль» №4208, 1998.
5. „Литературная газета“, 11.05.94.
6. Юрий Нагибин: «Тьма в конце туннеля, Моя золотая теща». – М., 1994 г., с. 86,
7. Там же, С. 274