И наоборот.
Помню, года четыре назад — кажется, в Кандагаре — паренек, только что прибывший туда после учебки, во время обстрела шептал быстро-быстро: «Мамочка, возьми меня в себя обратно! Мамочка, возьми меня в себя обратно!.» А другой, оставшись без рук и глаз, отправил из госпиталя письмо отцу: «На черта ты, старый хрен, сделал это девятнадцать лет назад?!» (…)
Как-то раз в нужнике я стал невольным свидетелем страстной, неистовой молитвы здоровенного сержанта-спецназовца. Я скорее мог поверить в самое невероятное чудо (например, что мы выиграем войну), но только не в то, что видел своими глазами. Парень был олицетворением несокрушимой мощи спецназа (!) — надежды наших надежд, генштабовского идола-божества. Не помню, о чем конкретно он просил. Помню, что сортир был единственным безопасным местом в той части, куда не мог проникнуть вездесущий глаз замполита, который, скорее всего, тоже молился втихаря, но не там и не в то время».
Если бы государственные интересы не требовали воспитания новых солдат для своих армий, если бы с таким же упорством, с каким телеканалы показывают последствия стихийных бедствий, они ежедневно демонстрировали кинохронику о концлагерях и военных госпиталях, если бы в школьных программах в рамках изучения истории появился предмет «психология и философия войны», если бы инженеры человеческих душ — писатели, режиссеры, поэты, художники — хотя бы десятую часть творчества посвящали не героике войны, а ее грязи, если бы о войне снимали фильмы ужаса, если бы компьютеры сгорали после каждой проигранной миссии в военных игрушках…
Если бы… Если бы… Если бы…
Джон Стил, оператор ITN, потрясенный увиденным во время командировок в зоны боевых действий, в телеинтервью признавал сдавленным голосом: «Когда вы попадаете в джунгли, то вы предполагаете, что они пахнут цветами. Но воздух всегда был пропитан запахом разлагающихся трупов. Разлагающиеся трупы были повсюду. Мне бы очень хотелось, чтобы телевизионные новости могли передать этот запах смерти. Я бы хотел, чтобы люди, которые смотрят эти кадры, могли его почувствовать. Я убежден, что это остановило бы все это…»
Я не знаю, сможет ли подобный прием остановить ЭТО, но если с экранов телевизоров во время ежедневных выпусков новостей из «горячих точек» на зрителей дыхнет смрадом пороха и гниющего человеческого мяса, то наверняка для многих за ставшими привычными кадрами проявится то страшное, чудовищное, что не может не заставить отшатнуться.
И подумать.
И вспомнить.
И хотя бы отдаленно представить себе, что же такое на самом деле ВОЙНА.
Недаром в заключительных кадрах знаменитого фильма Ф.Ф. Копполы «Апокалипсис сегодня» полковник Керц, сорвавший с войны все маски, заглянувший под них и увидевший ее ПОДЛИННОЕ лицо, повторяет, умирая, только одно слово: «Horror… Horror…»
«Ужас… Ужас…»
Война — это травматическая эпидемия.
Пролог XX века — пороховой завод. Эпилог — барак Красного Креста.
В детстве у меня было много игрушечных солдатиков. И рыцари, и моряки, и мотострелки, и даже индейцы с бледнолицыми. Помню, что один из наборов состоял из десяти оловянных фигурок, изображенных в строю: восемь автоматчиков, один знаменосец и медсестра с санитарной сумкой через плечо.
И вот с этой-то медсестрой была прямо беда! Я никак не мог найти ей место на «поле боя». Остальные хоть и застыли навечно в стойке «смирно», но их можно было растянуть в цепь, поставить на стены крепости или в вырытые в песке окопы, а вот медсестра явно портила всю картину. Честность игры подсказывала, что если она не была автоматчиком — значит не имела право сражаться, как остальные фигурки. А совсем убирать ее с поля было жалко, потому что, как известно, живая сила на войне никогда не бывает лишней. Поэтому медсестра обычно стояла в сторонке, где-нибудь на фланге, и пялила свои оловянные глаза на разыгрывающуюеся перед ней баталию.
