- Не ошиблись ли вы в своем решении? Уйти я всегда успею, но я уверен, что нам придется работать вместе, хотя для обоих нас это будет не так уж приятно. Интересы государства превыше всего, поэтому и вам и мне придется с ними считаться.
- Это совершенно исключено. Вам на этом заводе больше никогда не придется работать. Советовал бы вам прекратить разговоры, ехать в Москву и искать себе место.
- Благодарю за добрый совет. Прошу вашего распоряжения выдать мне командировку в Москву.
- Вот это деловой разговор, с этого и следовало начинать!
Дунаев оживился и тут же отдал распоряжение выписать командировку и обязательно на сегодня же обеспечить меня железнодорожным билетом.
А я так спешил на завод!
Но эмоции эмоциями, а дело делом. Пока что решил зайти в КБ и в первый механосборочный цех. Зная положение дел тут и там, можно составить себе почти полное представление обо всем. А это и нужно было мне сейчас, перед поездкой в Москву.
В КБ обошел всех работников. Встретили они меня радушно, интересовались моим здоровьем, задавали много деловых вопросов. На некоторые я не мог сразу ответить, обещал разобраться: двухмесячное отсутствие сказалось. Оно заставило меня и на людей взглянуть по-иному, чем прежде, когда каждый день видел их за работой. Ознакомление с конструкторскими разработками наглядно показывало, насколько вырос коллектив в своих творческих возможностях.
Я уже собрался уходить, когда ко мне подошли Ренне и Строгов. Первым заговорил всегда скупой на слова Константин Константинович. Мои худшие опасения подтвердились: с приходом Дунаева положение в КБ резко изменилось, перспектив на творческую работу совершенно нет. Настроение у "старичков", да и у большинства молодых, "чемоданное", продолжил его мысль Строгов. Все видят, что линия на прекращение опытных работ пагубна. Один Дунаев этого не понимает. И на производстве он продолжает проводить линию Мирзаханова: пушки по-прежнему делают по временной технологии. А это значит, что нет ни количества, ни качества.
Картина, представшая передо мной в цехе No 1, наглядно подтверждала слова Ренне и Строгова: цех был завален стружкой, которую не успевали вывозить, обработка деталей на станках шла по-прежнему кустарным методом.
Повстречал начальника цеха Горемыкина. Сейчас его фамилия как нельзя лучше соответствовала его настроению. Петр Николаевич сказал, что смена директора ничего не дала, что Дунаев очень слаб и как инженер и как организатор производства; хорошего от него ждать нечего.
- Замучили мы пушку Ф-22,- махнул рукой Горемыкин.- Нынешнему директору этот завод не по плечу.
Василий Федорович Елисеев жаловался на низкое качество пушек и на их большую стоимость. Картина была очень мрачная. А если грянет война, что тогда? Я вспомнил, как Орджоникидзе назвал наш завод на собрании партактива в последний свой приезд: "спящая красавица". Очень метко! Долговато спит "красавица". Почему-то на завод назначаются директора, неспособные пробудить, вызвать к жизни скрытые в нем возможности. Найдутся ли в конце концов деловые люди? Вот когда я особенно загоревал, что среди нас уж нет больше товарища Серго, вот к кому бы я пришел сейчас и рассказал все! Но 18 февраля 1937 года его не стало. На следующий день, 19 февраля, в "Правде" появилось извещение ЦК ВКП(б) о смерти Г. К. Орджоникидзе.
После смерти Григория Константиновича Орджоникидзе Народный комиссариат тяжелой промышленности разделили на несколько наркоматов.
В числе вновь созданных наркоматов был и Народный комиссариат оборонной промышленности, которому подчинялся теперь наш завод. Наркомом был назначен Рухимович. Я решил обратиться прямо к наркому, которого, кстати, еще ни разу не видел.
Много всяких мыслей осаждало меня, пока я сидел в приемной. К счастью, ждать пришлось недолго, секретарь вскоре пригласила войти Я вошел и представился. Не помню, ответил ли нарком на мое приветствие. Помню, он спросил отрывисто:
- Что делается на заводе, расскажите.
Я подробно доложил, как выполняется программа, и назвал причины, которые мешают заводу выбраться из прорыва. Пока докладывал, он буквально маршировал по кабинету. Не останавливаясь, произнес:
- Все это нам известно.
Меня поразило, что он не задал мне ни одного вопроса ни во время доклада, ни после. "Не похож на Серго!" - невольно подумал я. Вспомнилось одно заседание в Кремле в 1936 году. В нем участвовали представители Наркомата обороны, Генерального штаба, Артиллерийского управления (в том числе все районные инженеры и старшие военпреды АУ на заводах), работники Главного военно-мобилизационного управления Наркомтяжпрома, директора артиллерийских заводов. Столь многолюдного заседания в Кремле я никогда не видел ни до этого, ни после.
Заседанию предшествовало совещание представителей военной приемки у Ворошилова. Я там не присутствовал, но мне о нем рассказал Елисеев.
Во вступительном слове Ворошилов отметил, что вся страна рукоплещет огромным успехам промышленности, досрочно выполнившей первый пятилетний план. Ряд заводов выполнили его даже за три года. Но есть одна отрасль, а именно оборонная, которая отстает. Это чревато большой опасностью, сказал нарком и попросил всех завтра на совещании, где будет рассматриваться положение дел на артиллерийских заводах, начистоту рассказать обо всем, что мешает работе.
И вот в Кремле началось заседание. С докладом выступил начальник ГВМУ Наркомтяжпрома Павлуновский, с содокладом - начальник Артиллерийского управления комкор Ефимов.
