Когда к костру преступницы поднесли огонь и ее охватило пламя, принялась она осыпать оскорблениями собравшихся на плацу рыцарей, баронов, чародеев и господ советников словами столь мерзостными, что всех объял ужас. И хоть костер тот мокрыми поленьями обложили, дабы дьяволица не сгорела быстро и крепче огнем терзания познала, теперь же чем быстрее велено было сухого древна подбросить и казнь докончить. Но воистину демон сидел в оной ведьме проклятущей, ибо хоть она уже и шипела зело, однакож крику боли не издала, а еще более ужаснейшие ругательства выкрикивать почала. «Возродится Мститель из крови моей! — возвестила она во весь глас. — Возродится из оскверненной Старшей Крови Истребитель народов и миров. Отмстит он за муки мои! Смерть, смерть и мщение всем вам и всем коленам вашим!» Одно токмо это успела она выкрикнуть, прежде чем спалилась. Так сгинула Фалька, такову кару понесла за пролитую кровь невинную.
— Гляньте на нее. Солнцем опалена, покалечена, вся в пылишше. Пьет и пьет, ровно губка, а оголодала, аж страх. Говорю ж вам, она с востока пришла. Прошла через Корат. Через Сковородку.
— Э-э-э! На Сковородке-та никто не выживет. С заката шла, от гор, по руслу Сухака. Корат едва краем задела, а и того хватило. Кады мы ее отыскали-та, пала уж, без духу лежала.
— На закате пустоши верстами тягнутси. Дык откедова шла-та?
— Не шла — ехала. Кто знат, откедова, издалека ль? Следы копыт подле нее были. Видать, конь-та ейный в Сухаке пал, потому как побита, в синьцах вся.
— Пошто ж она така для Нильфгаарда важна, хотца знать. Кады нас префект на поиски слал, я думал, кака важна дворянка сгинула. А эта? Обнаковенная девка, помело драное, к тому ж немовля какая-та. Не-а, не знаю, Скомлик, тоё ли, что надыть, искали-та…
— Она. И не как всяка. Как всяку-то мы б ее помершей нашли.
— Ишшо б малость. Никак дожж ее спас. Он, зараза. Самые што ни на есть стары деды дожжу на Сковородке-та не припомнют. Тучи завсегда обходют Корат-та… Дажить кады в долинах дожжит, тама ни единой капли не падет!
— Гляньте-ка на ее, как жрет. Быдто б неделю ничо на зуб не имела… Эй, девка! Вкусна ль солонина-то? Хлеб-та сухой? Э?
— Пытай по-эльфьему. Аль по-нильфскому. Она по-людски не разумет. Эльфий помет какой-то…
— Придурок, недоделок. Как я ее утром на коня-та сажал, то быдто куклу тряпичну сажал-та.
— Глазов нету, — сверкнул зубами тот, кого назвали Скомликом, крупный и лысоватый. — Каки с вас ловчие, ежели ишшо ее не признали! И не придурок она и не без разума. Прикидыватся. Дивна и хитра пташка.
— И чего ж така Нильфгаарду важна? Награду обешшали, во все стороны патрули-та разогнали… Чего б это?
— Того не ведаю. А вот кабы ее как след запытать… Плетью по хребту… Ха! Видали, как она на меня зыркнула? Все понимат, внимательно слухат. Эй, девка! Скомлик я, искатель, ловчий. А энто, глянь-кось, нагайка, кнутом именуемая. Мила тебе на спине шкура?
— Довольно! Молчать!!!
Громкий, резкий, не терпящий возражений приказ прозвучал от другого костра, у которого сидел рыцарь.
— А ну за работу! Лошадей привести в порядок. Мои доспехи и оружие вычистить. В лес по дрова! А девушку не трогать! Ясно, хамы?
— Воистину, благородный господин Сверс, — буркнул Скомлик. Его дружки опустили головы.
— За работу! Выполняй!
Ловчие зашептались.
— Судьба нас покарала энтим засранцем, — пробормотал один. — И надыть же было префекту-та аккурат его над нами поставить, лыцаря затрахатого…
— Ишь, важный какой, — тихо промямлил другой, оглядываясь украдкой. — А ведь девку-та мы, ловчие, отыскали… Наш нюх тому виной, што мы в русло Сухака-та завернули.
— Угу. Заслуга, вишь, наша, а энтот благородный награду-та хапанет, нам едва чево достанется… Флорен под копыты кинет, хватай, ловчий, поблагодарствуй за господску-та ласку…
— Заткнись, — прошипел Скомлик. — Ишшо услышит, неровен час…
Цири осталась у огня одна. Рыцарь и оруженосец внимательно глядели на нее, но молчали.
Рыцарь был уже в летах, но еще крепкий мужчина с суровым, меченным шрамом лицом. Во время езды он не снимал шлема с птичьими крыльями, но это были не те крылья, которые являлись Цири в ночных кошмарах и на острове Танедд. Это был не Черный Рыцарь из Цинтры. Но он был рыцарь нильфгаардский. Приказы отдавал и говорил на всеобщем, но с заметным акцентом, напоминающим акцент эльфов. Со своим оруженосцем, пареньком немногим старше Цири, разговаривал языком, близким Старшей Речи, но не таким напевным, более твердым. Это, вероятно, был нильфгаардский диалект. Цири, хорошо владеющая Старшей Речью, понимала большинство слов, но не выдавала себя. На первой стоянке, на краю пустыни, которую называли Сковородкой или Коратом, нильфгаардский рыцарь и его оруженосец засыпали ее вопросами. Тогда она не отвечала, потому что была в полной прострации, ошарашена случившимся. Через несколько дней пути, когда выбрались из каменных ущелий и спустились вниз, в зеленые долины, Цири пришла в себя, начала наконец замечать окружающий мир и хоть замедленно, но реагировать. Однако по-прежнему не отвечала на вопросы, поэтому рыцарь вообще перестал к ней обращаться. Казалось, она его больше не интересует. Ею занимались только мужчины, велевшие называть себя ловчими. Эти тоже пытались ее выспрашивать. И были грубы.
Однако нильфгаардец в крылатом шлеме быстро призвал их к порядку. Было ясно, кто здесь хозяин, а кто слуга.
Цири прикидывалась глуповатой немой, но внимательно прислушивалась к разговорам и понемногу начала осознавать свое положение. Она попала в лапы к нильфгаардцам. Нильфгаард ее разыскивал и нашел, несомненно, выследив трассу, по которой ее послал из Тор Лара хаотично работающий телепорт. То, что не удалось Йеннифэр и Геральту, удалось крылатому рыцарю и ловчим.
Что произошло на Танедде с Йеннифэр и Геральтом? Куда попала она? У нее были самые скверные предчувствия. Ловчие и их главарь Скомлик говорили на простонародном, исковерканном жаргоне всеобщего языка, но без нильфгаардского акцента. Ловчие, несомненно, были обычными людьми. Но служили нильфгаардскому рыцарю. Их подогревала мысль о награде, которую за Цири выплатит префект. Флоренами.
Но единственные страны, где в ходу флорен, а люди служат нильфгаардцам, — это управляемые префектами имперские провинции на дальнем юге.
На следующий день, когда они остановились на берегу ручья, Цири начала подумывать о возможности побега. Магия могла бы помочь. Она осторожно попробовала применить самое простое заклинание, самый простой телекинез. Опасения подтвердились. В ней не осталось ни крохи чародейской энергии. После неразумной игры с огнем магические способности полностью покинули ее.
Цири словно овладела апатия ко всему. Она надолго замкнулась в себе.
Это продолжалось до того дня, когда на дороге через вересковые заросли им встретился Голубой Рыцарь.
— Ай-яй! — буркнул Скомлик, глядя на загородивших им путь всадников. — Быть беде. Энто Варнхагены из Сарды…
Наездники приближались. Впереди на могучей сивой лошади ехал гигант в вороненых с голубым отливом латах. Сразу за ним держался другой латник, сзади следовали два наездника в простых грязно-коричневых одеждах, несомненно — слуги.
Нильфгаардец в крылатом шлеме выехал им навстречу, сдерживая пляшущего гнедого. Его оруженосец нащупал рукоять меча, повернулся в седле.
— Стоять сзади и следить за девушкой, — бросил он Скомлику и его ловчим. — Не вмешиваться!
— Дурни, што ль, — тихо проговорил Скомлик, как только оруженосец отъехал. — Не дураки в разборки промеж господ из Нильфгаарда мешаться.
— Будет драчка, Скомлик, да?
— Как пить дать. Промеж Сверсами и Варнхагенами родовая вражда, кровная месть. Слезайте с конев. Девку стерегите, в ей наш спор и выгода. Ежели счастье привалит, вся награда наша.
— Варнхагены небось тоже девку ишшут. Ежели победят, отымут… Нас токмо четверо…
— Пятеро… — сверкнул зубами Скомлик. — Один малый из Сарды, сдается, мой свояк. Увидите, в энтой драчке наш будет верьх, а не господ лыцарев…
Рыцарь в голубых доспехах натянул поводья сивки. Крылатый встал напротив. Спутник Голубого остановился позади. Его странный шишак был украшен двумя лентами кожи, свисающими с забрала и напоминающими огромные усы или моржовые клыки. Поперек седла Два Клыка держал грозно выглядевшее оружие, немного напоминавшее шпонтон гвардейцев из Цинтры, но с более коротким древком и длинным железным острием.
Голубой и Крылатый обменялись несколькими словами. Цири не расслышала какими, но тон рыцарей не оставлял сомнений. Это не были дружественные слова. Голубой вдруг выпрямился в седле, резко указал на Цири, проговорил что-то громко и зло. Крылатый в ответ крикнул так же зло, махнул рукой в железной перчатке, явно приказывая Голубому идти прочь. И тут началось.
Голубой пришпорил сивку и рванулся вперед, выхватывая из держателя при седле топор. Крылатый осадил гнедого, одновременно вытащив из ножен меч. Однако прежде чем латники начали бой, напал Два Клыка, древком шпонтона послав коня в галоп. Оруженосец Крылатого прыгнул на него, выхватывая меч, но Два Клыка приподнялся в седле и ткнул его шпонтоном в грудь. Длинный наконечник с хрустом пробил нагрудник и кольчугу, оруженосец раздирающе крикнул и рухнул с коня, обеими руками ухватившись за шпонтон, вбитый по самую крестовину.
Голубой и Крылатый сошлись с гулом и грохотом. Топор был опаснее, но меч — быстрее. Голубой получил в плечо, кусок вороненого наручника отлетел в сторону, вращаясь и таща за собой ремешок, наездник покачнулся в седле, на голубом панцире блеснули карминовые струйки. Проскочившие в галопе кони разделили дерущихся. Крылатый нильфгаардец развернул гнедого, но тут на него налетел Два Клыка, обеими руками подняв для удара меч. Крылатый рванул поводья. Два Клыка, управлявший конем лишь ногами, пронесся мимо. Однако Крылатый успел рубануть его на ходу. Цири увидела, как наплечник вмялся, из-под металла хлынула кровь.
