Дарья Войтович: Когда я заговорила по-польски? Это было весной 1948 года, я училась в четвертом классе. Мне предстояло идти к первому причастию и исповедоваться. К исповеди готовилась и старшая сестра, мы вместе готовились. С той только разницей, что она перечисляла свои грехи по-польски, а я по-немецки. И вот стою я возле исповедальни на коленях и вдруг слышу, что исповедуюсь-то я по-польски. К немецкому языку у меня на всю жизнь осталось отвращение. В лицее я выбрала латинский. В Политехническом пару семестров снова пришлось учить немецкий, но он у меня как-то не пошел.
Алодия Виташек вытаскивает из шкафа очередную серую папку.
— Нет у меня сил ее раскрывать, вы уж сами посмотрите, — она опускается в кресло. — Извините, я веду себя как дикарка. Мы обе с Дарьей дикарки, поэтому так хорошо понимаем и любим друг друга, очень-очень. Понимаете, такой разлад в середке, до разрыва сердца. Может, если б нас перестали спрашивать, если б нам не приходилось все время возвращаться памятью в те годы, мы бы, возможно, успокоились. Но нас спрашивают и спрашивают, вот и вы тоже…
Mutti постоянно писала письма, сначала Халине Виташек, потом своей любимой Алисе. Приглашала к себе. Алодия-Алиса поехала к ней только спустя девять лет, в 1957-м. Супруги Даль жили уже в Западной Германии.
— Должна была пробыть у них долго, но вскоре уехала — школа закончена, и я решила поступать в институт. К тому же я уже не чувствовала себя в этом мирке своей. Немецкий забыла. А знакомые и соседи Далей, в основном переселенцы из Гданьска, с так называемых возвращенных земель, смотрели на польку волком. Выдержала я там только один месяц. Mutti так тепло ко мне относилась, так радовалась, что я с ней, а меня изнутри как заморозило. Не любила я, когда она меня обнимала. Не хотела спать с ней рядом. Позже, за те четырнадцать лет, когда я стала приезжать к ней по два раза в год, мы снова сблизились. Она жила моей жизнью. Интересовалась всем, что меня касалось. Когда у меня родились дети, радовалась, что теперь у нее есть внуки. Мои дети были одеты как куколки — она вязала им одежду, присылала посылки.
Алодия достает фотографию: две улыбающиеся седые женщины в обнимку.
— Это моя мама, а это Mutti. Она навестила нас в 1969 году. Как же они с мамой полюбили друг друга. Постоянно обменивались очень теплыми письмами. Однажды мама мне сказала, что, если бы раньше познакомилась с госпожой Даль и знала, как настойчиво та искала Дарью, чтобы мы с нею вместе воспитывались, быть может, я бы осталась в приемной семье. Ведь маме было очень трудно поднимать пятерых детей, она даже не получала на нас пособия, потому что папа был аковцем [7], то есть врагом Народной Польши. Ничего не поделаешь, так жизнь складывалась. Mutti умерла в 1971 году, Vati (папа) — в 1980-M, а мама — в 1985-м.
В спальне Алодии Виташек над кроватью висит портрет внучки; недавно рядом с ним пани Алодия повесила старую фотографию в рамочке — маленькая Алиса в Стендале. Девочки на снимках примерно одного возраста и немного похожи.
В апреле 1969 года возле Чертова источника побывал Анджей Зентарский, судья, член Кошалинской комиссии по расследованию гитлеровских преступлений. Он вел следствие по делу о преступной деятельности «Лебенсборна» в Полчине. В показаниях троих бывших служащих «Лебенсборна», которые предстали перед Нюрнбергским судом, он нашел информацию о польских детях из Края Варты [8], подвергшихся онемечиванию в померанском Heim’e. Зентарский занялся поисками свидетелей. Ему удалось найти двух насильно угнанных в Германию поляков, служивших в «Лебенсборне», которые рассказали то, что слышали во время оккупации от местных немцев. «Приезжавшие в ‘Лебенсборн’ оплодотворять женщин эсэсовцы были все, как на подбор, высокие и голубоглазые. Они прогуливались с женщинами по городу и лебенсборнскому парку». Немецкие же историки утверждают, что все это обычные фантазии, порождение народной молвы, с самого начала сопутствовавшие «Лебенсборну». В 1945 году организация «Источник жизни» старательно ликвидировала все документы. После войны ремонтировавшие поместье «Борково» рабочие нашли только коробку со стеклянными пробирками, на которых были надписи с польскими, чешскими и немецкими фамилиями. Судья Зентарский вызвал «на осмотр места происшествия» также и Алодию Виташек. Но она немногое помнила. Что может запомнить шестилетний ребенок? Террасу с выставленными на солнышко колясками с младенцами. Игровую комнату с огромным полукруглым окном, скамейку, на которой вместе с другими детьми она сидела в ожидании своей Mutti.
