Эти идеи Буркхардта хорошо известны. Гораздо менее известен тот факт, что через 20 лет, в начале 1880-х годов, Буркхардт эти свои взгляды полностью пересмотрел . Уже не Ренессанс, а скорее средневековье стало для него главной эпохой, ибо он подверг процесс цивилизации в Новое время всесторонней критике с позиций средневековья. Теперь средневековье представлялось ему невозвратно утраченной "юностью сегодняшнего мира". Современный мир, считал он, пребывает в упадке, и поэтому память о средневековье принадлежит "к самому дорогому, что у нас есть". Средневековье становится для Буркхардта олицетворением всего того, чего лишен современный мир и что может быть критически обращено против него, и он иллюстрирует это рядом парных оппозиций: "безусловные авторитеты" сверху вместо "большинств снизу"; духовная привязанность вместо релятивизма; социальная привязанность человека к сообществу - вместо массового общества и "нивелирующего равенства" и т. д.
Эти размышления Буркхардта о средневековье и Ренессансе, в ходе которых он полностью пересмотрел свои взгляды двадцатилетней давности, были проявлением центрального социально-психологического феномена 70-х годов XIX в. в Германии - крушения веры в прогресс.
Событием, последствия которого трудно переоценить, явился так называемый "кризис грюндерства", великая экономическая депрессия 1873-1896 гг., которая оказала огромное воздействие на умы. Среди современных исследователей первым обратил на- это внимание Ханс Розенберг в 1967 г.: "Период с 1873 по 1896 г. был в весьма значительной степени отмечен склонностью людей к неврозам и маниакальным бредовым идеям. Его характерными признаками были гротескная боязнь "красных" и "переворота", классовая ненависть, юдофобия, необычайное обострение конфессиональных противоречий, оголтелая кампания против "бегства капитала" и "космополитической" торговли, все более громкий и
218 Hcropuk и время
агрессивный национализм, всеохватывающая тенденция к радикализации, даже среди консерваторов, дискредитация и отступление умеренных центристских групп" '°. В ходе начавшегося после 1873 г. великого экономического переворота "на место воодушевления пришло отрезвление. Теперь новый, долговременный импульс росту политической активности и обострению политической конкурентной борьбы давали стремительно растущее недовольство, неуверенность в завтрашнем дне, ожесточение и столкновение социальных и экономических групповых интересов, чувств и идеологий" "; это все более явно оказывало определяющее влияние и на культурную жизнь.
В университетской философии в середине 70-х годов оформилось пессимистическое философско-мировоззренческое направление ". В 1878 г. гетгингенским теологом и востоковедом Паулем де Лагардом были опубликованы "Немецкие записки" - страстная критика современности и вместе с тем попытка основать новую, национальную немецкую религию. А в 1890 г. Юлиус Лангбен выпустил свою известную книгу "Рембрандт как воспитатель", которая за два года выдержала не менее сорока изданий и, по словам знаменитого в то время философа Рудольфа Ойкена, сразу стала "великой силой в немецкой жизни"; ее резонанс среди публики того времени Фриц Штерн справедливо охарактеризовал как "беспримерный, озадачивающий и в высшей степени знаменательный" ".
На фоне этого продолжающегося крушения веры в прогресс в социально-политическом воображении все более отчетливо на первый план выступает средневековье, и это воображаемое средневековье служит теперь уже не столько торжественному возвеличиванию современности, сколько фундаментальной его критике.
Среди произведений научной мысли наибольшим успехом и наибольшим влиянием пользовалась, несомненно, книга социолога Фердинанда Тенниса с многозначительным названием "Общность и общество". Современному "обществу" (modeme Gesellschaft), которое пребывает в состоянии распада и разложения, ибо оно механизировало все социальные связи (по каковой причине Теннис желает его "смерти"), противопоставляется средневековая "общность" (Gemeinschaft), где индивидуум был включен в "естественные" и "органические" группы и защищен ими. Огромный успех этой книги - или, скорее, лозунгов, которые можно было вывести из ее основного тезиса, - в полной мере проявился только после 1918 г. *
С началом нового столетия культ Ренессанса сходит на нет и в искусстве, и в литературе. В 1913 г. Карл Шеффер в своей книге "Италия. Путевые заметки" заявил, что необходимо решительно порвать с Ренес
В обиходе отечественной социологии не выработано достаточно удачного, адекватного термина, эквивалентного немецкому Gemeinschaft. За неимением лучшего используются либо слово "гемайншафт", либо "община", либо "общность". Название работы Тенниса принято переводить как "Общность и общество". (Примеч. пер.)