Голубой уже возвращался, крича и размахивая топором. Оба рыцаря на ходу обменялись гулкими ударами и разъехались. На Крылатого снова налетел Два Клыка, кони столкнулись, зазвенели мечи. Два Клыка ударил Крылатого, разрубив нарукавник и щиток. Крылатый выпрямился и мощно ударил справа по боковине нагрудника. Два Клыка покачнулся в седле. Крылатый поднялся в стременах и с размаху врезал ему еще раз между разрубленным, уже вогнутым наплечником и шишаком. Острие широкого меча с грохотом вонзилось в металл, увязло там. Два Клыка напрягся и задрожал. Кони столкнулись, топоча и грызя зубами удила. Крылатый оперся о луку, вырвал меч. Два Клыка свесился с седла и рухнул под копыта. Подковы коня зазвенели по раздавленному панцирю.
Голубой развернул сивку, напал, подняв топор. Он с трудом управлял конем раненой рукой. Крылатый заметил это, ловко зашел ему справа, поднялся в стременах для страшного удара. Голубой отразил удар топором и выбил меч из руки Крылатого. Кони снова сошлись. Голубой был настоящим силачом, тяжелая секира в его руке поднялась и упала как камышинка. На латы Крылатого с грохотом обрушился удар, от которого гнедой даже присел. Крылатый покачнулся, но удержался в седле. Прежде чем топор успел грохнуть его второй раз, он отпустил поводья, закрутил левой рукой, схватив висящую на ременном темляке тяжелую граненую булаву, и с размаху саданул ею Голубого по шлему. Шлем загудел словно колокол, теперь Голубой покачнулся в седле. Кони визжали, пытались кусаться и не хотели расходиться.
Однако Голубой, явно одурманенный ударом булавы, все же сумел ударить топором, с гулом хватив противника по нагруднику. То, что оба все еще держались в седлах, было заслугой высоких лук. По бокам обеих лошадей текла кровь, особенно хорошо заметная на светлой шерсти сивки. Цири с ужасом смотрела на бой. В Каэр Морхене ее научили драться, но она не представляла себе, каким образом могла бы сопротивляться таким силачам. И парировать хотя бы один из их мощных ударов.
Голубой обеими руками ухватился за рукоять топора, глубоко врезавшегося в нагрудник Крылатого, сгорбился и уперся в стремена, пытаясь выбить противника из седла. Крылатый с размаху ударил его булавой раз, другой, третий. Кровь брызнула из-под козырька шлема на голубые латы и шею сивки. Крылатый ударил гнедого шпорами, прыжок коня вырвал острие секиры из его нагрудника, качающийся в седле Голубой выпустил из рук рукоять топора. Крылатый перехватил булаву правой рукой, налетел, страшенным ударом пригнул голову Голубого к конской шее. Схватив поводья сивки свободной рукой, нильфгаардец дубасил булавой, голубые латы звенели, как железный горшок, кровь текла из-под промятого шлема. Еще удар — и Голубой рухнул головой вперед под копыта сивки. Сивка отскочил, но гнедой Крылатого, явно натренированный, с грохотом лягнул упавшего. Голубой еще был жив, о чем свидетельствовал отчаянный рев боли. Гнедой продолжал топтать его с таким упорством, что раненый Крылатый не удержался в седле и свалился рядом.
— Позабивали дружка дружку, сукины дети, — охнул ловчий, державший Цири.
— Господа лыцари, чума на них и зараза, — сплюнул другой.
Слуги Голубого поглядывали издали. Один завернул коня.
— Стой, Ремиз! — крикнул Скомлик. — Куда ты? В Сарду? На виселицу торописси?
Слуги остановились, один глянул, заслонив глаза рукой.
— Скомлик, ты, што ль?
— Я. Подъезжай, Ремиз, не боись! Лыцаревы разборки не наша забота!
Цири вдруг решила, что пора кончать с апатией. Она ловко вырвалась у державшего ее ловчего, подскочила к сивке Голубого, одним прыжком взлетела в седло с высокой лукой.
Возможно, ей и удалось бы сбежать, если б слуги из Сарды были не в седлах и не на отдохнувших конях. Они запросто догнали ее, вырвали поводья. Она соскочила и помчалась к лесу, но конные догнали ее снова. Один на скаку схватил ее за волосы, рванул, поволок. Цири крикнула, повисла на его руке. Конник кинул ее прямо под ноги Скомлику. Свистнула нагайка. Цири взвыла и свернулась клубком, заслоняя голову руками. Нагайка свистнула снова и хлестнула ее по рукам. Она отпрыгнула, но Скомлик подскочил, пнул ее, потом прижал ботинком крестец.
— Сбежать удумала, змейство?
Свистнула нагайка. Цири снова вскрикнула. Скомлик опять пнул ее и проехался нагайкой.
— Не бей меня! — крикнула она.
— Ага, заговорила, зараза! Расшнуровала хайло-то. Вот я те щас!
— Опомнись, Скомлик! — крикнул кто-то из ловчих. — Жизню хошь и из ей выколотить аль как? Она стоит сильно, штоб ее доконать-та!
— Ясны громы, — сказал Ремиз, слезая с коня. — Неужто та, котору Нильфгаард ишшет уже неделю как?
— Она.
— Ха! Все гарнизоны ее ишшут. Кака-то важна для Нильфгаарда персона! Вроде какой-то сильный маг наворожил, што она должна быть гдей-то тут. В тутошних местах! Болтали в Сарде. Где отыскали-та?
— На Сковородке.
— Не могет того быть!
— Могет, могет, — зло сказал Скомлик, скривившись. — Взяли мы ее, награда наша! Чё стоите навроде кольев? А ну спутать пташку и на седло! Топаем отседова, парни. Живо!
— Благородный Сверс-та, — начал один из ловчих, — вроде бы ишшо дышит…
— Долго не подышит. Пес с им. Едем прямо в Амарильо, парни. К префекту. Предоставим ему девку-та и отхватим награду.
— В Амарильо? — Ремиз почесал затылок, глянул на поле недавней брани. — Там-то уж нам палач точно! Чево скажешь префекту-та? Лыцари побиты, а вы, стал быть, целы? Как все дело на явь выйдет, префект велит вас повесить, а нас этапным ходом отошлет в Сарду… А тады Варнхагены шкуру с нас живьем сдерут. Вам-та, может, и в Амарильо дорога, а по мне так лучшей в леса податься…
— Ты ж — мой свояк, Ремиз, — сказал Скомлик. — И хоша ты есть песий хвост, потому как сестру мою поколачивал, все ж как-никак родня. Потому шкуру твою сберегу. Едем в Амарильо, говорю. Префект знат, что промеж Сверсами и Варнхагенами вражда. Встренулись, побили один другого, обнаковенная меж ими штука. Чево мы-та могли? А девку, гляньте на мои слова, мы нашли позжее. Мы ловчие. Отноне ты тож ловчий, Ремиз. Префект того не знат, всколькиром мы со Сверсом поехали. Не сочтет…
— Ты ничего не запамятовал, Скомлик? — протяжно спросил Ремиз, глядя на второго слугу из Сарды.
Скомлик медленно обернулся, потом мгновенно выхватил нож и с размахом вбил его слуге в горло. Слуга взвизгнул и повалился на землю.
— Я ничего не забываю, — холодно сказал ловчий. — Ну таперича мы уж тута токмо одни свои. Свидетелев нету, да и голов для дележки награды не больно много. По коням, парни, в Амарильо! Впереду еще добрый шмат пути, тянуть нечего!
Выехав из темной и влажной буковины, они обнаружили у подножия горы деревушку — несколько крыш внутри кольца из низкого частокола, огораживающего излучину небольшой речки.
Ветер принес запах дыма. Цири пошевелила занемевшими пальцами рук, притянутых ремнями к луке седла. Вся она вконец одеревенела, ягодицы болели немилосердно, докучал полный пузырь. Она не слезала с седла с восхода солнца. Ночью не передохнула, потому что ее руки привязали к рукам лежавших по обе стороны ловчих. На каждое ее движение ловчие отвечали руганью и обещаниями поколотить.
— Деревня, — сказал один.
— Ага, — ответил Скомлик.
Они спустились с горы, копыта лошадей захрустели по высоким, спаленным солнцем травам. Вскоре вышли на покрытую выбоинами дорогу, ведущую прямо к деревне, к деревянному мостику и воротам в частоколе.
Скомлик остановил коня, приподнялся на стременах.
— Што за деревня? Никогда тута не бывал. Ремиз, знашь это место?
— Ране, — сказал Ремиз, — деревню звали Бела Речка. Но как начались беспорядки, несколько тутошних пристали к бунтовшшикам, то Варнхагены из Сарды пустили тута красного петуха, людишек перебили альбо погнали в неволю. Таперича одни нильфгаардские поселенцы здеся обретаются, новопоселенцы, стал быть. А деревушку в Глысвен перекрестили. Поселенцы тутошние недобрые, упрямые люди. Говорю — не надыть тута останавливаться. Едем дале.
— Коням передых нужон, — запротестовал один из ловчих. — И еда. Да и у меня кишка кишке кукиш кажет. Што нам новопоселенцы, говно, замухрышки. Махнем им перед носом приказом префекта, префект-та тожить нильфгаардец, как и они. Увидите, в пояс нам поклонятся.
— Ну уж, — буркнул Скомлик, — видал кто нильфгаардца-та, который в пояс кланяется? Ремиз, а корчма какая-никакая есть в энтом Глысвене?
— Есть. Корчму Варнхагены не спалили.
Скомлик обернулся в седле, глянул на Цири.
— Развязать ее надыть. Нельзя, штобы кто узнал… Дайте ей попону. И чего-нить на башку… Эй… Ты куда, девка?
— В кусты надо.
— Я те дам кусты, потаскуха! Садись у дороги! И помни: в деревне ни слова. Думашь, хитра больно? Пикнешь токо, так горло перережу. Ежели я за тебя флоренов не получу, никто не получит.
Подъехали шагом, конские копыта застучали по мостику. Из-за частокола тут же выглянули поселенцы, вооруженные копьями.
— Сторожат у ворот-та, — буркнул Ремиз. — Антересно, чего ради?
— Ага, — буркнул Скомлик, приподнимаясь на стременах. — Ворота стерегут, а от мельницы частокол развален, возом можно проехать…
Подъехали ближе, остановили лошадей.
— Мир вам, хозяева! — крикнул весело, хоть и не совсем натурально Скомлик. — В добрый час!
— Кто такие? — кратко спросил самый высокий из поселенцев.
— Мы, кум, армия, — соврал Скомлик, откинувшись в седле. — На службе его восходительства господина префекта в Амарильо.
Посланец провел рукой по древку копья, глянул на Скомлика исподлобья. Он явно не мог припомнить, на каких крестинах ловчий стал его кумом.
