- Вот так-то лучше... Ах, черт, - воскликнул он в следующее мгновение. Не хочется мне посылать тебя на это задание. Но мне нужен хороший командир эскадрильи. А с твоим прошлым...
- Не будем об этом, Анатолий Андреевич,- поспешно перебил Добруш. - Это касается только одного меня.
- Меня это касается еще больше,- возразил Баклыков. - Слишком большая роскошь держать тебя на звене, в то время как у меня нет приличных комэсков. Ну, ладно. Иди. И возвращайся.
- Постараюсь.
Выйдя наружу, Добруш посмотрел на восток. Было рано, но небо уже высветлилось. По нему плыли темные облака.
"Ветер северный, двадцать метров, - машинально отметил капитан. - Если к ночи не утихнет, снос будет большим, придется экономить горючее".
Он шагал по невысокому березняку. Он был среднего роста, грузный, рыжеватый, с плоским красным лицом и редко мигающими зелеными глазами. Левую щеку его от глаза до мочки уха пересекал безобразный шрам - памятка первого дня войны, когда он поднимал свою эскадрилью, из образовавшегося на аэродроме крошева. Тогда он еще был истребителем.
- Василь Николаевич! - окликнули его. Капитан замедлил шаг, потом повернулся и поднял глаза. Его догоняла маленькая белокурая женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета.
- Что же вы это не заходите? - спросила она с упреком, подойдя ближе. Совсем нас забыли? Он покачал головой.
- Не в этом дело. Просто...
- Просто... что?
Добруш хотел зайти, но потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить. Ее звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.
Иногда ому с ней было хорошо, особенно после возвращения из полета, пока он был полон гулом и грохотом, пока все вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой только что вырвался.
Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.
В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.
Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у нее было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.
Он понимал это. Но все было не так просто. И его прошлое. И ее - которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло со деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить все это.
- Почему вы молчите? - спросила она. В ее голосе прозвучала обида.
- Я был занят, - сказал он. Она подумала; "Нет". Потом спросила:
- Зачем вас вызывали? Вам лететь? Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.
- Нет. То есть да. Пустяки.
- Когда?
- Вечером.
- Вечером...- сказала она. - Вон что... Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.
- Кенигсберг. Так?
- Да, - неохотно сказал капитан. - Откуда вы знаете? Она не ответила.
- Я только не знала, что это вы. Ох!..
- Что такое с вами? - спросил напитан, взглянув на нее с беспокойством. Вам нехорошо?
- Но почему - вы? Капитан передернул плечами.
- Кому-то все равно надо, правда? Почему же не мне?
- Потому... потому... А разве вам самому хочется лететь?
- Не знаю. Задание мне не нравится, - признался оп неожиданно. - Но ничего не поделаешь. Да и... послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует? - спросил он с досадой, заметив, что она вся дрожит.- Вы же простудитесь! Она как-то сразу погасла.
- Да, - проговорила она уныло. - Ничего не поделаешь... Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?
- Обычно таких вещей не делают, - пояснил капитан терпеливо. - Да и с какой стати? Ведь это моя работа.
- Да, с какой стати... - повторила она.
- У меня сегодня день рождения. Я хотела... я думала... Капитан склонил голову.
- Поздравляю вас.
- Спасибо. Я...
- Сколько вам?
- Двадцать шесть.
- Вы очень молоды, - сказал капитан. Он вздохнул. - А я вот уже совсем старик.
- Это не имеет значения, - возразила она.
- Очень даже имеет, - невесело усмехнулся капитан. Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, особенно когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но ничего не сказал. Это касалось только его одного.
- Ничего вы не понимаете! - воскликнула она, и капитан с удивлением увидел на ее глазах слезы. - Ничего! Почему вы меня ни разу не поцеловали? Капитан смешался.
Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел ее в руках и сунул обратно. Потом поднял глаза.
- Серьезный вопрос, - проговорил он наконец. -Так сразу даже и не ответишь. Он взял ее за плечи и склонился.
- А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, - сказал он сердито.
"Черт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак", - подумал он.
- И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.