На первых порах наше КБ выглядело чужеродным включением в производство, хотя формально и находилось в подчинении главного инженера завода. Завод занимался своим делом, мы - своим. Создание опытного образца Ф-22 и постановка пушки на валовое производство сделали КБ неотъемлемой частью завода.
Да, мы спроектировали современное орудие и могли с чистой совестью высоко оценить его с точки зрения конструкторского мастерства. Но успех этот оказался иллюзорным, как только мы попытались взглянуть на свою работу с позиций повышения обороноспособности страны. 30 месяцев заняло лишь создание опытного образца, долго и трудно осваивалось орудие заводом. И хотя такие темпы считались по тем временам вполне нормальными, нас это не устраивало. С такими сроками не поможешь стране в трудную минуту жизни, они должны быть максимально сокращены. До каких пределов? На это нелегко дать конкретный ответ. Например, острая необходимость в орудиях навесного огня обнаружилась уже через два-три месяца после начала первой мировой войны. Во всяком случае, было очевидно, что наша цель - создание не просто прогрессивных артиллерийских систем, но непременно таких, какие в минимальные сроки могут быть освоены производством и поставлены армии. Нужно было учиться работать в мирное время так, как это потребуется во время войны.
Жизнь толкала нас к тесному содружеству с технологами и производственниками. Опыт показывал: один из важнейших путей сокращения сроков создания пушек и вооружения ими армии - привлекать технологов к работе КБ уже на первых стадиях проектирования. Пушка, обретая свои контуры еще только на ватмане, уже должна быть и прогрессивной и легкой в массовом изготовлении, то есть технологичной.
Если бы мы задались такой целью четыре года назад, у нас ничего не получилось бы. И не только потому, что КБ не имело опыта. Молоды были не только конструкторы, молод и неподготовлен к такой работе был и весь наш заводской коллектив. Без правильно распланированных механических цехов с кузницей и двумя мартеновскими печами молодой завод не имел ни лица, ни перспективы, к тому же поступавшее импортное оборудование использовалось для нужд нефтяной промышленности. Чрезвычайно низка была профессиональная подготовка кадров. Рабочий коллектив в основном состоял из бывших землекопов, плотников, разнорабочих. Работала и небольшая группа высококвалифицированных специалистов, но они не спасали общего положения. Не случайно на первой технической конференции завода в 1935 году внимание делегатов, наряду с проблемами подготовки и организации производства, отсутствия технического нормирования, планирования и малейших признаков производительной технологии, было обращено на бесчисленные факты поломки станков и порчи инструмента.
Качественные изменения начались в 1936 году, как только наш первенец, пушка Ф-22, открыла перед заводом широкие перспективы. Большое, важное для всей страны дело сплотило людей, дало толчок профессиональному и творческому росту рабочих. Например, П. Шибалов, строгальщик цеха No 2, выдававший прежде на своем станке всего 30 деталей в час, стал изготовлять по 148 таких же деталей за то же время. Он уже не стоял беспомощно у станка, пущенного наладчиком, а стал хозяином своего станка. Более того, овладев профессиональными навыками, Шибалов, в то время совсем еще юный (ему было лет 18, не больше), задумался над тем, как повысить производительность труда. Он создал приспособление, с помощью которого на строжку стали ставить не по одной детали, а сразу несколько - кассетой. Это был уже принципиально новый подход к делу. То же происходило во многих звеньях производства.
Стахановское движение охватывало все более широкие слои рабочих. Настоящими руководителями слаженных коллективов стали старший мастер механического цеха Волгин, начальник прессового отделения кузницы Кошелев, начальник отделения паровых молотов Неустеров, наладчик станков Лобанов, старший мастер инструментального цеха Крохин, старший мастер сборки Мигунов и многие другие. О заводе, как и о нашем КБ, можно было сказать, что он одной ногой вступил в творческую зрелость. И хотя по-прежнему не удавалось покончить с кустарщиной, с работой "на глазок", с временной технологией, которая была настоящим бичом валового производства орудий, все же к апрелю 1938 года завод располагал базой и кадрами, без которых наше КБ не могло бы сделать следующего шага в совершенствовании методов работы.
Пушка Ф-22 была первым нашим орудием, принятым на вооружение армии и запущенным в серийное производство. Однако модернизация пушки Ф-22 и постоянная помощь заводу в изготовлении орудий далеко не исчерпывали деятельности нашего КБ.
За Ф-22 последовало создание конструкции 76-миллиметровой батальонной гаубицы Ф-23 - легкого орудия для сопровождения наступающей пехоты огнем и колесами. Орудие было изготовлено в двух вариантах, успешно прошло заводские испытания, испытывалось на полигоне заказчика. И хотя рекомендаций о принятии на вооружение не последовало, опыт не пропал даром: позже, незадолго до начала Великой Отечественной войны, на базе Ф-23 мы создали два типа казнозарядных минометов калибром 160 и 82 миллиметра.