— Нас сюды прислал господин префект, — продолжал врать Скомлик, — штоб узнать, как идут делишки у его земков, добрых людей из Глысвена. Его восходительство шлет, стал быть, пожелания и спрашивает, не надыть людям из Глысвена какой помочи?
— Справляемся понемногу, — сказал поселенец. Цири отметила, что он говорит на всеобщем с таким же акцентом, как и Крылатый, хоть стилем речи старается подражать жаргону Скомлика. — Привычные мы сами себе управляться.
— Рад будет господин префект, услышамши энто. Корчма открыта? В горлах у нас пересохло…
— Открыта, — угрюмо бросил поселенец. — Пока еще открыта.
— Пока еще?
— Пока еще. Вскорости мы эту корчму разберем, стропилы и доски на амбар сгодятся. А с корчмы никакого дохода. Мы трудимся в поте лица и в корчму не заглядываем. Корчма только приезжих тянет, больше таких, которым мы не рады. Теперь там тоже такие остановились.
— Кто? — Ремиз слегка побледнел. — Не из форта ли Сарда, случаем? Не благородные ли господа Варнхагены?
Поселенец скривился, помял губами, словно собирался плюнуть.
— К сожалению, нет. Милиция господ баронов. Нисары.
— Нисары? — наморщил лоб Скомлик. — А откедова они? Под чьей командой-та?
— Старшим над ними высокий, черный, усатый, как сом.
— Ха! — Скомлик повернулся к спутникам. — Повезло нам. Токмо одного такого знаем, нет? То никак будет наш старый друг Веркта. «Верь мне», помните? А чего ж тут у вас, кум, нисары поделывают?
— Господа нисары, — понуро пояснил поселенец, — в Тыффию направляются. Почтили нас своим присутствием. Везут пленника. Одного из банды Крыс взяли в полон.
— Глянь-ка! — фыркнул Ремиз. — А нильфгаардова инператора не взяли? В полон-та?
Поселенец нахмурился, стиснул руку на древке копья. Его товарищи глухо зароптали.
— Езжайте в корчму, господа солдаты. — На скулах поселенца заходили желваки. — И поболтайте с господами нисарами, вашенскими дружками. Вы вроде бы на службе у префекта. Так спросите господ нисар, почему они бандита в Тыффию везут, вместо того чтобы тут, на месте, сразу на кол волами тянуть, как префект велел. И напомните господам нисарам, дружкам вашим, что здесь власть — префект, а не барон из Тыффии. У нас уж готовы и волы в ярме, и кол заостренный. Если господа нисары не пожелают, то мы сообразим, что надо. Шепните им это.
— Шепну, а как же. — Скомлик многозначительно глянул на спутников. — Бывайте, люди.
Они шагом двинулись меж халуп. Деревня казалась вымершей, не было видно ни души. Под одним из заборов рылась свинья, в грязи барахтались грязные утки. Дорогу наездникам пересек большой черный котище.
— Тьфу, тьфу, котья морда. — Ремиз наклонился в седле, сплюнул, сложил пальцы знаком, оберегающим от злой порчи. — Дорогу перешел, котий сын!
— Штоб у него мыша в горле застряла!
— Чего? — повернулся Скомлик.
— Кот. Што твоя смола черный. Дорогу перебег, тьфу, тьфу.
— Хрен с ним. — Скомлик осмотрелся. — Гляньте-ка, пустынь какая. Однако ж видел я сквозь пузыри оконные, людишки сидят по хатам, глядят. Тама вон из-за ворот, заметил, пика блеснула.
— Баб стерегут, — засмеялся тот, который пожелал коту подавиться мышью. — Нисары в селе. Слыхали, что кмет плел. Видать, не любят нисаров-та.
— И не диво. «Верь мне» и его кодла ни одной кметки не пропустят. Эх, доиграются они ишшо, энти господа нисары. Бароны их «Стражами порядка» величают, за то им плотют, чтоб порядок стерегли, за дорогами приглядывали. А как крикнешь кмету в ухо «нисар!», так он немедля себе пятки со страху обделает. Но это до поры до времени. Ну ишшо одного теленка зарежут, ну ишшо одну девку оттрахают, и, глянь, кметы их на вилы подымут. Ей-бо. Видали тех, у ворот, какие мордовороты у их злые? Это нильфгаардское поселение. С имя шутков не шуткуй… Хо, а вота и корчма…
Они поторопили коней.
У корчмы была малость просевшая, сильно омшелая крыша. Стояла корчма в некотором отдалении от халуп и хозяйственных построек, отмечая, однако, середину, центральную точку всего огороженного разваленным частоколом пространства, место пересечения двух проходящих через селение дорог. В тени единственного поблизости большого дерева был загон, заграда для скота и отдельная — для лошадей. В последней стояло пять или шесть нерасседланных верховых коней. Перед дверью, на ступенях, сидели два типа в кожаных куртках и остроконечных меховых шапках. Оба любовно прижимали к груди глиняные кувшины, а между ними стояла миска, полная обглоданных костей.
— Хто такие? — крикнул один при виде Скомлика и его спутников, слезающих с коней. — Чего тута ишшите? Топайте отседова! Занята корчма именем закона!
— Не ори, нисар, не ори! — сказал Скомлик, стаскивая Цири с седла. — А дверь раззявь пошире, потому как мы хочим внутрь. Твой командир, Веркта, — наш земок.
— Не знаю вас!
— Потому как зелен ишшо. «Верь мне» и я разом служили ишшо в стародавние времена, прежде чем Нильфгаард тута осел.
— Ну коли так… — заколебался любитель пива, отпуская рукоять меча, — заходите. Мне все едино…
Скомлик толкнул Цири, другой ловчий схватил ее за воротник.
Вошли.
В помещении было мрачно и душно, несло дымом и жареным. Корчма была почти пуста — занят только один стол, который стоял в полосе света, падающего сквозь окно, затянутое рыбьими пузырями. За ним сидели несколько мужчин. В глубине, перед топкой, возился корчмарь, грохоча горшками.
— Челом бью господам нисарам! — загудел Скомлик.
— Бей, бей, да не с нами пей, — буркнул один из сидевших у оконца, сплюнув на пол. Другой остановил его жестом.
— Давай потише. Свои парни, не узнал, што ль? Скомлик и его ловчие. Челом, челом!
Скомлик расплылся в улыбке и двинулся к столу, но остановился, видя своих дружков, уставившихся на столб, который поддерживал балку потолка. У столба сидел на табуретке щуплый светловолосый паренек лет пятнадцати, странно напряженный и вытянутый. Цири заметила, что его неестественная поза — результат того, что руки его вывернуты назад и связаны, а шея притянута к столбу ремнем.
— Обсыпь меня короста, — громко вздохнул один из ловчих, тот, что держал Цири за воротник. — Глянь-ка, Скомлик! То ж Кайлей!
— Кайлей? — наклонил голову Скомлик. — Крыс Кайлей? Не могет того быть!
Один из сидевших за столом нисар, толстяк с волосами, зачесанными в колоритный чуб, гортанно рассмеялся.
— Могет, могет, — сказал он, облизывая ложку. — Кайлей своей собственной вонючей персоной. Оправдался ранний подъем. Получим за него верняк — полгорсти флоренов доброй инператорской монетой.
— Хватанули Кайлея, ну, ну, — поморщился Скомлик. — Значится, правду говорил нильфгаардский кметок…
— Тридцать флоренов, сучий хвост, — вздохнул Ремиз. — Недурственно… Платит барон Люц из Тыффии?
— Верно, — подтвердил другой нисар, черноволосый и черноусый. — Благородный барон Люц из Тыффии, наш господин и благодетель. Крысы ограбили его советника на большаке, ну вота он обозлился и назначил награду. И мы энту награду примем, Скомлик, верь мне. Хе, гляньте-ка, парни, ишь как напыжился! Не ндравится ему, что энто мы, а не он Крыса изловил, хоша и ему префект банду ловить приказал.
— Ловчий Скомлик, — толстяк с чубом ткнул в Цири ложкой, — тожить чего-то словил. Вишь, Веркта? Девка кака-то.
— Вижу, — сверкнул зубами черноволосый. — Чего ж это, неужто тебя беда так скрутила, что ты дитёв уводишь заради выкупа? Что за грязнуха така?
— Не твое дело!
— Ишь, какой грозный, — засмеялся чубатый. — Удостовериться хочим, не дочка ль твоя.
— Евонная дочка? — засмеялся Веркта, черноусый. — Да неужто? Чтоб дочь сплодить, надыть яйцы носить.
Нисары грохнули.
— Ну, ну, ржите, лбы бараньи, — рявкнул Скомлик и напыжился. — А тебе, Веркта, так скажу: не минет неделя, увидишь, о ком громчее-та будут — о вас и вашем Крысе аль о том, чего я сварганил. И тады посмотрим, кто шшедрее — ваш барон или инператов префект из Амарильо!
— Могешь меня в зад уцаловать, — презрительно известил Веркта и вернулся к похлебке, — вместях с твоим префектом, твоим инператом и всем Нильфгаардом разом. Верь мне. И не надувайся. Знаю, что Нильфгаард уж неделю как за какой-то девой гонится, аж пыль на дорогах стоит. Знаю, что награда за нее назначена. Но мне это до говна, значит, верь мне. Я уж префекту и нильфам прислуживать не мыслю и наплевать мне на них. Я теперича у барона Люца служу, и стал быть, ему одному подчиняюся, никому боле.
— Твой барон, — отхаркнулся Скомлик, — заместо тебя нильфгаардскую ручку поглаживает, нильфгаардские сапоги лижет. Тебе того не надо делать, вот ты и трепешься.
— Не хорохорься, — примиряюще сказал нисар. — Не супротив тебя говорил, верь мне. То, што девку, кою Нильфгаард ишшет, ты нашел, рад видеть. Хорошо, что и награду ты возьмешь, а не засратые нильфгаардцы. А то, што ты префекту служишь, дык никто себе господ не выбирает, это они выбирают нас. Нет, што ль? А ну, садись с нами, выпьем, коли встреча вышла.
— Ну, чего ж нет-та, — согласился Скомлик. — Токмо для початку дайте-ка кусок вожжей. Привяжу девку к столбу, рядом с вашим Крысом, лады?
Нисары грохнули.
— Глянь-ка, пугало пограничное! — захохотал толстяк с чубом. — Вооруженная силы Нильфгаарда. Повяжи ее, Скомлик, повяжи, чего уж. Токмо возьми железну цепь, потому как вожжи-та твой важный пленник запросто разорвет и морду тебе набьет, прежде чем сбежать. Выглядит грозно, аж мурашки по пузу.
Даже спутники Скомлика глухо рассмеялись. Ловчий покраснел, затянул пояс, подошел к столу.
— Я для верности, штоб не сбегла.