Позднее, когда я подрос и насмотрелся фильмов про войну, солдатики стали «дарить» ей букеты полевых цветов и клянчить «спиртику», чтобы выпить за победу. По прошествию еще некоторого времени они начали проявлять интерес к негнущемуся подолу ее армейской юбки. Но на этом, собственно, функции медсестры и ограничивались. «И зачем ее включили в набор? Лучше бы сделали ещё одного полнокровного бойца!» — с некоторым раздражением думал я тогда.
Вообще я, помню, и впоследствии не раз замечал, что мальчишки могут проявлять в своих военных играх недюжинные познания в тактике. Они соорудят траншеи и ходы сообщений, капониры для техники и стрелковые ячейки, оборудуют штабы и артиллерийские позиции, позаботятся о маскировке. Наиболее эрудированные стремятся изобразить на местности наблюдательные пункты, обеспечить связь и обозначить склады и места дислокации резервов.
А вот санитарно-медицинское обеспечение в их играх традиционно находилось в запущенном состоянии. В лучшем случае выбирался какой-нибудь пятачок, куда сваливали немногочисленных «раненых», который и было принято считать перевязочным пунктом. Да и «раненые», быстренько получив помощь, словно речь шла о смазывании царапины йодом, снова устремлялись в бой. На моей памяти не было ни одного «смертельного» исхода.
А уж если соперник по игре отказывался от своего госпиталя, то считалось совершенно неразумным обустраивать свой. Солдатиков и так вечно не хватало, а тут еще несколько штук надо снимать с позиций, чтобы они изображали раненых!
Конечно, настоящий солдате нашивками за ранения — уже герой. Офицеры, покрытые боевыми шрамами, вызывают благоговейный трепет. А полководцы, искалеченные в многочисленных сражениях, уже только за эти ратные отметины заслуживают уважение подчиненных и славу на страницах Истории.
С ранних лет наше отношение к ранениям на войне воспитывается именно на их примерах. В той же литературе, в кино, в песнях. В них любимым литературным персонажам «ветер холодит былую рану…». У народных героев «голова обвязана, кровь на рукаве…» В военно-патриотических балладах «командир израненный прокричал: «Вперед!»». И так далее.
А еще раны обесцениваются приключенческой тематикой. Помните, как в романе Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ» одноногий пират Джон Сильвер говорит: «Я потерял свою ногу в том же деле, в котором старый Пью потерял свои иллюминаторы»?
В нашем сознании добрая половина пиратов так и выглядит: с черной повязкой на глазу, с крюком вместо кисти руки и деревянным костылем, привязанным к культе ноги. Это стало некой атрибутикой, которой «джентльмены удачи» вроде бы даже цинично бравируют.
Мы привыкаем к самым страшным ранениям с юных лет. Например, в детской книге А. Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» (в которой, кстати, фигурирует старый моряк, дядя Чарли на деревянной ноге) палисандровый генерал Лан Пирот категорично заявил, что «настоящий солдат должен драться даже без головы!».
Это заявление может даже рассмешить. И рассмешило бы, если бы не отражало страшной действительности.
Ярослав Гашек в своем бессмертном произведении «Похождения бравого солдата Швейка» приводит очень похожую сценку. Только в отличие от сказочных дуболомов в ней описан настоящий солдат, вольноопределяющийся доктор Йозеф Вояна. А вернее, рассказ о нем.
«Он служил в Галиции, в Седьмом егерском полку. Когда дело дошло до штыкового боя, попала ему в голову пуля. Вот понесли его на перевязочный пункт, а он как заорет, что не даст себя перевязывать из-за какой-то царапины, и полез опять со своим взводом в атаку. В этот момент ему оторвало ступню. Опять хотели его отнести, но он, опираясь на палку, заковылял к линии боя и палкой стал отбиваться от неприятеля. А тут возьми да и прилети новая граната, и оторвала ему руку, аккурат ту, в которой он держал палку! Тогда он перебросил эту палку в другую руку и заорал, что это им даром не пройдет! Бог знает чем бы все это кончилось, если бы шрапнель не уложила его наповал. Возможно, он тоже получил бы серебряную медаль за доблесть, не отделай его так шрапнель. Когда ему снесло голову, она еще некоторое время катилась и кричала: «Долг спеши, солдат, скорей исполнить свой, даже если смерть витает над тобой!»».