Спустя три года дело за отсутствием доказательств было прекращено.
Летом 1941 года в Полчин (в то время Bad Polzin) приехала немка из Берлина, Эллен Лундт. Здесь она собиралась родить внебрачного ребенка, отец которого, женатый австриец, служил на торпедоносных катерах. Эллен хорошо запомнился вид из окна главного здания «Лебенсборна». В шесть утра медсестры уже начинали расставлять в парке коляски с грудничками. Ровными рядами стояли белые колыбельки с чистенькими простынками, а вокруг зелень, яркое солнышко. Благодать и безопасность.
В вестибюле висела фотография рейхсфюрерин Гертруды Шольц-Клинг, председателя объединения всех женских организаций Третьего рейха. В других Heim’ах на стене обычно был портрет матери Гитлера, «самой прекрасной из всех немецких матерей». Патриотичные немецкие матери отмечали ее день рождения (12 августа) по особо торжественному ритуалу. Политзанятий Эллен не помнит, хотя головной офис в Мюнхене требовал от директоров Heim’oв регулярных отчетов и разрабатывал специальные программы: совместные чаепития, прослушивание выступлений фюрера по радио, народные песни, краткий курс противовоздушной обороны, речи Геббельса, народные песни… Матери расово полноценных детей должны иметь «расовое», национал-социалистическое мировоззрение.
Сегодня восьмидесятивосьмилетняя Эллен Лундт, как и большинство матерей «Лебенсборна», не видит ничего плохого в организации, которая помогла ей родить двоих детей — сына в Bad Polzin и дочь в Heim Harz в Вернигероде. Тогда она не знала, а сейчас не хочет помнить, что эта якобы в высшей степени гуманная организация была одним из центров расовой гигиены и находилась в ведении ведомства СС, а после войны ее признали преступной. Эллен, кажется, припоминает, что, прежде чем она попала в Полчин, «Лебенсборн» проверил расовую чистоту ее и австрийского моряка. В специальной анкете был даже пункт о густоте волосяного покрова, ибо, чем меньше на теле волос, тем больше оснований считать тело арийским. Фамилии матерей и список отцов хранились под строгим контролем в Мюнхенском головном отделении «Лебенсборна». Расово неполноценные женщины не могли рассчитывать на место в Heim’e, а «неудавшиеся» дети уничтожались.
Немецкая журналистка Дороте Шмиц-Кёстер описывает в одной из своих книг, посвященных «детям фюрера», случай с Юргеном В., мальчиком, родившемся в полчинском Heim’e больным. Его забрали оттуда на «специальное лечение», что на языке Третьего рейха означало эвтаназию. Младенцев нашпиговывали люминалом и морфием. У детей с помутившимся от сильно-действующих препаратов сознанием возникало нарушение всех функций, они быстро заболевали воспалением легких и, не получая никакой медицинской помощи, умирали. Еще одно доказательство уничтожения «неудавшихся» детей «Лебенсборна» приводит немецкий историк Георг Лилиенталь. Среди документов одного из Heim’oв он нашел письмо с приказом о переводе умственно отсталого младенца в венское спецзаведение, которое действовало в соответствии с «идеей элиминации».
В секретных рапортах, попадавших на стол Гиммлера, имелось профессиональное описание каждой рожавшей в «Лебенсборне» женщины. Расово чистым и проверенным матерям легко было устроиться на работу в «Лебенсборн» или в иные, подведомственные СС, организации.
Гиммлер, который велел своим эсэсовцам пить минеральную воду, ибо она улучшает пищеварение, рекомендовал подавать на завтрак будущим матерям овсянку, поскольку «овес способствует укреплению нервной системы». Кормление грудью вменялось в обязанность всем женщинам без исключения. В специально отведенном для этого помещении одновременно кормили младенцев несколько матерей, а патронажная сестра затем проверяла, сколько каждый ребенок высосал молока. Если у арийской матери не хватало молока, ребенка подкармливала другая.
В домах «Лебенсборна» увидели свет одиннадцать тысяч детей, половина родилась вне брака. Шарлотта Д. из Полчина, которая год помогала в Heim’e ухаживать за грудничками, а теперь неохотно об этом говорит, заметила, что половина матерей оставляла здесь своих детей. Считалось, что они жертвуют их фюреру. Так дети попадали в приемные семьи — в качестве «подарка от фюрера».
Эллен Лундт своего сына Вождю не оставила. Михелю сейчас пятьдесят девять лет. Статный рослый мужчина, в отца-моряка. Занимается рекламой, сочиняет музыку, снимает документальные фильмы. В настоящее время работает над фильмом о сотрудничестве Штази с польской Службой безопасности. Живет в Берлине в двух шагах от Гюнтера Грасса. О том, что он «ребенок ‘Лебенсборна’» впервые узнал, когда пошел получать удостоверение личности. Он показывает нам свидетельство о рождении: Bad Polzin, «Лебенсборн» 18.09. 1941 г., 14 часов 15 минут, фамилия матери, в графе отец — прочерк.