— Ну, ну, — прервал Веркта, разламывая хлеб. — Хошь поболтать, так садися, поставь всем, как положено. А свою девку, ежели хошь, подвесь за ноги к потолку. Мне энто без разницы, верь мне. Токмо жуть как смешно, Скомлик. Для тебя и для твоего префекта это, может, и важный пленник, а по мне так — заморенное и запуганное дите. Собираешься ее связывать? Она, верь мне, едва на ногах держится, где ей там сбегать-та. Чего боисси?
— Щас скажу чего. — Скомлик закусил губу. — Это нильфгаардское поселение. Нас тута хлеб-солью поселенцы не встречали, а для вашего Крыса, сказали, уже готов кол заостренный. И правы, потому как префект указ дал, чтоб пойманных разбойников на месте кончать. Ежели им пленника не выдадите, они и для вас колышки обстругают.
— Эва как, — бросил чубатый. — Чаек им пугать, дурням. Лучше пусть не лезут, не то кровушки им пустим.
— Крыса им не выдадим, — добавил Веркта. — Наш он и в Тыффию поедет. А барон Люц уж все с префектом уладит. Э, что трепаться попусту. Садитесь.
Ловчие, повернув пояса с мечами, охотно присели к столу, покрикивая на корчмаря и согласно указывая на Скомлика, как на плательщика.
Скомлик пинком придвинул табурет к столбу, схватил Цири за руку, дернул так, что она упала, ударившись плечом о колено связанного паренька.
— Сиди тута, — буркнул он. — И не шевелись, иначе изобью, суку.
— У, гнида, — проворчал паренек, глядя на него прищуренными глазами. — Ты, пес…
Большинство слов, которые слетели со злых, искривленных губ паренька, Цири не знала. Но по изменениям на лице Скомлика поняла, что это должны были быть слова невероятно мерзкие и обидные.
Ловчий побледнел от бешенства, замахнулся, ударил связанного по лицу, ухватил за длинные светлые волосы, рванул, стукнув парня затылком по столбу.
— Эй! — крикнул Веркта, поднимаясь из-за стола. — Чего ты?
— Клыки ему повыбиваю, Крысу паршивому! — рявкнул Скомлик. — Ноги из жопы вырву! Обе!
— Иди сюды и перестань хайло рвать. — Веркта сел, одним духом опрокинул кубок пива, отер усы. — Твоим пленным могешь вырывать чего ндравится, а от наших — стороной. А ты, Кайлей, не изображай больно-то уж смелого. Сиди тихо и починай мыслить о шафоте, который барон Люц уже велел поставить в городке. Спис тех штук, которы тебе на том шафоте сотворит палач, уже составлен, и, верь мне, долгий спис, на три локтя будет. Полгородка уж заклады поставило, до которого пункта ты выдержишь. Так што экономь силенки-то, Крыс. Я и сам поставлю малость и рассчитываю — ты меня не разочаруешь и выдержишь хоша бы кастрирования.
Кайлей сплюнул, отвернув голову, насколько позволял стянутый на шее ремень. Скомлик затянул пояс потуже, зловещим взглядом окинул скорчившуюся на табурете Цири и присоединился к компании за столом, нещадно ругаясь, потому что в принесенном корчмарем кувшине остались лишь слабые следы пены.
— Как взяли Кайлея-та? — спросил он, дав знак корчмарю, что хочет расширить заказ. — К тому ж живым? Потому как не уверю, что остальных Крысов перебили.
— По правде-та, — ответил Веркта, критически рассматривая то, что только что извлек из носа, — повезло, и вся недолга. Сам-друг был. От шайки отлучился и в Нову Кузню к девке приперся на ночку. Солтысина знал, што мы недалече стоим, ну и кликнул. Поспели мы до свету, схватили его на сеновале, он и не пикнул.
— А с девкой евонной поиграли сообча, — захохотал толстяк с чубом. — Ежели ее Кайлей ночкой не удобрухал, так мы-то не обидели. Мы ее поутру так удобрухали, что потом-та она ни рукой, ни ногой двинуть не могла!
— Ну, говорю, лопухи вы и дурни, — громко и насмешливо известил Скомлик. — Протрахали добру деньгу, глупцы. Вместо того чтоб девку трахать, надоть было железо раскалить и Крыса выпытать, где банда ночует. Могли всех взять. Гиселера и Реефа… За Гиселера Варнхагены из Сарды двадцать флоренов давали уж в зашлом годе. А за ихнюю подружку, как там ее… Мистель навроде… За ее префект ишшо боле б дал опосля того, что она с евонным братаном учинила под Друи, когда Крысы обоз раскурочили.
— Ты, Скомлик, — поморщился Веркта, — то ль от рождения чокнутый, то ль тебе жизня тяжкая разум из башки в уши выдула. Нас шестеро. Што, вшестером надо было на целу шайку вдарить, иль как? А награда нас и без того не обойдет. Барон Люц в тюряге Кайлею пятки пригреет, времени не пожалеет, верь мне. Кайлей запоет, выдаст их скрытники и жилье, тогда силой и кучей пойдем, окружим банду, выташшим, как раков из сачка.
— Как же! Станут они ждать. Узнают, что Кайлея схватили, и затаятся в других скрытниках и камышовнике. Нет, Веркта, надыть тебе глянуть правде в глаза: испоганили вы дело. Обменяли награду на бабью манду. Такие уж вы, знаем мы вас… Токмо манды у вас на уме-то.
— Сам ты манда! — Веркта выскочил из-за стола. — Ежели у тебя чешется, так топай сам за Крысами-та вместе с твоими героями! Токмо смотри, потому как на Крысов идтить, нильфгаардский подлиза, энто тебе не недорослую девку лапать!
Нисары и ловчие принялись орать и взаимно обзывать друг друга. Корчмарь быстренько подал пива, вырвав пустой кувшин из рук толстяка с чубом, уже замахнувшегося на Скомлика. Пиво быстро смягчило спор, охладило глотки и успокоило темпераменты.
— Есть давай! — крикнул толстяк корчмарю. — Яешню с колбасой, фасоли, хлеба и сыра!
— И пива!
— Ну чего вытаращился, Скомлик? Мы нонче при деньге! Ослобонили Кайлея от коня, кошелька, безделушек, меча, седла и кожушка, все продали краснолюдам!
— Красные сапожки евонной девки тожить продали. И кораллы!
— Ну стал быть, и верно есть на что выпить! Рад!
— И чегой-то ты такой-та уж радый? У нас есть, не у тебя… Ты за свою важну добычу токмо сопли из-под носа вытирать смогешь или вшей у нее выискивать! Каков поход, таков и доход, ха, ха!
— Ну собачье племя!
— Ха-ха! Садись, шутковал я.
— Выпьем за дружбу! Мы ставим!
— Эй, где яешня, корчмарь, чтоб тебя чума сожрала! Быстрей!
— И пиво давай!
Скорчившаяся на табуретке Цири подняла голову, наткнувшись на злые зеленые глаза Кайлея, сверкнувшие из-под взлохмаченной челки светлых волос. Ее прошила дрожь. Лицо Кайлея, хоть и симпатичное, было злым. Очень злым. Цири тут же поняла, что этот ненамного старше ее паренек способен на все.
— Никак тебя мне боги послали, — шепнул Кайлей, сверля ее зеленым взглядом. — Подумать только, я не верю в богов, а они прислали. Не оглядывайся, идиотка маленькая. Ты должна мне помочь… Слушай, зараза…
Цири съежилась еще больше, опустила голову.
— Слушай, — прошипел Кайлей, совсем по-крысиному сверкнув зубами. — Когда мимо нас будет проходить корчмарь, крикнешь… Да слушай же ты меня, черт возьми…
— Нет, — шепнула она. — Они меня изобьют…
Губы Кайлея скривились, а Цири сразу же поняла, что избиение вовсе не самое худшее, что может с ней случиться. Хотя Скомлик был большой, а Кайлей худой и вдобавок связанный, она инстинктивно чувствовала, кого надо бояться больше.
— Если поможешь мне, — шепнул Кайлей, — я помогу тебе. Я не один. Мои друзья в беде не оставляют… Поняла? Но когда мои друзья нагрянут, когда начнется, я не могу торчать у столба, потому что эти сволочи меня прикончат… Слушай, собачий хвост, что надо сделать…
Цири опустила голову еще ниже. Губы у нее дрожали.
Ловчие и нисары жрали яичницу, чавкая как свиньи. Корчмарь помешал в котле и принес на стол очередной кувшин пива и буханку пеклеванного хлеба.
— Я голодная! — послушно запищала Цири, немного побледнев. Корчмарь остановился, дружелюбно взглянул на нее, потом повернулся к пирующим.
— Можно ей дать, господа?
— Прочь! — невнятно рявкнул Скомлик, краснея и брызгая яичницей. — Прочь от нее, вертельщик засратый, не то я тебе ноги повыкручиваю! Нельзя! А ты сиди тихо, шалава, тихо…
— Эй-эй, Скомлик, чегой-то ты, одурел вконец или как? — бросил Веркта, с трудом проглатывая покрытый луком хлеб. — Гляньте, парни, жадюга, сам жрет за чужие деньги, а девке жалеет. Дай ей миску, хозяин. Я плачу, и я решаю, кому дать, кому нет. А ежели кому-то это не ндравится, могет сразу получить по щетине.
Скомлик покраснел еще сильнее, но смолчал.
— Чтой-то мне ишшо вспомнилося, — добавил Веркта. — Надыть Крыса накормить, чтоб копыта в пути не откинул, не то барон с нас шкуру спустит, верь мне. Девка его покормит. Эй, хозяин! Навали жратвы какой для них! А ты, Скомлик, чево там бурчишь? Чево тебе не ндравится?
— Следить за ней надыть, — ловчий головой указал на Цири, — потому как энто кака-то странная пташка. Ежели б то была обнаковенная девка, Нильфгаард бы за ней не гонялси, префект награды бы не посулил.
— Обнаковенная — не обнаковенная, — хохотнул толстяк с чубом, — сразу видать будет, как ей промеж ног глянуть! Как вы на это, парни? Заберем на сеновал на минутку?
— И не вздумай трогать, — буркнул Скомлик. — Не позволю!
— Эва! Будем тебя спрашивать!
— Моя добыча, и мое дело, чтоб ее целой довезти! Префект из Амарильо…
— Наклали мы на твово префекта. За наши деньги пил, а нам потрахаться пожалел? Эй, Скомлик, не будь сквалыгой! И голова у тебя не упадет, и выгода тебя не обойдет! Целой довезешь. Девка — не рыбий пузырь, от тисканья не пукнет!
Нисары заржали. Спутник Скомлика поддержал их. Цири затряслась, побледнела, подняла голову. Кайлей усмехался.
— Поняла уже? — прошипел он, еле шевеля губами. — Как напьются, возьмутся за тебя. Изувечат. Мы едем в одной телеге. Говори, что я велю. Получится у меня — получится и у тебя.