О. Г. 3kcAe. Немин не в ладу с современностью 219
сансом - это вопрос жизни и смерти для немцев. Германист Рихард Бенц опубликовал в том же 1915 г. манифест под названием "Ренессанспроклятие немецкой культуры". Возрождение, писал он, губительным образом разделило то, что составляет одно целое: искусство и религию, веру и видение, истину и красоту; с Ренессансом пришли в Германию чуждые идеалы, формы и учреждения. В "Размышлениях аполитичного" (1918) Томас Манн также занял антиренессансную позицию, однако сразу же дистанцировался и от нового возвеличивания готики как образца для современности. Историк искусства Вильгельм Ворр^нгер уже в 1908 г. писал в своей книге о Лукасе Кранахе, что психическая конституция современного человека вновь подводит его к готическим ценностям. Ведь слово "личность", продолжал он, "мы постепенно начинаем произносить уже с некоторой усталостью. Триумфальный пафос юного индивидуализма, которому море было по колено, ныне угас, и в нас возникает нечто вроде тоски по великим, непреложным ценностям, которые возвышаются над всякой индивидуалистической болтовней. Встревоженные и измученные всем личным, мы постепенно начинаем с удивлением понимать возвышенную безличность великих стилей прошлого" ^. Во второй его книге-"Проблемы формы в готике", вышедшей в 1912 г., готика объявлялась новым творческим принципом, который, проходя через все века, предстает во все новых обличьях и является "вневременным расовым феноменом, укорененным в самой природе нордического человека". Наряду с "собственно готикой", утверждал Воррингер, всегда - вплоть "до наших дней" - есть еще и "тайная готика" как искусство, связанное с общностью (gemeinschaftsgebundene Kunst), как преодоление индивидуализма и материализма и одновременно как некое новое национальное, немецкое искусство ^.
Наиболее модернистски настроенные молодые художники тогдашней Германии - экспрессионисты в Берлине, Дрездене и Мюнхене сразу же приняли книгу Воррингера в качестве программного произведения, которое выражало их собственные устремления. Теперь постоянно провозглашалось, что современное искусство в Германии должно создаваться из духа готики. Группировавшиеся вокруг Вальтера Гропиуса художники "Баухауза" , а также такие художники, как Лионель Файнингер и Оскар Шлеммер, около 1920 г. трактовали современное архитектурное творчество как строительство храмов будущего, причем отнюдь не только в метафорическом смысле. Архитектор Бруно Таут, который стал известен в начале века благодаря своим масштабным проектам жилой застройки в Берлине и Магдебурге, написал в 1920 г. драму под названием "Архитектор мира", где строительство собора представлено как всемирноисторический процесс, в котором метафизические силы человека, средневековое единство искусств и средневековый цех каменщиков и строите
Баухауз (Bauhaus) - высшая школа строительства и художественного конструирования в Веймаре. (Примеч. пер.)
220 Hcropuk и время
лей как сообщество художников являются выражением духа Нового времени. Точно так же и ранние фильмы Фрица Ланга - например, "Нибелунги" (1924) или "Metropolis" (1927) - по-своему демонстрировали этот медиевализм искусства модерна в Германии начала XX в., выражающий и критику современности, и устремленность в будущее.
После перелома 1918 г. и во времена Веймарской республики утопии довоенной поры превращаются в учения о пути ко всеобщему спасению, идеи становятся теперь идеологиями.