Конечно, это неправдоподобное описание. Просто Гашек в рассказе о Йозефе Вояне доводит до абсурда истерическую пропаганду, требующую сражаться «до последней капли крови».
Точно так же играющие в войну мальчишки не желают считаться с возможностью получить «в бою» рану их солдатиками. «Либо убит, либо продолжает драться!»
Но, хотите — верьте, хотите — нет, я давным-давно лично читал статью в журнале, если не ошибаюсь, «Военные знания» начала 50-х годов XX века, про одного северокорейского солдата, который, получив ранение в руку, другой рукой продолжал метать гранаты. Когда была ранена и вторая рука, он после перевязки бегал между командными пунктами в качестве связного. После ранения в ноги он вызвался нести дежурство у телефона. «Бог знает, чем бы все это кончилось», если бы герой не потерял сознание от потери крови и не был унесен на перевязочный пункт.
Солдаты солдатами, а История знает немало полководцев, удививших мир не только своими победами, но и полученными ранами. К сожалению, мы воспринимаем их раны не как перенесенные человеком страдания, а как дополнение к их героическому образу.
Одним из них был разорившийся чешский рыцарь, непобедимый предводитель гуситов Ян Жижка. «Страшный (или грозный) слепец», как прозвали его враги.
С молодости Ян Жижка оказывался там, где раздавался звон мечей эпохальных битв. Этот неугомонный чех успел посражаться и против Тевтонского ордена в Грюнвальдской битве, и против англичан при Азенкуре. Некоторое время ему приходилось перебиваться Жалованьем наемника и даже заниматься лесным разбоем. Где-то в своих воинственных странствованиях по Европе Жижка потерял глаз. Где именно, мне не удалось установить, но известно, что с 1419 г. его уже называли «одноглазым». Но это не помешало ему возглавить гуситскую армию.
При осаде рыцарского замка Раби стрела поразила его второй глаз, который лекарям не удалось спасти. (Произошло это, по одним источникам, в 1421 г., по другим — в 1422 г.) Жижка полностью ослеп. Однако он прекрасно знал театр военных действий и продолжал руководить гуситами, одерживая победу за победой.
Если голова остается на плечах, то никакая слепота не может помешать оставаться предводителем своих войск. И главой государства. Примером тому служит история русского князя Василия Темного.
«7 июля 1445 года сыновья казанского хана Улу-Мухаммеда Мумутяк и Егуп уничтожили войско Василия II в битве под Суздалем. Сам великий князь попал в плен, откуда был выпущен за гигантский по тем временам выкуп в 200 тысяч рублей. В следующем году князь Дмитрий Шемяка, сын Юрия Дмитриевича, захватил Москву и ослепил Василия (откуда, кстати, пошла фраза «Шемякин суд»)». В дальнейшем, однако, Шемяка потерпел поражение, и Василий II в 1447 году вновь стал великим князем, за свою слепоту получивший прозвище «Темный».
Впрочем, историк Н. Костомаров отмечал, «что характер княжения Василия Васильевича [Темного] с этих пор совершенно изменился. Пользуясь зрением, Василий был самым ничтожным государем, но с тех пор как он потерял глаза, все остальное правление его отличается твердостью, умом и решительностью. Очевидно, что именем слепого князя управляли умные и деятельные люди. Таковы были бояре: князья Патрикеевы, Ряполовские, Кошкины, Плещеевы, Морозовы; славные воеводы Стрига-Оболенский и Феодор Басенок, но более всех митрополит Иона».
Но если полководец не блещет военными талантами, а рядом не оказывается способных помощников, то такая тяжелая рана, как потеря глаз, и подавно способна обезглавить армию. Как это произошло с прусским фельдмаршалом герцогом Браушивейгским в 1806 г. в битве под Ауэрштедтом.