— Еда готова! — крикнул корчмарь. У него не было нильфгаардского акцента. — Подойди, мазелька!
— Нож, — шепнула Цири, принимая у него миску. — Нож. Быстро.
— Ежели мало, получай еще! — неестественно воскликнул корчмарь, косясь в сторону пирующих и добавляя в миску каши. — Отойди, прошу тебя.
— Нож.
— Жаль мне тебя, дочка, но не могу. Пойми ты. Отойди…
— Из корчмы, — повторила она дрожащим голосом слова Кайлея, — никто не выйдет живым. Нож. Быстро. А когда начнется, беги…
— Держи миску, неряха! — крикнул корчмарь, поворачиваясь так, чтобы заслонить собой Цири. Он был бледен и дробно лязгал зубами. — Ближе к сковороде!
Она почувствовала холодное прикосновение кухонного ножа, который он сунул ей за пояс, заслонив ручку курточкой.
— Прекрасно, — прошипел Кайлей. — Сядь так, чтобы меня заслонить. Поставь миску мне на колени. В левую руку возьми ложку, в правую — нож. И пили вожжу. Не тут, дура. Под локтем, на столбе. Осторожнее, глядят.
Цири почувствовала, как пересохло горло. Наклонила голову чуть не к самой миске.
— Корми меня и ешь сама. — Зеленые глаза всматривались в нее из-под прищуренных век, гипнотизировали. — И пили, пили. Смелее, малек. Получится у меня — получится и у тебя…
«Верно, — подумала Цири, трудясь над веревкой. Нож вонял железом и луком, острие было неровным, видимо, много раз точили. — Он прав. Разве я знаю, куда меня везут эти подлецы? Разве я знаю, что надо от меня их нильфгаардскому префекту? Может, и меня ждет колесо, растяжки и клещи, раскаленное железо… Я не дам отвести себя как овцу на бойню. Уж лучше рискнуть…»
С грохотом вылетело окно, вместе с рамой и кинутым снаружи пнем для рубки поленьев, все свалилось на стол, чиня опустошение среди мисок и кувшинов. Вслед за пнем на стол прыгнула светловолосая коротко подстриженная девушка в красной курточке и высоких блестящих сапогах выше колен. Упав на колени, она тут же взмахнула мечом. Один из нисаров, самый медлительный, не успевший отскочить, рухнул на спину вместе с лавкой, исходя кровью из рассеченного горла. Девушка ловко спрыгнула со стола, уступив место влетевшему в окно пареньку в коротком вышитом полукожушке.
— Кры-ы-ысы! — рявкнул Веркта, возясь с мечом, запутавшимся в поясе.
Чубатый толстяк выхватил оружие, прыгнул к ползающей по полу девушке, замахнулся, но та, поднявшись на колени, ловко парировала удар, отползла, а парень в кожушке, прыгнувший вслед за ней, с размаху ткнул нисара в висок. Толстяк повалился на пол, мгновенно обмякнув, как вывернутый тюфяк.
Двери корчмы распахнулись под ударом ноги, в помещение ворвались двое Крыс. На первом, высоком и чернявом, был усеянный шишками кафтан, на лбу — пурпурная повязка. Этот двумя быстрыми ударами меча откинул двух ловчих в противоположные углы, схватился с Верктой.
Второй, коренастый и светловолосый, широким ударом располосовал Ремиза, шурина Скомлика. Оставшиеся кинулись в бегство, направляясь к кухонным дверям. Но Крысы уже врывались и туда — из задней комнаты вдруг выскочила темноволосая девушка в сказочно красивой одежде. Быстрым тычком пропорола насквозь одного из ловчих, мельницей отогнала другого и тут же зарубила корчмаря, прежде чем тот успел крикнуть, кто он такой.
Помещение заполнил рев и звон мечей. Цири спряталась за столбом.
— Мистле! — Кайлей, разорвав надпиленную веревку, силился освободиться от ремня, все еще державшего ему шею у столба. — Гиселер! Рееф! Ко мне!
Однако Крысы были заняты дракой, крик Кайлея услышал только Скомлик. Ловчий развернулся и уже собрался пригвоздить Крысу к столбу, но Цири прореагировала мгновенно и автоматически — как во время драки с выверной в Горс Велене и на Танедде — все выученные в Каэр Морхене движения проделались вдруг сами по себе, почти без ее участия. Она выскочила из-за столба, завертелась в пируэте, налетела на Скомлика и сильно ударила его бедром. Она была слишком мала и легка, чтобы откинуть огромного ловчего, но ей удалось нарушить ритм его движений и обратить на себя его внимание.
— Ах ты дрянь поганая!
Скомлик замахнулся, меч взвыл в воздухе. Тело Цири снова само по себе проделало спасительный вольт, а ловчий чуть не перевернулся, полетев следом за набравшим инерцию клинком. Грязно ругаясь, он рубанул еще раз, вложив в удар всю свою силу. Цири ловко отскочила, уверенно опустившись на левую ногу, закружилась в обратном пируэте. Скомлик рубанул снова, но и на этот раз не смог ее достать.
Между ними вдруг свалился Веркта, поливая обоих кровью. Ловчий отступил, оглянулся. Его окружали одни трупы. И Крысы, надвигающиеся со всех сторон с направленными на него мечами.
— Стойте, — холодно сказал чернявый в пурпурной повязке, наконец освобождая Кайлея. — Похоже, он очень хочет зарубить девочку. Не знаю почему. Не знаю также, каким чудом ему это не удалось до сих пор. Но дадим ему шанс, коли он так сильно хочет.
— Дадим и ей, Гиселер, — сказал кряжистый. — Пусть это будет честный бой. Дай ей какое-нибудь железо, Искра.
Цири почувствовала в руке рукоять меча. Немного тяжеловатого.
Скомлик яростно засопел, кинулся на нее, размахивая оружием в мерцающей мельнице. Он был слишком медлителен — Цири уходила от ударов быстрыми финтами и полуоборотами, даже не пытаясь парировать сыпавшиеся на нее удары. Меч служил ей только противовесом, облегчавшим вольты.
— Черт-те что! — коротко рассмеялась стриженая. — Невероятно! Акробатка!
— Быстрая, — сказала разноцветная, которая дала ей меч. — Быстрая, как эльфка. Эй ты, толстый! Может, хочешь кого-нибудь из нас? С ней у тебя не получается.
Скомлик попятился, осмотрелся, вдруг неожиданно прыгнул, целясь в Цири уколом, вытянувшись словно цапля с выставленным клювом. Цири ушла от удара коротким финтом, закружилась. Несколько мгновений видела набухшую, пульсирующую жилу на шее Скомлика. Она знала: в той позиции, в которой он оказался, он не сумеет ни избежать удара, ни парировать. Знала, куда и как следует ударить.
Но не ударила.
— Достаточно. — Она почувствовала на плече руку. Девушка в яркой одежде оттолкнула ее, одновременно двое других Крыс — в полукожушке и коротко остриженная — зажали Скомлика в углу, держа его под мечами.
— Достаточно баловаться, — повторила цветастая, поворачивая Цири к себе. — Это немного затянулось. И по твоей вине, девочка. Можешь убить и не убиваешь. Что-то мне сдается, долго ты не проживешь.
Цири вздрогнула, глядя в огромные темные миндалевидные глаза, видя приоткрытые в улыбке зубы, такие мелкие, что улыбка выглядела противоестественной. Это были не человеческие глаза и не человеческие зубы. Яркая девушка была эльфкой.
— Пора уходить, — резко сказал Гиселер, тот, с пурпурной перевязкой на лбу, явно командир. — Это действительно слишком уж затянулось. Мистле, прикончи поганца.
Коротко стриженная приблизилась, подняла меч.
— Смилуйтесь! — взвизгнул Скомлик, падая на колени. — Даруйте жизнь! У меня дети малые… Малышки…
Девушка ударила резко, развернувшись в бедрах. Кровь брызнула на побеленную стену широким неправильным веером карминовых точечек.
— Терпеть не могу малышек, — сказала стриженая, быстрым движением пальцев сгоняя кровь с лезвия.
— Не стой, Мистле, — поторопил ее парень с пурпурной повязкой. — По коням. Надо смываться! Поселение нильфгаардское, у нас здесь нет друзей!
Крысы мгновенно выбежали из корчмы. Цири не знала, что делать, но раздумывать было некогда. Мистле, коротко стриженная, подтолкнула ее к двери.
Перед корчмой, среди осколков кувшинов и обглоданных костей, лежали трупы нисаров, охранявших вход. Со стороны поселка бежали вооруженные копьями поселенцы, но при виде высыпавших на двор Крыс тут же скрылись между домишками.
— На коне сидишь? — крикнула Мистле Цири.
— Да…
— Ну так давай, хватай любого — и вперед! За наши головы назначена награда, а это — нильфгаардское село. Тут уже хватаются за луки и рогатины! Галопом за Гиселером! Посередине улочки! Держись подальше от халуп!
Цири легко перепрыгнула через невысокую загородку, схватила поводья одного из коней ловчих, запрыгнула в седло, хватила коня по крупу плоской стороной меча, которого так и не выпустила из рук. Рванула в галоп, опережая Кайлея и многоцветную эльфку, которую назвали Искрой. Помчалась за Крысами в сторону мельницы. Увидела, что из-за угла одной из хат выскакивает человек с арбалетом и целится в спину Гиселера.
— Руби его! — услышала сзади. — Руби его, дева!
Цири откинулась в седле, рывком поводьев и нажимом пятки заставив коня сменить направление, замахнулась мечом. Человек с арбалетом отвернулся, в последний момент она увидела его искаженное ужасом лицо. Поднятая для удара рука на мгновение задержалась, этого было достаточно, чтобы конь пронес ее мимо. Она услышала щелчок освобождаемой тетивы, конь взвизгнул, дернул крупом и встал на дыбы. Цири прыгнула, вырывая ноги из стремян, ловко опустилась на полусогнутые. Подоспевшая Искра перевесилась с седла, резким взмахом рубанула арбалетчика по затылку. Арбалетчик упал на колени, перегнулся вперед и рухнул лицом в лужу, разбрызгивая грязь. Раненый конь ржал и топтался рядом, наконец помчался между халупами, сильно взбрыкивая.
— Идиотка! — крикнула эльфка, минуя Цири. — Чертова идиотка!
— Запрыгивай, — рявкнул Кайлей, подъезжая.
Цири подбежала, схватила протянутую руку. Хрустнул плечевой сустав, но она успела вскочить на коня, прижалась к спине светловолосого паренька. Запустили рысью, обгоняя Искру. Эльфка вернулась, чтобы перехватить еще одного арбалетчика, который бросил оружие и бежал к воротам овина. Искра без труда настигла его. Цири отвернулась. Услышала, как арбалетчик взвыл. Коротко, дико, словно зверь.