Ключевую для своей эпохи книгу опубликовал в 1922 г. молодой (ему был тогда 21 год) философ Пауль Людвиг Ландсберг, бывший центром кружка Макса Шелера в Кельне в начале 20-х годов. Работа называлась "Средневековье и мы". Проводя сравнительную оценку средневековья и Новейшего времени, Ландсберг, как ранее Фердинанд Теннис, требует "смерти" современного общества во имя тех идеалов, которые, как ему кажется, он находит в средневековье. Решительно отказываясь от данного в 1860 г. Буркхардтом истолкования Ренессанса, согласно которому Возрождение явилось началом Нового времени благодаря двойной эмансипации индивидуума, Ландсберг предлагает пересмотреть отношение и к тому духовному явлению, которое, по его мнению, явилось началом и основой трагической истории Нового и Новейшего времени, - к позднесредневековому номинализму. Последний, с точки зрения Ландсберга, оказался причиной всех последующих бед: Реформации и Контрреформации, Просвещения и Французской революции, романтизма, социализма и либерализма. Вызванные ими в свою очередь и постоянно накапливающиеся отрицательные последствия тоже перечисляются с горьким и обвинительным пафосом: это индивидуализм, партикуляризм, рационализм, позитивизм, релятивизм, технизация и "омассовление". Благодаря им Новое и Новейшее время "имеют отрицательный знак". Дономиналистическое же мышление высокого средневековья, основанное на принципе "ordo", напротив, создавало основу для цельности и общности, которых современности более всего недостает. Однако средневековье следует понимать не как нечто далекое и ни к чему не обязывающее (это было свойственно большинству романтиков), а как осуществимый идеал, образец. Ландсберг мыслит грядущую эпоху как "новое средневековье", которое преодолеет историзм и всякую историзацию, ибо главным станет вопрос не об "истории", как в наше время, а о "бытии". Это новое средневековье претворят в жизнь "настоящие, юные и творческие люди", новые "Мы". Они осуществят "консервативную революцию", которая для Ландсберга есть "революция Вечного" ^.
Личность и творческий путь Ландсберга весьма показательны и интересны именно в связи с Эрнстом Канторовичем. Ландсберг, который был на шесть лет моложе Канторовича, защитив в 1928 г. в Бонне доктор
O.r.SkcAe. Немцы не в ладу с современностью 221
скую диссертацию по философии, в 1933 г. тоже покинул Германию, поскольку был евреем и решительным противником национал-социализма. Он жил и преподавал сначала в Париже, затем в Барселоне, откуда снова вынужден был уехать в 1937 г. в связи с гражданской войной. В Южной Франции он под псевдонимом почти пережил немецкую оккупацию, но в 1943 г. был арестован гестапо и умер в апреле 1944 г. в концлагере Заксенхаузен.
Никто не ставит Пауля Ландсберга в один ряд с теми, кто изгнал его из Германии и в конце концов убил. Но трагизм заключается в том, что, занимая в годы Веймарской республики такие позиции, он не только не мог помешать приходу нацистов к власти, но, наоборот, даже способствовал этому. То же можно сказать и о Канторовиче: он мужественно отвергал национал-социализм, "но его пафос героизма и мессианизм были впитаны синкретической идеологией национал-социализма" ". Или, как верно писал о георгианцах философ Карл Левит, "они подготовили нацизму дорогу, по которой сами потом не пошли" '*.
Книга Ландсберга показательна для той большой дискуссии о средневековье и Ренессансе, которая велась в 20-начале 30-х годов. Она отчасти даже спровоцировала этот спор об утверждении или отрицании современного мира и все время его подогревала. Участниками дискуссии были главным образом не историки, а философы, социологи, искусствоведы, правоведы. Здесь уместно упомянуть размышления социолога и философа Пауля Хонигсхайма о философском реализме высокого средневековья как о форме проявления "привязанности", "общности" и "цельности" - в противопоставлении опять-таки разлагающему воздействию позднесредневекового номинализма.
Австрийский философ Отмар Шпанн считал, что главным содержанием современной эпохи является решительная ревизия великих ошибок Возрождения, а именно - того разрушения всех связей через утверждение "индивидуализма", которое пришло с гуманизмом. Теперь, писал Шпанн, наступит великий "Контр-Ренессанс", "переворот мирового духа", его "отвращение от индивидуализма". Социолог Ганс Фрайер в те же годы определил средневековье как "прообраз положительной эпохи" ^. Таким образом, в этих спорах, в отличие от других, не просто возвеличивались Империя, корпоративный и сословный общественный порядок: речь шла о принципиальной оценке современного мира, которому выносился позорный приговор с позиций средневековья.