Иван Петрович сообщил, как идет выполнение программы, остановился на некоторых причинах, мешающих нормальной работе. Содоклад комкора Ефимова носил характер претензий Красной Армии к заводам, срывающим своей плохой работой техническое оснащение артиллерийских частей.
Начались прения. Временем никого не ограничивали, и в формулировках особенно не стеснялись. Острота выступлений была такая, высказывания столь свободны и резки, что порой казалось, будто заседание неуправляемо. Военные "наступали", а представители промышленности "оборонялись".
Особенно бурно и горячо шло обсуждение работы одного завода, где директором был Руда, главным конструктором - Магдесиев, а районным военным инженером - Белоцерковский.
Магдесиев - высокоэрудированный и культурный конструктор. КБ, которым он руководил, было в то время самым мощным и грамотным во всей системе артиллерийских заводов. Оно создало несколько первоклассных морских и береговых орудий и, кроме того, восьмидюймовую гаубицу Б-4, которая отличалась высокой кучностью боя. Во время Великой Отечественной войны эта гаубица сыграла очень заметную роль. Впоследствии ее лафет был использован для ствола 152-миллиметровой дальнобойной пушки, а затем - для 280-миллиметровой мощной мортиры. Все эти три орудия очень пригодились Советской Армии в борьбе с фашистской Германией.
На заседании, о котором идет речь, директор Руда доложил о выполнении программы, обратив особое внимание на качество и себестоимость продукции. Ничего тревожного в оглашенных им цифрах не было. Затем выступил районный военный инженер АУ Белоцерковский. Его выступление пестрило множеством мелочей о различных организационных неполадках в цехах. Белоцерковского никто не перебивал. А из его речи, из интонации так и выпирало хвастливое: "Вот видите, каков я?!"
Но сам Белоцерковский, повторяю, ничего существенного не сказал, не отметил и недостатков военной приемки, а их тоже было немало.
После выступления Руды и Белоцерковского дебаты достигли наивысшей точки. Чувствовалось, что члены правительства одобрительно относились к резкой критике, исходившей от военных.
На этом заседании я сидел напротив Григория Константиновича Орджоникидзе и видел, как постепенно менялось выражение его лица. Вдруг он резко поднялся и горячо заговорил Он обвинял аппарат военной приемки, который мешал заводу своими придирками, и наконец сказал:
- Я не позволю издеваться над своими директорами! До сих пор из всего здесь сказанного я ничего серьезного не услышал Для меня ясно, что военная приемка не желает помогать заводу. Военпреды ведут себя на заводе, как чужие люди...
Вспылил и Ворошилов. Опровергая доводы Орджоникидзе, он рекомендовал ему прислушаться к предложению военпредов, которые не требуют ничего, кроме того, что определено чертежами и техническими условиями.
Сталин не вмешивался в этот спор. Видно было, что он очень озабочен. Постепенно страсти стихли Наконец наступила тишина. Такая тишина в зале почти всегда предшествовала выступлению Сталина. И вот он остановился против Ворошилова
- Климент Ефремович, скажите, пожалуйста, ваши представители на заводах инженеры или нет?
- Инженеры.
- Значит, инженеры, говорите? - Сталин выдержал паузу.- Климент Ефремович, неужели военным представителям, инженерам, не известно то, что на всяком производстве при изготовлении любого изделия были и будут погрешности, вызываемые различными причинами, и чем культура производства ниже, тем погрешностей больше и они грубее? Идеального изготовления нет нигде, вот поэтому-то мы и вынуждены посылать военными представителями инженеров. Если бы наше производство могло изготавливать все без погрешностей, тогда на заводах можно было бы иметь только сторожей, а не инженеров. Военные представители обязаны не только принимать готовую продукцию, но и помогать заводу налаживать производство.
Мне очень хотелось подать реплику, что на нашем заводе как раз такие военпреды - В Ф Елисеев и И. М. Буров, которые помогают и конструкторам и рабочим у станков и на сборке. Да, Григорий Константинович умел не только учить и воспитывать работников промышленности, умел не только с них спрашивать, но и прекрасно их знал и смело защищал в трудную минуту...
Рухимович между тем резко остановился возле меня.
- Почему вы до сих пор не выехали на Уралмашзавод?
- Я только вчера вышел из больницы, где пролежал больше двух месяцев, и мне никто не сказал, куда и зачем я должен ехать.
Рухимович опять зашагал по кабинету. Не останавливаясь, бросил:
- Немедленно, сейчас же отправляйтесь на Уралмаш к месту постоянной своей работы!..
Из его кабинета я почти побежал к выходу на улицу. Все во мне клокотало: второй раз меня изгоняют с завода за последние два с половиной - три месяца. Именно изгоняют! Ни в тот, ни в этот раз никто не поинтересовался моим мнением о целесообразности перемещения на другой завод, не спросил, каково мое желание, согласен ли я. Меня бросали, как какую-то ненужную вещь. Душу жгла обида. Почему новый нарком так жестоко обошелся со мной? К кому мне идти теперь?
У меня даже не возникал вопрос, ехать или не ехать на Уралмаш. Мне было совершенно ясно. я должен продолжать работу на своем заводе.
Решил обратиться к Председателю Совнаркома. Написал письмо, отнес в Кремль и сдал в экспедицию. На следующий день в наркомат поступило распоряжение: вернуть Грабина на прежнее место и создать ему необходимые условия для работы.
Возвратясь на завод, я, как полагается, зашел прежде всего к директору. Не успел поздороваться, как тот задал вопрос:
- Почему вы не встретили меня в наркомате?
- В этом не было необходимости. И к тому же я не знал, что вы в Москве.