Их догнала Мистле, тянувшая за собой оседланного коня. Крикнула что-то. Цири не поняла слов, но сообразила сразу. Отпустила плечи Кайлея, на полном ходу спрыгнула на землю, подскочила к лошади, опасно приблизившись к постройкам. Мистле кинула ей поводья, обернулась и предостерегающе крикнула. Цири повернулась в самую пору, чтобы ловким полуоборотом уйти от предательского удара копьем, которым орудовал крепенький поселенец, выглянувший из хлева.
То, что случилось после, долгое время преследовало ее в снах. Она помнила все, каждое движение. Полуоборот, спасший от удара острием копья, дал ей идеальную позицию. Копейщик же, сильно наклонившийся вперед, не мог ни отскочить, ни заслониться древком, которое держал обеими руками. Цири ударила плашмя, вывернувшись в обратный пируэт. Какое-то мгновение видела раскрытый в крике рот на заросшем щетиной лице. Видела увеличенный лысиной лоб, светлый повыше линии, над которой шапка или капюшон защищали его от загара. А потом все, что она видела, заслонил фонтан крови.
Она все еще держала коня за поводья, конь испугался жуткого воя, дернулся, повалил ее на колени. Цири не выпустила поводьев. Раненый выл и хрипел, конвульсивно метался по соломе и навозу, а кровь выплескивалась из него, как из вепря. Цири чувствовала, как желудок подпирает горло.
Рядом осадила коня Искра. Схватив поводья кружащего на месте коня Цири, она дернула, поднимая на ноги все еще вцепившуюся в ремень девочку.
— В седло! И рысью!
Цири сдержала тошноту, вскочила в седло. На мече, который она не выпускала из рук, была кровь. Она с трудом сдержалась, чтобы не бросить оружие как можно дальше.
Из прохода между халупами вылетела Мистле, волоча за собой двух человек. Один ухитрился вырваться и сбежать, перепрыгнув через заборчик, второй, получив мечом, упал на колени, обеими руками схватившись за голову…
Цири с эльфкой погнали галопом, но тут же осадили коней, упершись в стремена, потому что со стороны мельницы возвращался Гиселер с другими Крысами. За ними, подбадривая себя криками, мчалась толпа вооруженных поселенцев.
— За нами! — крикнул на скаку Гиселер. — За нами, Мистле! К речке!
Мистле, склонившись набок, перескакивая через низкие заборчики, натянула поводья и галопом пустилась за ними. Цири прижалась головой к гриве и припустила следом. Совсем рядом галопом пронеслась Искра. Ветер развевал ее прекрасные темные волосы, приоткрывая маленькое остренькое ушко, украшенное филигранной сережкой.
Человек, которого ранила Мистле, все еще ползал на коленях посреди дороги, раскачиваясь и обеими руками держась за окровавленную голову. Искра завернула коня, подлетела к нему, ударила мечом сверху изо всей силы. Раненый взвыл. Цири увидела, как отрубленные пальцы прыснули в сторону словно щепки от разрубленного полена и упали на землю толстыми белыми червями.
Она с величайшим трудом сдержала позывы тошноты.
Около дыры в частоколе их ожидали Мистле и Кайлей, остальные Крысы были уже далеко. Вся четверка пошла стремительным вытянутым галопом, перенеслась через речку, разбрызгивая воду, взметнувшуюся выше конских голов. Наклонившись и прижавшись щеками к гривам, они взобрались на песчаный откос, погнали через фиолетовый от люпинов луг. Искра, у которой был самый лучший конь, вырвалась вперед.
Влетели в лес, во влажную темь, между стволами буков. Догнали Гиселера и остальных, но задержались только на мгновение. Лес кончился, они вырвались на вересковое поле и снова пустили лошадей в галоп. Вскоре Цири и Кайлей начали отставать — лошади ловчих не могли выдержать темпа прекрасных, породистых коней Крыс. У Цири были дополнительные сложности — на крупном коне она едва касалась ногами стремян, а на ходу не могла подогнать стременных ремней. Без стремян она умела ездить не хуже, чем с ними, но знала, что при такой скорости долго галопа не выдержит.
К счастью, через несколько минут Гиселер сдержал передних, позволив ей и Кайлею присоединиться. Цири перешла на рысь. Укоротить стременные ремни она еще не могла, в ремешках не было дырочек. Тогда она, не снижая скорости, перекинула правую ногу над лукой и уселась по-дамски.
Мистле, увидев позу девочки, рассмеялась.
— Видишь, Гиселер? Она не только акробатка, но еще и вольтижерка! Эх, Кайлей, где ты выкопал эту чертовку?
Искра, придерживая свою прелестную каштанку, по-прежнему сухую и так и рвущуюся в галоп, подъехала ближе, напирая на коня Цири. Тот захрапел и попятился, задрав голову. Цири откинулась в седле, натянула поводья.
— Знаешь, почему ты еще жива, кретинка? — буркнула эльфка, отбрасывая волосы со лба. — Парень, которого ты по глупости своей пожалела, раньше времени нажал спусковой крючок и попал в коня, а не в тебя. Иначе б сейчас у тебя стрела сидела в спине аж по перья. Зачем тебе меч?
— Оставь ее, Искра, — сказала Мистле, ощупывая мокрую от пота шею своей лошади. — Гиселер, надо идти помедленней, иначе мы загоним лошадей! Ведь никто за нами не гонится.
— Мы должны как можно скорей перейти Вельду, — ответил Гиселер. — За рекой передохнем. Кайлей, как твоя лошадь?
— Выдержит. Это не скакун, в гонках не пройдет, но зверюга крепкая.
— Ну так вперед.
— Минутку, — сказала Искра. — А девчонка?
Гиселер оглянулся, поправил пурпурную повязку на лбу, задержал взгляд на Цири. Его лицо сейчас немного напоминало Кайлея — такой же злой изгиб губ, такие же прищуренные глаза, острые, выпирающие скулы. Однако он был старше светловолосого. Синеватая тень на щеках свидетельствовала о том, что он уже регулярно бреется.
— И верно, — бросил он грубовато. — Что делать с тобой, девка?
Цири опустила голову.
— Она помогла мне, — проговорил Кайлей. — Если б не она, паршивый ловчий пришпандорил бы меня к столбу…
— В деревне, — добавила Мистле, — все видели, как она убежала с нами. Одного хлопнула, вряд ли он выжил. Это поселенцы из Нильфгаарда. Если девочка попадет к ним в лапы, они ее забьют. Мы не можем ее бросить.
Искра гневно фыркнула, но Гиселер махнул рукой.
— До Вельды, — решил он, — поедет с нами. А там видно будет. Сядь как следует, дева. Если отстанешь, мы оглядываться не станем. Поняла?
Цири поспешно кивнула.
— Давай, давай. Кто такая? Откуда? Как зовут? Почему ехала под охраной?
Цири наклонила голову. Пока они скакали, у нее было достаточно времени, чтобы придумать какую-нибудь историю, и она придумала несколько. Но атаман Крыс не походил на человека, который поверил бы хоть одной из них.
— Ну, — поторопил Гиселер. — Ты ехала с нами несколько часов. Останавливалась с нами, а я еще не слышал твоего голоса. Ты — немая, что ли?
Пламя костра рванулось вверх, рассыпая искры и заливая то, что осталось от пастушьего шалаша, волной золотого света. Будто послушный приказам Гиселера, огонь высветил лицо девочки словно бы для того, чтобы можно было легче прочесть на нем ложь и фальшь. «Ведь я не могу открыть им правды, — с отчаянием подумала Цири. — Это разбойники, убийцы. Если они узнают правду о нильфгаардцах, о том, что ловчие поймали меня ради награды, то и сами могут эту награду захотеть. Кроме того, правда слишком… неправдоподобна, чтобы в нее поверить».
— Мы вывезли тебя из поселка, — медленно продолжал главарь. — Взяли сюда, в одно из наших убежищ. Дали поесть. Ты сидишь за нашим костром. Так говори же, кто ты такая?
— Отстань от нее, — вдруг бросила Мистле. — Гляжу я на тебя и сразу вижу нисара, ловчего или одного из нильфгаардских сволочей. И чувствую себя как на допросе, привязанной к пыточной скамье палача в подвале!
— Мистле права, — проговорил светловолосый парень, носивший полукожушок. Цири вздрогнула, услышав его акцент. — Девочка явно не хочет говорить, кто она, и имеет на это право. Я, когда к вам присоединился, тоже был неразговорчив. Не хотел, чтобы вы узнали во мне одного из нильфгаардских… сволочей…
— Прекрати, Рееф! — махнул рукой Гиселер. — Ты — другое дело. А ты, Мистле, перебрала! Это никакой не допрос. Просто я хочу услышать, кто она такая и откуда. Как только узнаю, укажу ей дорогу домой, вот и все. А как это сделать, если я не знаю…
— Ты вообще ничего не знаешь, — отвела глаза Мистле. — Даже есть ли у нее дом. А я вот думаю — нету. Ловчие схватили ее на большаке, когда она была одна. Типичные повадки трусов. Если велишь отправить ее куда глаза глядят, она в одиночку в горах не выживет. Разорвут ее волки или помрет с голоду.
— Что же с ней делать? — сказал юношеским басом коренастый, тыча палкой в горящие поленья. — Доставить поближе к какой-нибудь деревушке?
— Прекрасная мысль, Ассе, — усмехнулась Мистле. — Кметов не знаете? Им вечно недостает рабочих рук. Загонят девку скот пасти, предварительно сломав ей ногу, чтобы не сбежала. Ночами она будет ничьей, а стало быть, общей собственностью. Будет расплачиваться за жратву и крышу над головой, знаешь, какой монетой. А весной станет метаться в родильной горячке, рожая чьего-нибудь ребенка в грязном хлеве.
— Если у нее будет конь и меч, — медленно процедил Гиселер, все еще глядя на Цири, — то не хотелось бы мне оказаться на месте того, кто захочет переломить ей ногу или сотворить ублюдка. Видели, какую пляску она затеяла в корчме с ловчим, которого потом прикончила Мистле? Он по воздуху колотил, а она отплясывала как ни в чем не бывало… Да, по правде-то меня мало интересует ее имя, а вот где она выучилась таким штучкам, хотелось бы знать…
— Штучки ее не спасут, — неожиданно проговорила Искра, точившая меч. — Она умеет только плясать. Чтобы выжить, надо уметь убивать, а этого она не сможет.
— Пожалуй, сможет, — вступился Кайлей. — Когда в деревне рубанула по шее того парня, кровь свистнула на полсажени…
— А сама чуть в обморок не грохнулась, — фыркнула эльфка.
— Она же еще ребенок, — вставила Мистле. — Я догадываюсь, кто она такая и где научилась своим фортелям. Мне доводилось встречать таких. Это танцорка или акробатка из какой-нибудь бродячей труппы.