Велись работы по созданию 122-миллиметровой гаубицы (заводской индекс Ф-25), изыскивались пути повышения мощности других полевых пушек. К таким пушкам относилось 95-миллиметровое орудие. По замыслу оно накладывалось на лафет 122-миллиметровой гаубицы Ф-25, таким образом унифицировался лафет этих двух орудий. Решение получилось удачным. Одновременно с разработкой 95-миллиметровой пушки (ей был присвоен индекс Ф-28) была создана 85-миллиметровая пушка Ф-30 в двух вариантах: первый предусматривал наложение 85-миллиметрового ствола большой мощности на лафет гаубицы Ф-25, второй вариант орудия был выполнен с круговым обстрелом.
Наряду с разработкой этих орудий и целого ряда других артиллерийских систем, к которым я еще вернусь, коллектив КБ параллельно с проектно-конструкторской деятельностью проводил и научно-исследовательскую. Начало ей было положено разработкой и созданием конического ствола (трубы) для мощной пушки, а также снаряда к ней.
Большой объем работ, профессиональный рост конструкторов и увеличение списочного состава КБ заставили нас кардинально изменить организационную структуру бюро. Для улучшения обслуживания цехов и отделов валового производства была организована конструкторская группа во главе с молодым энергичным инженером Дмитрием Ивановичем Шеффером. Для ведения расчетных и научно-исследовательских работ группу конструкторов объединили под руководством Семина Ивана Кузьмича. Проведение испытаний опытных образцов, составление описаний и разработка ЗИПа (запасных частей и инструмента) было поручено группе во главе с Иваном Андреевичем Горшковым, который пользовался большим авторитетом в КБ и неоднократно избирался парторгом нашей организации. ( С Иваном Андреевичем мы вместе работали еще в КБ-2.)
Кроме того, для ведения проектно-конструкторских работ по вооружению танков была выделена группа под руководством талантливого конструктора, работоспособного и грамотного инженера Петра Федоровича Муравьева.
Заместителем начальника КБ был назначен Владимир Иванович Розанов.
Опыт дальнейшей работы подтвердил целесообразность новой организационной структуры.
Таким образом, к началу 1938 года наше КБ представляло собой уже довольно крепкую организацию с немалым опытом, оплаченным "синяками и шишками" и оттого еще более ценным, с запасом удачных конструктивных решений, весьма перспективных идей. Однако в апреле 1938 года в вагоне поезда, приближавшегося к Москве, я был далек от восторгов по поводу нашей деятельности. Было сделано очень много, если отталкиваться от 1934 года. Было сделано ничтожно мало, если оценивать себя по большому счету, по нашему вкладу в общее дело повышения обороноспособности страны.
Пушка Ф-22, принесшая нашему КБ авторитет и в некотором роде "широкую известность в узком кругу", нас самих уже совершенно не удовлетворяла. И потому для меня гораздо важнее были не практические результаты работы. Ф-22 и другие орудия, созданные нашим КБ, а открывшиеся пути и методы сокращения сроков создания новых пушек и повышения их качества.
2
Приехав в Москву, я сразу же зашел в Наркомат оборонной промышленности к Борису Львовичу Ванникову, который в то время был заместителем наркома,- хотел узнать, какой вопрос будет обсуждаться на совещании в Кремле. Ванникова на месте не оказалось, в аппарате НКОП тоже никто ничего не смог сказать. Так и пришлось мне идти в Кремль без подготовки.
Совещание проходило не в том помещении, где обычно. В зале ожидания было очень много больших военачальников, которых я никогда не встречал на прежних совещаниях. Все это показалось мне необычным, но самая большая неожиданность была впереди.
Зал заседаний, куда мы вошли после недолгого ожидания, представлял собой просторное помещение, в котором амфитеатром были расположены скамьи. Впереди, между двумя огромными окнами, стоял стол типа письменного, только очень большого размера. За столом сидел маршал Ворошилов, председатель Главного Военного совета РККА. Оказалось, что это совещание и было заседанием ГВС. В состав совета входили: Сталин, Молотов, маршал Кулик, возглавляющий Главное артиллерийское управление, инспектор артиллерии Воронов, председатель Арткома ГАУ Грендаль, начальник Генерального штаба{4}, начальники управлений родов войск, командующие войсками округов. На совещании, среди остальных приглашенных, присутствовали Ванников от НКОП, представитель Наркомата тяжелой промышленности, начальник КБ Кировского завода Маханов.
Открывая заседание, Ворошилов сообщил, что будет рассматриваться вопрос об итогах испытаний новой 76-миллиметровой дивизионной пушки Кировского завода и о принятии ее на вооружение Красной Армии.