Представители противоположного лагеря - например, социолог Альфред фон Мартин, католический теолог Теодор Штайнбюхель или романист Эрнст Роберт Курциус - занимали самые разнообразные позиции и выдвигали самые различные аргументы; однако эти аргументы были в пользу Ренессанса, гуманизма и индивидуализма, в том числе и в средние века. Все они высказывались, таким образом, за "общество" и против "общности".
222____________________________Истоpuk и время
С этой полемикой были связаны и споры вокруг исторической науки, которые не утихали со времени первого всеобъемлющего анализа, данного Фридрихом Нищие в его работе "О пользе и вреде истории для жизни" в 1874 г.
Перенасыщенность историей, по мнению Нищие, является одной из причин всех бед, всей "внутренней убогости" современного человека, "слабости современной личности" и ее "жизненных сил", так как историческое образование и в первую очередь лежащая в основе его историческая наука делают человека "робким и неуверенным". История, которая стала наукой, превратилась в нечто вредное, в "изнуряющую историческую лихорадку", т. е. в болезнь. Поэтому историческая наука для Нищие есть своего рода "конец жизни человечества и ее итог" ^".
Причин этому Нищие назвал три. Во-первых, история как наука непрерывно добывает все новые и новые факты, которые она уже не способна увязать друг с другом. Это - проблема исторического позитивизма. Вторая опасность заключается, по Нищие, в претензии исторической науки на объективность. Претензия на объективность, однако, не может быть обоснована. Ведь эта мнимая объективность на самом деле есть не что иное как "вечная бессубъектность", "истина, из которой ничего не следует", и поэтому история как наука на самом деле ужасна и смешна одновременно.
Но главная опасность истории как науки заключена, по мнению Нищие, в третьем моменте - в том, что историческое познание, стоящее на позициях историзма, все рассматривает под углом зрения становления (Gewordensein), а значит - преходящести. Речь здесь идет, таким образом, о проблеме релятивизма. Историческая наука, говорит Нищие, есть "наука вселенского становления" (Werden), которая ввергает человека "в волны бесконечно-безграничного светлого моря познанного становления" и тем самым "отнимает у него фундамент всякой уверенности и покоя, веру в Постоянное и Вечное". Историческая наука подвергает все ценности тотальной историзации и этим уничтожает их. Она "повсюду видит Возникшее, Историческое и нигде - Сущее, Вечное". "Неистовое, необдуманное разметывание и разрушение всех основ, растворение их в вечно текущее и растекающееся становление, неустанное разматывание и историзирование всего Ставшего" - это, по Нищие, есть удел "современного человека" ^.
Нищие не был в этом одинок. Подобные высказывания о релятивизме как основной черте современной культуры встречаются у Вильгельма Дильтея и Георга Зиммеля. Есть тому примеры и в литературе. Вспомним хотя бы "Волшебную гору" Томаса Манна (1924) и неоконченный труд Роберта Музиля - роман "Человек без свойств" (1930) или роман-трилогию Германа Броха "Лунатики" (1931-1932), где тема "крушения ценностей" опять-таки связывается с возвеличиванием средневековья в про
О.Г.Э^сле. Немцы не в ладу с современностью 223
тивоположность Возрождению. Герман Гессе в "Игре в бисер" (опубликованный в 1943 г., роман написан в 1931-1942 гг.) описывает, опираясь на книгу Ландсберга 1922 г., то "новое средневековье", в котором благодаря новой цельности и общности вновь становится возможной духовная жизнь.
Предложено было три решения поднятой Нищие проблемы отношения науки к жизни: одно решение было выдвинуто им самим, другое Э. Трёльчем, третье - М. Вебером.