«И, однако, при подавляющем превосходстве сил на стороне пруссаков, еще представлялась возможность успеха, если бы герцог Брауншвейгский в припадке дурного настроения не услал тотчас же после начала сражения единственного человека, который мог помочь, — генерала Шарнгорста — на левое крыло армии, где Шарнгорст делал все, что только мог, но все же не был в состоянии оказать влияния на общий ход сражения. Вскоре после этого герцог лишился обоих глаз, и, таким образом, вообще прекратилось всякое командование прусскими войсками».
Я бы обратил внимание на то, что даже самые высокие чины, находящиеся в относительном тылу, окруженные многочисленным конвоем из штабных офицеров, ординарцев и солдат охраны, не застрахованы от тех ран, которые в изобилие получают передовые застрельщики. И зависит это не от смертоносности видов оружия, а от той участи, которая в равной степени подстерегает на поле боя любого военного, от солдата до маршала. До монарха.
В 1066 году войско англосаксов короля Гарольда оказывало отчаянное сопротивление отрядам Вильгельма Завоевателя, герцога Нормандии. «Перед боем герцог [Вильгельм] сказал: «Сражайтесь храбро, бейте всех!» и приказал стрелять лучникам навесом, чтобы поражать стрелами врага сверху. В результате много англосаксов было ранено, а Гарольд потерял глаз. После имитации отступления англосаксы кинулись в преследование, их атаковали и перебили вместе с Гарольдом».
Одноглазыми были знаменитый карфагенский полководец Ганнибал и светлейший князь фельдмаршал Г.А. Потемкин Таврический. Правда, они получили свои раны не в бою (Ганнибал потерял глаз от инфекции в 217 г. до н. э… а Потемкину, подошедшей до нас версии, выбили глаз в пьяной трактирной драке), но все равно «шрамы украшают мужчину», разве не так?
Отчего-то самым известным одноглазым военачальником считается М.И. Голенищев-Кутузов. Но это не совсем справедливо. У Кутузова были оба глаза. Фантастичность его ранения заключалась в том, что турецкие нули ДВАЖДЫ (в 1774 г. в бою под Алуштой и в 1788 г. во время осады Очакова) прострелили его голову навылет. Первая пуля попала между глазом и виском и вышла из другого виска; вторая — ударила в щеку и вышла из затылка. Но, не смотря на эти жуткие раны, Кутузов выжил. Без современной нам медицины, без рентгена, без реанимационного оборудования, без антибиотиков.
«Судьба бережет голову этого человека для чего-то необычного, ибо он остался жив после двух ран смертельных по всей науке медицинской», — заявил тогда парижский хирург Массо (некоторые источники приписывают эти слова австрийскому дипломату принцу де Линю).
Дело в том, что каким-то чудом пули не задели мозг. А вот нервы и мышцы правого глазного яблока были повреждены, в результате чего глаз стал представлять собой довольно неэстетическое зрелище. Хотя, по утверждениям современников, Кутузов до глубокой старости неплохо им видел и даже читал.
Михаил Илларионович, как известно, являлся большим дамским угодником и носил повязку на поврежденном глазе, скорее всего, чтобы не шокировать его видом своих прекрасных собеседниц.
Другое дело — израильский генерал Моше Даян, в годы Второй мировой войны сражавшийся на Ближнем Востоке против французских сторонников Виши. В начале лета 1941 г. Даян получил приказ провести разведку в Сирии с целью подготовить вторжение англичан. Члены его группы (31 чел.) должны были стать проводниками британских войск.
«8 июля Даян перешел границу с небольшой авангардной группой. Они захватили полицейский пост, но попали под тяжелый обстрел с французской стороны. Даян искал с крыши дома огневую точку, используя бинокль убитого французского офицера. Пуля разбила линзу, и осколки попали в левый глаз. Только через шесть часов его смогли эвакуировать и доставить в госпиталь в Хайфе. Хирурги извлекли остатки стекла и металла, а глазное отверстие зашили.