— С каких пор, — поморщилась Искра, — нас стали интересовать танцорки и акробатки? Черт побери, скоро полночь, спать хочу. Давайте кончать пустую болтовню. Надо выспаться и отдохнуть, чтобы завтра к вечеру быть в Кузне. Надеюсь, вы еще не забыли, что тамошний солтыс выдал Кайлея нисарам и теперь вся их зачуханная деревушка должна узнать, что такое красная ночь! А девочка? У нее есть конь и есть меч. Она их честно заработала. Дадим ей немного едова и денег. За то, что спасла Кайлея. И пусть едет, куда хочет, сама о себе позаботится…
— Хорошо, — сквозь зубы процедила Цири, вставая.
Наступила тишина, прерываемая только потрескиванием костра. Крысы с любопытством смотрели на нее.
— Хорошо, — повторила она, удивляясь, как по-чужому прозвучал ее голос. — Вы мне не нужны, я не просила… И вовсе не хочу оставаться с вами! Уеду сей же час…
— А ты, я гляжу, не немая, — угрюмо заметил Гиселер. — Умеешь говорить, да еще и нагло.
— Гляньте на ее глаза, — фыркнула Искра. — Гляньте, как она голову держит. Хищная пташка! Юная соколица!
— Собираешься уехать? — сказал Кайлей. — А куда, позволь спросить?
— Вам-то какое дело? — крикнула Цири, и глаза ее загорелись зеленым огнем. — Я вас спрашивала, куда вы едете? Меня это не интересует! И вы меня тоже не интересуете! Вы мне не нужны. Я сумею… Я справлюсь сама! Одна!
— Одна? — повторила Мистле, странно улыбаясь.
Цири умолкла, опустив голову. Крысы тоже молчали.
— Сейчас ночь, — наконец сказал Гиселер. — Ночью в одиночку не ездят, дева. Тот, кто ездит в одиночку, должен погибнуть. Там, около лошадей, валяются попона и шкуры. Выбери что-нибудь. Ночью в горах холодно. Что уставилась? Погаси свои зеленые фонарики! Приготовь лежанку и спи. Тебе надо отдохнуть.
Немного подумав, Цири послушалась, а когда вернулась, волоча за собой попону и одну из шкур, Крысы уже не сидели, а стояли полукругом у костра, и красные огоньки пламени играли в их глазах.
— Мы — Крысы Пограничья, — гордо проговорил Гиселер. — За версту чуем добычу. Нам не страшны ловушки. И нет на свете ничего, чего бы мы не разгрызли. Мы — Крысы. Подойди сюда, девочка.
Цири подошла.
— У тебя нет ничего, — сказал Гиселер, вручая ей украшенный серебром пояс. — Возьми хотя бы это.
— У тебя нет ничего и никого, — улыбнувшись, проговорила Мистле, накинула ей на плечи зеленый атласный кафтанчик и сунула в руки вышитую мережкой блузку.
— У тебя нет ничего, — буркнул Кайлей, и подарком от него был кинжальчик в ножнах, искрящихся дорогими камнями. — У тебя нет никого. Ты одинока.
— У тебя нет никого, — повторил за ним Ассе. Цири приняла дорогую перевязь.
— У тебя нет близких, — проговорил с нильфгаардским акцентом Рееф, вручая ей пару перчаток из мягчайшей кожи. — У тебя нет близких и…
— …Ты всюду будешь чужой, — докончила с кажущимся безразличием Искра, быстро и довольно бесцеремонно надевая на голову Цири беретик с перьями фазана. — Всюду чужой и всегда другой. Как нам называть тебя, маленькая соколица?
Цири взглянула ей в глаза.
— Gvalch’ca.
Эльфка рассмеялась.
— Стоит тебе начать говорить, и ты говоришь на многих языках. Маленькая соколица! Хорошо, будешь носить имя Старшего Народа, имя, которое ты выбрала себе сама. Ты — Фалька.
Фалька.
Она не могла уснуть. Кони топали и храпели в темноте, ветер шумел в лапах елей. Небо искрилось звездами. Ярко светило Око, долго бывшее ее верным проводником по каменной пустыне. Оно указывает на запад. Но Цири не была уверена, что это правильное направление. Теперь она уже ни в чем не была уверена.
Она не могла уснуть, хотя впервые после долгих дней чувствовала себя в безопасности. Она не была одинока. Лежанку из ветвей она устроила себе в сторонке, подальше от Крыс, которые спали на согретом огнем глинобитном полу разрушенного шалаша. Она была далеко от них, но чувствовала их близость и присутствие. Она не была одинока.
Послышались тихие шаги.
— Не бойся…
Кайлей.
— Я не скажу им, — шепнул светловолосый юноша, опускаясь на колени и наклоняясь к ней, — что тебя ищет Нильфгаард. Не скажу о награде, которую за тебя пообещал префект из Амарильо. Там, в корчме, ты спасла мне жизнь. Я отблагодарю тебя. Приятным. Сейчас.
Он прилег рядом с ней. Медленно и осторожно. Цири пыталась вскочить, но Кайлей прижал ее к подстилке движением не грубым, но сильным и решительным. Мягко положил ей пальцы на губы. Это было ни к чему: Цири парализовал страх, а из перехваченного, болезненно сухого горла она не смогла бы извлечь ни звука, даже если б хотела. Но она не хотела. Тишина и мрак были лучше. Безопаснее. Привычнее. Они скрывали страх и стыд.
Она тихо охнула.
— Тише, маленькая, — шепнул Кайлей, осторожно расшнуровывая ей рубашку. Медленно, мягкими движениями спустил ей ткань с плеч, а низ рубашки подтянул выше бедер. — И не бойся. Увидишь, как это приятно.
Цири задрожала от прикосновения сухой, жесткой и шероховатой руки. Она лежала неподвижно, напряженная и оцепеневшая, переполненная обессиливающим страхом и отвращением, заливающими виски и щеки волнами жара. Кайлей завел ей левую руку под голову, прижал ее ближе к себе, стараясь отвести руку, которой она ухватилась за подол рубашки, тщетно пытаясь снова стянуть ее вниз. Ее начала бить дрожь.
В окружающей тьме она вдруг уловила движение, почувствовала толчок, услышала звук пинка.
— Ты спятила, Мистле? — буркнул Кайлей.
— Оставь ее, ты, свинья.
— Отвали. Иди спать.
— Оставь ее в покое, я сказала.
— А я беспокою, что ли? Она кричит или вырывается? Я только хочу приласкать ее перед сном. Не мешай.
— Выматывайся отсюда, или я тебя ткну.
Цири услышала скрип кинжала в металлических ножнах.
— Я не шучу, — проговорила Мистле, слабо вырисовывающаяся во мраке над ними. — Отправляйся к парням, да побыстрее!
Кайлей сел, выругался под нос, потом молча встал и быстро ушел.
Цири почувствовала, как по щекам покатились слезы. Быстро, все быстрее. Они, словно юркие червячки, вползали под волосы около ушей. Мистле легла рядом, заботливо укрыла шкурой. Но не поправила задранной рубашки. Оставила так, как было. Цири снова задрожала.
— Тише, Фалька. Все хорошо.
Мистле была теплой, от нее пахло смолой и дымом. Но прикосновение ее маленькой руки снова заставило Цири напрячься. У нее перехватило дыхание. Мистле прижалась к ней, прильнула, ее маленькая рука не останавливаясь поползла по телу, как теплая улиточка. Цири глухо застонала…
— Тише, соколица, — шепнула Мистле, осторожно подсовывая ей руку под голову. — Ты больше не будешь одна. Больше не будешь.
Назавтра Цири поднялась на заре. Осторожно выскользнула из-под шкуры, чтобы не разбудить Мистле, спящую с приоткрытым ртом, прикрыв предплечьем глаза. Руку покрывала гусиная кожа. Цири заботливо укутала девушку. После недолгого колебания наклонилась, нежно поцеловала ее в стриженые, торчащие щеткой волосы. Мистле замурлыкала сквозь сон. Цири отерла слезы со щеки.
Она уже не была одинока.
Остальные спали, кто-то звучно храпел, кто-то так же звучно пустил ветры. Искра лежала, откинув руку на грудь Гиселера, ее буйные волосы рассыпались в беспорядке. Кони фыркали и топтались, дятел короткими очередями ударов долбил ствол сосны.
Цири сбежала к речке. Мылась долго, подрагивая от холода. Резкими движениями трясущихся рук старалась смыть с себя то, что уже смыть было невозможно. По щекам текли слезы.
Фалька.
Вода пенилась и шумела на камнях, уплывала вдаль, в туман.
Все уплывало вдаль. В туман.
Все.
Они были отбросами общества, отребьем. Удивительным сборищем, порожденным войной, несчастьем и презрением. Война, несчастье и презрение объединили их и выкинули на берег, как вздыбившаяся в половодье река выбрасывает на плесы черные, отполированные водой и камнями куски дерева.
…Кайлей очнулся среди дыма, огня и крови в разрушенном замке, между трупами родственников и родителей. Бредя по усеянному убитыми двору, наткнулся на Реефа, солдата из корпуса карателей, которых император Эмгыр вар Эмрейс послал усмирять бунты в Эббинге. Рееф был одним из тех, кто захватил и разрушил замок после двух дней осады. Захватив замок, спутники бросили Реефа, хотя Рееф был еще жив. Но заботиться о раненых — не в обычаях бандюг из нильфгаардских подразделений.
Вначале Кайлей думал добить Реефа, но ему не хотелось бродить в одиночестве. А Реефу, как и Кайлею, было шестнадцать лет.
Они вместе зализывали раны. Вместе прикончили и ограбили сборщика податей, вместе упились пивом в корчме, а потом, проезжая на трофейных конях через деревню, разбрасывали вокруг остатки награбленных денег, хохоча при этом до колик.
Вместе бежали от гоняющихся за ними нисаров и нильфгаардских патрулей.
Гиселер дезертировал из армии. Вероятнее всего, это была армия князя из Гесо, вступившего в союз с повстанцами из Эббинга. При этом Гиселер, надо думать, не очень-то понимал, куда затащили его вербовщики. Был он тогда пьян в стельку. Протрезвев и получив во время муштры выволочку от сержанта, он сбежал. Вначале блуждал в одиночку, но когда нильфгаардцы разгромили повстанческую конфедерацию, в лесах стало тесно от дезертиров и беглецов. Беглецы быстро объединились в банды. Гиселер пристал к одной из них.
Банда обирала и палила деревни, нападала на обозы и транспорты, растворялась и таяла, сбегая от эскадронов нильфгаардской кавалерии. Однажды банда Гиселера наткнулась в дебрях на Лесных Эльфов и погибла от летящих со всех сторон стрел, шипящих серыми перьями. Стрела насквозь пробила плечо Гиселера, пригвоздив его к дереву. Ту эльфку, которая под утро вытянула стрелу и перевязала ему рану, звали Аэниеведдиен.
Гиселер так и не узнал, почему эльфы осудили Аэниеведдиен на изгнание, за какие провинности послали на смерть — ведь для свободной эльфки одиночество в узкой полосе ничьей земли, отделяющей Свободный Старший Народ от людей, было смертным приговором. Одинокой эльфке предстояло погибнуть. Если она не найдет спутника.