Нищие предложил две меры против "исторической болезни": вопервых, строгое ограничение Исторического: с одной стороны Неисторическим (das Unhistorische), с другой - Надысторическим (das Uberhistorische). Неисторическое - это забвение, важнейшая жизненная сила (как писал Нищие в 1874 г., "без забвения жить вообще совершенно невозможно"). Надысторическое же - это те силы, которые отвращают взор от Становления и направляют его на то, чтб вечно и значение чего не меняется, а именно - на искусство и религию. Таким образом - и в этом заключается второе требование Нищие - истории, чтобы она могла вновь встать на службу жизни, следует перестать быть наукой ^. Именно такую позицию занимали в годы Веймарской республики члены кружка Георге. Нищие оставался для них "вечно живым" (Фридрих Вольтерс), и они стремились осуществить его "монументальную историю" в собственной жизни ".
Теолог Э. Трёльч, анализируя под знаком историзма отношение науки к жизни, сделал вывод, прямо противоположный Нищие: нужно "преодолеть историю историей". Это значило: историческая наука служит "жизни" именно тем, что она своими научными средствами обосновывает ценности и тем самым вносит разумное начало в деятельность людей.
Макс Вебер считал предлагаемое Трёльчем решение проблемы историзма бессмысленным и к тому же научно несерьезным. Сам же он попытался, исходя из кантовского понимания науки как продвижения в область неопределенного и как познания, поверяющего гипотезы эмпирически, по-другому решить проблему соотношения науки и жизни - через различение и одновременно сопряжение этих двух областей ^. Наука, считал Вебер, не может обосновывать ценности и служить таким образом руководством к правильной деятельности: во-первых, ее гносеологические основания уязвимы, так как она всегда располагает лишь гипотетическим знанием; во-вторых, она сама тоже конституируется лишь через априорное задание ценностей. Последний тезис есть возражение Трёльчу. Вместе с тем - и это возражение в адрес Нищие - наука является местом рационального дискурса, где в числе прочего решаются ценностные и экзистенциальные вопросы, когда ценностные горизонты людей не совпадают. Наука делает, таким образом, возможным "разрешение конфликта по правилам" ". То есть наука имеет не только свои границы, но и свое собственное достоинство. Это - возражение на требование Нищие, чтобы наука "служила" жизни.
224 KcropukuBpeM
После 1918 г. дебаты по поводу историзма продолжились, и в них также постоянно обсуждались и роль и значение науки в современном обществе. В философии разногласия между Нищие и Вебером были воспроизведены в споре Мартина Хайдеггера и Карла Ясперса. Если Хайдеггер в "Бытии и времени" (1927) перенимает как ход рассуждения Нищие, так и предлагаемое им решение проблемы историзма, и выступает вновь за то, чтобы наука встала на службу жизни, то Карл Ясперс как раз это и отвергает. Он продолжает веберовское различение науки и жизни в своем различении двух видов исторического сознания (historisches und geschichtliches BewuBtsein), чисто научного знания "о прошлом" в противоположность "историческому знанию" как "современной жизненной силе". В рамках этой же проблематики сформировалась в 20-х годах социология знания, начавшаяся с Макса Шеллера и Карла Манхейма. Уже после прихода к власти нацистов, в так называемом "втором споре об историзме" в экономической науке, сформулированная Нищие проблема последний раз подверглась обсуждению - в частности, в книге Вальтера Ойкена "Преодоление историзма" (1938).
Весьма существенным представляется то, какую роль сыграла проблема историзма - т. е. представление об ущербе, наносимом людям историзмом их сознания, как об одном из моментов дискомфортности современной цивилизации вообще-в том выборе, который сделали многие выдающиеся ученые-гуманитарии в пользу национал-социализма в 1933 г. Из публичных высказываний и заявлений видных представителей науки, таких как историк Рудольф Штадельман, искусствовед Вильгельм Пиндер, теологи Фридрих Гогартен и Эммануель Хирш, философ Мартин Хайдеггер, историк права К. Г. Шмельцайзен и другие правоведы, очень хорошо видно, какие именно надежды эти люди возлагали на национал-социализм. Они надеялись, во-первых, что будет покончено с релятивизмом благодаря установлению новых ценностей в так называемой "немецкой революции" 1933 г.: эти новые ценности определялись как "народ" и "общность". Во-вторых, наука теперь вновь обретала смысл именно потому, что могла вновь служить жизни. В этом заключалась основная мысль печально знаменитой ректорской речи Хайдеггера в мае 1933 г.: наука есть "служение", она есть "служение знанием, оружием и трудом", говорил он своим слушателям, вторя Платону. Приверженность ницшеанскому анализу проблемы и им предложенному ее решению здесь очевидна, и она даже открыто провозглашалась.
