Финны ускорили бег.
Но тут по ним ударил ручной пулемет комиссара,
Лыжники рассыпались, упали в снег и стали окружать Лукашина.
Финны умеют ползать по снегу, как змеи по песку.
И не успел комиссар оглянуться, как был окружен со всех сторон.
- Рус, сдавайсь! - услышал он чужие хриплые голоса.
Лукашин поглядел на скалы и вздрогнул. Он не испугался врагов, его взволновало другое: все наши бойцы, даже раненые, спускались к нему на помощь.
"Назад!" - хотел он крикнуть, но они бы все равно не послушались его.
"Хорошо, - решил Лукашин. - Сейчас вам незачем будет идти..." Он вскочил во весь рост и поднял руки.
Увидев это, весь отряд остановился. А Тюрин даже протер глаза. Что такое? Ведь комиссар Лукашин всегда учил бойцов, что советский воин в плен никогда не сдается. Ему хотелось крикнуть: "Лукашин, опомнись!"
Но тут фашисты обступили комиссара тесной толпой, и его не стало видно.
Тюрин сел на выступ скалы и закрыл лицо руками:
- Позор!..
И в это время в ночи прогремели два взрыва, резко отозвавшиеся в скалах.
Что такое? Толпу врагов отбросило прочь от комиссара. Повалились убитые. Закричали раненые. Сам он упал ничком и не поднялся...
Оказывается, в рукавах Лукашин прятал две гранаты. Поднятыми руками нарочно приманил врагов поближе. А когда они подбежали, окружили, с силой опустил руки и, ударив гранаты о камни, подорвал и себя и своих преследователей. Все это бойцы поняли в ту же минуту.
Они поднялись разом, без всякой команды, и слетели вниз, как на крыльях.
В уставших, измученных людях вдруг возродились новые, могучие силы.
Как перышко, подхватили они своего израненного комиссара и внесли его на вершину скалы, за которой их встретили наши передовые дозоры.
Опоздавшим немецким фашистам остались только их незадачливые соперники - побитые и покалеченные финские фашисты.
Тюрин, сдавая санитарам комиссара, сказал:
- Скорее к докторам его, к самым лучшим! Такого человека надо спасти во что бы то ни стало!
И, пожав холодеющую руку Лукашина, шепнул ему:
- Я про тебя плохое подумал. Прости меня, комиссар. Ты всем показал, как советский воин в плен не сдается!
И когда отвернулся, на обветренных щеках его заблестел иней. Мороз был жестокий, с ветром, такой, что слезы замерзали, не успев скатиться с лица.
БОЕВОЙ ДРУГ
Было у нас два неразлучных лейтенанта - Воронцов и Савушкин. Воронцов высокого роста, белолицый, чернокудрый красавец, с громким голосом, сверкающими глазами. А Савушкин не выдавался ни ростом, ни голосом.
- Я бы, может, с тебя вырос, - говорил он Воронцову, - да мне в детстве витаминов не хватало.
Воронцов обнимал его и, заглядывая в смешливые серые глаза, отвечал:
- К моей бы силушке да твое мастерство, Савушка.
Воронцов летал смело, но грубовато. От избытка сил он несколько горячился, дергал машину, и в исполнении фигур высшего пилотажа у него не было тонкости, шлифовки движений, что делает их по-настоящему красивыми.
А Савушкин летал так искусно, что в его полете не чувствовалось усилий. Казалось, машина сама испытывает удовольствие, производя каскады фигур высшего пилотажа, играючи переворачиваясь через крыло, легко и непринужденно выходя из беспорядочного штопора и поднимаясь восходящим.
Воронцов любовался полетами своего друга и говорил ему:
- Я обыкновенный летчик, а ты, Сергей, человек искусства.
- Мастерство - дело наживное, Володя, - отвечал Савушкин, - а вот ты сам - произведение искусства.
Савушкин долго и безнадежно любил одну капризную девушку, для которой ему хотелось быть самым красивым молодым человеком в мире или хотя бы в Борисоглебске, где она жила. Девушка была сестрой Воронцова.
Когда улетали на войну, она крепко пожала Савушкину руку и сказала:
- Сережа, побереги Володю, ты знаешь, какой он горячий, увлекающийся; ведь если с ним что случится, мама не переживет.
Савушкин обещал беречь Воронцова и действительно не расставался с ним ни днем ни ночью.
Бывало, войдет в столовую:
- А где Володя?
И не сядет обедать, пока не увидит друга.
Летали они в одном звене, крыло к крылу.
И надо же было так случиться, что именно в этот день они расстались.
Машину Савушкина поставили на ремонт: накануне вражеская пуля пробила бензиновый бак, воентехники спешно меняли его тут же на льду озера, накрыв самолет белым брезентом.
Савушкин написал письма всем родным и знакомым, потом пошел прогуляться на лыжах. День был серый и не предвещал ничего особенного.
Вдруг над аэродромом ударила красная ракета. За ней свечой взвился самолет командира, за ним другой, и вот, сделав круг, вся эскадрилья помчалась на запад.
Сердце Савушкина не выдержало, он подпрыгнул на лыжах и помчался по незримому следу улетавших. Лесистый холм спускался к западу. Лыжи разгонялись все быстрей, Савушкин подгонял их палками.
Неожиданно в небесной дымке возникло неясное мелькание самолетов. "Воздушный бой", - подумал Савушкин и понесся вперед, пока не очутился прямо у окопов.