Аэниеведдиен нашла спутника. Ее имя, в вольном переводе означающее «Дитя огня», для Гиселера было слишком трудным и чересчур поэтичным. Он назвал ее Искрой.
Мистле была родом из богатой дворянской семьи из города Турн в Северном Мехте. Отец, вассал Рудигера, присоединился к повстанческой армии, проиграл бой и пропал без вести. Когда население Турна, узнав о приближающейся карательной экспедиции широкоизвестных «миротворцев из Геммеры», бежало из города, семья Мистле последовала за всеми, а сама Мистле затерялась в охваченной паникой толпе. Прекрасно одетая, изящная дворяночка, которую с юных лет носили в лектике, не поспевала за беженцами. После трех суток блуждания в одиночестве она попала в руки следовавших за нильфгаардцами ловчих. Девушки моложе семнадцати были в цене. Нетронутые. Ловчие не тронули Мистле, предварительно проверив, не тронута ли она. После проверки Мистле прорыдала всю ночь.
В долине реки Вельды обоз ловчих был разгромлен и вырезан под корень бандой нильфгаардских мародеров. Прикончили всех ловчих и невольников мужского пола. Пощадили только девушек. Девушки не знали, почему их пощадили. Неведение длилось недолго.
Мистле была единственной, кто выжил. Из рва, в котором она оказалась, ее, голую, покрытую синяками, нечистотами, грязью и засохшей кровью, вытащил Ассе, сын сельского кузнеца, гоняющийся за нильфгаардцами трое суток, озверевший от жажды отомстить за то, что мародеры сделали с его отцом, матерью и сестрами и что ему довелось видеть, укрывшись в конопле.
Однажды все они встретились на празднике Ламмас, Празднике Жатвы, в одной из деревенек в Гесо. Война и нужда в то время еще почти не коснулась земель над Верхней Вельдой — кметы веселыми играми и плясками традиционно отмечали начало Месяца Серпа.
Мистле, Гиселеру, Искре, Реефу, Ассе и Кайлею не пришлось долго искать друг друга. Слишком многое их выделяло в толпе. Слишком много общего было у них за плечами. Объединяла их любовь к крикливой, цветастой, причудливой одежде, краденым безделушкам, роскошным лошадям, мечам, которых они не снимали даже на время пляски. Их выделяли дерзость и кичливость, самоуверенность, задиристость и грубость.
Презрение и пренебрежение.
Они были детьми Часа Презрения. И только презрение чувствовали к остальным. Признавали только силу. Ловкость во владении оружием, которую они быстро приобрели на дорогах. Решимость. Признавали быстрого коня и острый меч.
И друзей. Товарищей. Дружков. Потому что одинокий должен погибнуть — от голода, от меча, от стрелы, от кметской дубины, от веревки и пожара. Одинокий гибнет — зарезанный, забитый, оскверненный, изнасилованный, словно игрушка перебрасываемый из рук в руки.
Они встретились на Празднике Жатвы. Угрюмый, почерневший, тощий Гиселер. Худой, длинноволосый Кайлей со злыми глазами и губами, сложенными в мерзкую ухмылочку. Рееф, все еще говоривший с нильфгаардским акцентом. Высокая, длинноногая Мистле с остриженными, торчащими щеткой соломенными волосами. Глазастая и яркая Искра, гибкая и воздушная в танце, быстрая и убийственная в схватке, с тонкими губами и мелкими эльфьими зубками. Плечистый Ассе со светлым, курчавящимся пушком на подбородке.
Атаманом стал Гиселер. А назвали они себя Крысами. Кто-то когда-то так их нарек. Им это понравилось.
Они грабили и убивали, а их жестокость стала притчей во языцех.
Вначале нильфгаардские префекты недооценивали их. Были уверены, что по примеру других банд они вскоре станут жертвами концентрированных действий разъяренного крестьянства, вырежут и перебьют себя сами, когда страсть к награбленному возьмет верх над бандитской солидарностью. Что касается других банд — префекты были правы, но их ждала осечка, когда речь заходила о Крысах. Потому что Крысы, дети Часа Презрения, презирали добычу. Они нападали, грабили и убивали ради развлечения, а отбитых у войсковых транспортов лошадей, скот, зерно, фураж, соль, деготь и сукно раздавали по деревням. Горстями золота и серебра расплачивались с портными и ремесленниками за то, что любили сверх меры: оружие, броскую одежду и украшения. Одариваемые ими кормили их, поили, принимали и укрывали и, даже истязаемые до крови нильфгаардцами и нисарами, не выдавали Крысиных нор и троп.
Префекты назначали высокие награды — и вначале сыскались было такие, кто польстился на нильфгаардское золото. Но по ночам халупы доносчиков охватывало пламя, а убегающие от пожара умирали от клинков призрачных наездников, кружащих среди дыма. Крысы нападали по-крысиному. Тихо, предательски, жестоко. Крысы обожали убивать.
Префекты ухватились за испытанные в борьбе с другими бандами способы — пытались заслать к Крысам предателей. Не получилось. Крысы не принимали никого. Плотная, сдружившаяся шестерка, порожденная Часом Презрения, не желала чужаков, презирала их.
Так было до того дня, пока не явилась ловкая, как акробатка, пепельноволосая неразговорчивая девочка, о которой Крысы не знали ничего, кроме одного: она была такой же, какими некогда были они, каким был каждый из них. Одинокая и переполненная обидой за все, что отнял у нее Час Презрения.
А в Час Презрения одинокий должен погибнуть.
Гиселер, Кайлей, Рееф, Искра, Мистле, Ассе и Фалька.
Префект из Амарильо невероятно удивился, когда ему донесли, что Крысы разбойничают всемером.
— Семеро? — удивился префект из Амарильо, недоверчиво глядя на солдата. — Говоришь, их было семеро, не шестеро? Ты уверен?
— Чтоб я так жил! — невнятно ответил единственный уцелевший после резни солдат.
Пожелание было вполне уместным — голова и половина лица солдата были перебинтованы грязными, набухшими кровью тряпками. Префект, которому довелось побывать не в одном бою, знал, что солдат получил мечом сверху, самым концом клинка, ударом слева, метким, точным, требующим опыта и скорости, направленным в правое ухо и щеку — в места, не защищенные ни шишаком, ни железным воротником.
— Рассказывай.
— Шли мы берегом Вельды в сторону Турна, — начал солдат. — Конвоировали один из транспортов господина Эвертсена, идущий на юг. На нас налетели у разведенного моста, когда мы через реку переправлялися. Одна телега завязла, тады мы выпрягли коней с другой, чтобы ее вытащить. Часть конвою поехала дале, я приостался с пятерьми и с коморником. И тута нас обскочили. Коморник, прежде чем его забили, успел крикнуть, мол, это Крысы, а потом уж они сели нашим на шею… И вырезали всех до одного. Кады я это увидел…
— Когда ты это увидел, — поморщился префект, — ты всадил коню шпоры в бок, но поздно…
— Она налетела на меня, — опустил голову солдат, — как раз та седьмая, которую я сызначала не приметил. Девчонка. Почти ребенок. Я думал, ее Крысы оставили сзаду, потому как молодая и неопытная.
Из тени высунулся гость префекта.
— Девочка? — спросил он. — Как выглядела?
— Как все они. Разукрашенная словно эльфка, пестрая как попугай, выряженная в безделушки, бархат и парчу, в шапочке с перьями…
— Светловолосая?
— Кажись, так, господин. Кады я ее увидал, налетел конем, думал, хочь ее одну усеку за товарищев, кровью за кровь отплачу… Зашел справа, чтобы ловчей ударить… Как она это сделала, не знаю. Но я промахнулся. Словно по призраку бил… Не знаю, как эта дьяволица сделала… Хочь я прикрылся, она меня оттедова достала. Прямо по морде… Господин, я под Содденом был, под Альдерсбергом был. А теперича от девки выпендренной памятка мне на морде на всю жизнь.
— Радуйся, что жив остался, — буркнул префект, глядя на своего гостя. — И радуйся, что тебя посеченного на переправе нашли. Теперь будешь в героях ходить. Если б без борьбы сбежал, если б без памятки на морде докладывал мне о потере груза и лошадей, то сейчас бы уже пяткой о пятку на виселице колотил! Ну марш отсюда! В лазарет.
Солдат вышел. Префект повернулся к гостю:
— Сами видите, благородный господин коронер, нелегкая тут служба, нет покоя, полны руки работы. Вы там, в столице, думаете, что в провинциях баклуши бьют, пиво дрызгают, девок портят и взятки берут. О том, чтобы людей или денег прислать побольше, никто не заботится, только приказы шлют: дай, сделай, найди, всех на ноги поставь, от зари до зари летай… А тут башка раскалывается от собственных забот… Таких банд, как Крысы, у нас шастает пять или шесть. Правда, Крысы самые страшные, не проходит и дня…
— Достаточно, достаточно, — надул губы Скеллен. — Знаю, чего вы ноете, господин префект. Только напрасно. От данных приказов никто вас не освободит, не рассчитывайте. Крысы не Крысы, банды не банды, а продолжать поиски должны. Всеми доступными средствами, до отмены приказа. Так приказал император.
— Три недели ищем, — поморщился префект. — Кстати, не очень-то ведая, кого или чего ищем — призрака, духа или иглу в стоге сена. А результат? Только у меня одного несколько человек пропали без вести, не иначе как бунтовщиками или бригадами скоя’таэлей убиты. Говорю вам еще раз, господин коронер, если мы до сей поры не нашли этой вашей девчонки, то и не найдем. Если даже такая тут была, в чем я сомневаюсь. Разве что…
Префект осекся, задумался, глядя на коронера исподлобья.
— Эта девка… Седьмая, которая с Крысами ездит…
Филин пренебрежительно махнул рукой, стараясь, чтобы его жест и выражение лица выглядели убедительно.
— Нет, господин префект. Не ищите слишком легких решений. Расфранченная полуэльфка или другая бандитка в парче наверняка не та девушка, которая нам нужна. Наверняка. Продолжайте поиски. Это приказ.
Префект насупился, глянул в окно.
— А с той бандой, — добавил внешне безразлично коронер императора Эмгыра Стефан Скеллен по прозвищу «Филин», — с этими Крысами, или как там их… Наведите порядок, господин префект. В провинции должен установиться порядок. Беритесь за работу. Выловить и повесить без церемоний. Всех.
— Легко сказать, — буркнул префект. — Но сделаю, что в моих силах, заверьте императора. И все же, я думаю, ту, седьмую девчонку у Крыс следовало бы для верности взять живой…
— Нет, — перебил Филин, следя за тем, чтобы голос не дрогнул. — Никаких исключений, повесить всех. Всю семерку. Мы не желаем больше о них слышать. Не желаем слышать о них больше ни слова.