IV
Члены кружка Георге принимали участие во всех этих спорах, и поэтому мы часто можем точно представить себе их позиции по данным проблемам - как в отношении определения и критики современной эпохи в свете антитезы "средневековье-Ренессанс", так и в отношении проблемы науки под знаком историзма.
О. Г. SkcAe. Немцы не в ладу с современностью 225
Для Фридриха Гундольфа в 1924 г. выбор в обоих вопросах был ясен. Его книга о Цезаре показывает его позицию в полемике по поводу средневековья и Возрождения (а по сути - средневековья и современности): делая выбор в пользу "Ренессанса в средневековье", Гундольф тем самым заявлял также и политическую позицию. Она проявляется весьма отчетливо в его словах об императоре Фридрихе II: тот был, по мнению историка, первым властителем, "воспринимавшим Цезаря как личный пример, на который он равнялся в том, как говорил, держался и поступал". Фридрих, "последний настоящий кесарь-помазанник средневековья", был также и первым, кто состязался с Цезарем в личной славе "своим небывалым прежде обыкновением лично участвовать [в событиях]". Поэтому со времени царствования Фридриха "слава Цезаря... начинает выходить из магического сумрака и наполняться представлениями о его сущности и его деяниях, а не только о его ранге и сказочных качествах его личности". Благодаря Фридриху Цезарь стал "исторической личностью". Вполне в духе относящейся к 1860 г. буркхардтовской концепции Ренессанса, Гундольф считает Фридриха II "уникальным ингениумом всесторонне одаренного и деятельного Я", "первым самосознательным (selbstig) государственным гением", первым проявлением современной индивидуальности. Поэтому для Гундольфа (как и для раннего Буркхардта) с Фридриха II начинается "поворот к Возрождению" ^.
Этими высказываниями Гундольф определил и свою позицию в споре об историзме - он был опять-таки на стороне Нищие, которого впоследствии (в своей книге "Цезарь в XIX веке") назовет главным после Буркхардта "пророком истории и становления". И вполне логично, что книга о Цезаре 1924 г. завершается размышлением о проблеме историзма. Нищие первым, по мнению Гундольфа, призвал историю вновь быть "ваятельницей жизни" и распознал "всю громадность задачи - пробуждать умерших духов"; он первым увидел вновь "в народах и вождях всех времен силы современные и вечные". Только благодаря ему, пишет Гундольф, "мы вновь знаем, что сами вершим свою судьбу каждым Да и Нет, обращенным к тысячелетним образам", и именно он воскрешал великие характеры прошлого, наполняя их кровью и плотью. Сверхчеловека, которого Нищие призывал, чтобы "недочеловеки могли стать наконец людьми", он тоже лепил по образам прошлого. Отсюда развивается, также выдержанный в духе Нищие, взгляд Гундольфа на историческую науку: эта наука производит одну только "лишенную выбора правду, а не сущностно наполненную действительность", какой требует "жизнь". Эта "объективная наука", т. е. "исследовательское ремесло, занятое собиранием материала", хотя и представляет собою противоположность "партийной литературе" и "ничем не связанной беллетристике", вполне равна им в том, что, как и. они, "за десятилетия господства историзма потеряла душевную связь с историей, которой занималась" ".
Как видим, в отношении задач науки в современном мире Гундольф разделяет позиции других членов кружка Георге и выступает, подобно
8 Зак. 125
226 Kcropuk и время
всем остальным, за Ницше и против Вебера. Однако в вопросе о средневековье и Ренессансе и о том, как они соотносятся с современностью, пути их расходятся.