— Помню, когда я женился, служащая отдела регистрации браков, увидев мое свидетельство о рождении, побежала показывать его коллегам. А моя жена сгорала от стыда, потому как думала, что меня произвели на свет в специальном месте, где люди плодятся как кролики, — смеется Михель. — А мама говорит, что я плод большой любви.
Дома «Лебенсборна» должны были стать источником новой аристократии СС. Гиммлер знал, что правильное раз-ведение нужно не только для сохранения расовых черт, но и для их совершенствования. Своим распоряжением он запретил принимать в СС каждого четвертого кандидата, если тот — сын эсэсовца, дабы уберечь «большую семью СС» от близкородственного кровосмесительства. Для улучшения породы требовалась свежая кровь. Источником для нее стали внебрачные дети эсэсовцев и дети других расово полноценных немецких солдат, зачатые или родившиеся за пределами Третьего рейха, и особенно в Норвегии, где было так много ценимой Гиммлером нордической крови. Поэтому в Норвегии открылось целых девять домов «Лебенсборна», которые должны были поставлять больше всего — после домов в самом рейхе — расово чистых детей. Беременных норвежек Гиммлер отправлял на юг Германии, дабы заселить менее «благополучные» с точки зрения чистоты расы территории. Примерно раз в год организовывались облавы на «арийских» детей в оккупированных странах, главным образом во Франции и Польше.
В 1975 году Германию потряс фильм «Во имя расовой чистоты», снятый по книге Марка Хилеля и Клариссы Генри, которые первыми попытались приподнять завесу тайны над «Лебенсборном».
Одна из рассказанных в фильме историй начинается в Рогозно. 1943 год. Немцы вывозят отнятых у семей маленьких «расово чистых» детей. Ирэнку, единственную дочку Брониславы Эвертовской, забрали из дома прямо с горшка. После войны ее отыскали в приемной немецкой семье. Когда сотрудник Красного Креста пришел за девочкой, приемные родители закрылись с ней в туалете и не выходили оттуда несколько часов. Потом они поменяли место жительства. Эвертовская тридцать лет ждала дочь. Съемочная группа отыскала Ирэну в Германии. Разговаривать с ними она не пожелала. Выслала на улицу своего адвоката, который, стоя перед камерой в черном плаще и черной шляпе, сообщил, что у госпожи Н. - муж и двое детей, она вполне довольна своей жизнью здесь и не собирается возвращаться в прошлое. Фильм заканчивается эпизодом, где показанная крупным планом Бронислава Эвертовская по-немецки обращается к дочери: «Дорогая Ирэна, напиши мне несколько строк. Мне шестьдесят семь лет, я скоро умру, и ты заплачешь и пожалеешь, что не захотела написать матери».
Я решил отыскать Брониславу Эвертовскую и спросить у нее, отозвалась ли Ирэна, когда увидела мать по немецкому телевидению. Как я узнал, вскоре после съемок этой последней сцены Эвертовская, заболтавшись со знакомой в электричке по дороге в Оборники, вовремя не вышла на своей станции. Поезд тронулся, она на ходу спрыгнула на платформу, упала и разбилась насмерть. Родственники написали Ирэне: «Твоя мама умерла». Дочь не отозвалась.
Написано в сотрудничестве с Анжеликой Кузьняк.
2000 год
Nein — нет (нем.), nie — нет (полъск.). (Здесь и далее — прим. перев.)
Heim — семейный очаг (нем.).
Кароль Марчинковский (1800–1846) — известный познаньский врач, общественный деятель, филантроп. Бесплатно лечил бедных, часто сам покупал им лекарства.
Обозначение «этнических германцев», которые жили за пределами Германии. В период существования Третьего рейха фольксдойчи имели особый правовой статус.
Девизом этой организации был лозунг: «Подари свое дитя Фюреру».
Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП). SA — штурмовые отряды, военизированные формирования НСДАП. NSV — «Национал-социа-листическая народная благотворительность» — общественная организация, основанная НСДАП в 1933 г. DAF — объединенный профсоюз работников и работодателей. RLB — Имперский союз противовоздушной обороны. VdA— Союз немецких автомобилестроителей.
Аковцы — члены Армии Крайовой, подпольных вооруженных формирований, во время Второй мировой войны действовавших на оккупированной территории. АК подчинялась польскому правительству в изгнании, и после войны в Народной Польше бывшие аковцы подвергались репрессиям.
Reichsgau Wartheland (Warthegau) — название административного округа, включенного в состав Третьего рейха (до января 1940 г. носил название Reichsgau Posen — имперский округ Познань).