Меня это сообщение - как обухом по голове. О какой новой дивизионной пушке может идти речь, когда наш завод дивизионную пушку Ф-22 изготавливает? Странно. Но Ворошилов не мог оговориться. Значит, военные дали задание Кировскому заводу, там изготовили новую пушку, Артиллерийское управление испытало ее и рекомендовало для принятия на вооружение. Почему же мы об этом ничего не знали?
Мне стало не по себе.
Ворошилов предоставил слово для доклада военному инженеру Главного артиллерийского управления. Поднялся представительный мужчина, положил перед собой текст и начал читать. Читал он хорошо. Отчет содержал результаты испытаний каждой группы механизмов пушки. Из того, что он говорил, явствовало: в пушке не было обнаружено никаких недостатков, все хорошо. Закончил он тем, что предложил новую 76-миллиметровую дивизионную пушку Кировского завода принять на вооружение взамен 76-миллиметровой пушки Ф-22 образца 1936 года.
Доклад произвел на меня двойственное впечатление. Первая мысль была: неужели не выявлено никаких дефектов? Если так, то кировцы молодцы, такую пушку обязательно примут на вооружение. К тому же несложный расчет показывал, что создали они ее довольно быстро. Теперь апрель 1938 года. Вряд ли заказ на пушку и тактико-технические требования они могли получить раньше 1937 года. (Позже мои догадки документально подтвердились. Заказ Кировскому заводу был сделан в марте 1937 года. Следовательно, кировцы создали свою пушку меньше чем за полтора года. По тем временам это были прекрасные темпы.)
Не только на меня, но и на остальных участников заседания доклад произвел, судя по всему, сильное впечатление. Это был первый случай, когда к принятию на вооружение рекомендовалось орудие без единого недостатка, выявленного испытаниями. После окончания доклада наступила небольшая пауза. Затем поднялся Сталин, вынул изо рта трубку, подошел к докладчику и задал вопрос, который во время доклада появился у многих:
- Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки при ее испытании и если были, то расскажите о них.
Задав вопрос, Сталин так и остался стоять возле инженера ГАУ. В зале воцарилась глубокая тишина. Все ждали, что ответит докладчик. Представитель ГАУ порылся в материалах и стал называть дефекты. Дефекты были разные - и крупные, и мелкие. Их оказалось так много, что по залу прокатился гул. И чем дальше он читал, тем больше называл недостатков, тем яснее для меня становилось, что на этом заседании пушку кировцев на вооружение не примут. В лучшем случае порекомендуют доработать конструкцию.
Что же из этого следовало? Какие выводы необходимо было сделать мне?
Читатель без труда, надеюсь, поймет состояние, в котором я находился. В сущности, я присутствовал на похоронах собственного детища - нашей Ф-22. И дело было не только во мне, конструкторе Грабине. Зачеркивалась, признавалась устаревшей не просто пушка Ф-22, а обрывался в самом зародыше целый род орудий, с которым все мы в нашем КБ связывали перспективы своей дальнейшей работы. Это был тяжелый удар.
На выбор у меня было два решения. Первое: отмолчаться на этом заседании или выступить в качестве специалиста, обсуждающего работу коллег.
Второе решение...
Давно замечено, что в трудных ситуациях мысль человека работает в сотни и даже в тысячи раз быстрее, чем обычно. Мне уже случалось сравнивать КБ с оркестром, а руководителя КБ с дирижером. Продолжая сравнение, можно с известной приблизительностью сказать, что я находился в том же состоянии, в каком находится композитор в минуты вдохновения, когда он, вопреки всем известным законам мышления, слышит всю свою будущую симфонию одновременно во всех аспектах Для него в эти мгновения ясны и идея произведения, и композиция, и мельчайшие подробности каждой части, каждой музыкальной темы. Не знаю, можно ли говорить о вдохновении применительно к моему случаю, но решение пришло ко мне со всей очевидностью даже раньше, чем докладчик закончил перечисление дефектов кировской пушки, обнаруженных на испытаниях. И это решение было продиктовано отнюдь не обидой, оно основывалось на целом ряде принципиальных и для нашего молодого КБ жизненно важных соображений.
Решение было таково: нашему КБ нужно во что бы то ни стало включиться в создание новой дивизионной пушки по тем же тактико-техническим требованиям, которые предложили Кировскому заводу. Но одного желания было мало. Чтобы начать работу над созданием нового орудия, требовалось получить разрешение на эту работу. Кто мог дать такое разрешение? Главное артиллерийское управление? Сомнительно. Кулик и Воронов, передавая заказ на пушку кировцам, недвусмысленно дали понять, что они не считают наше КБ достойным внимания. Кто еще мог меня поддержать? Разве только Ворошилов. Да, он как председатель ГВС РККА мог бы нам разрешить вступить в соревнование с кировцами Хотя надежды на это было очень мало: кировцы свою пушку уже испытывали и им предстояла только доработка, а нам нужно было начинать с бумаги Успеем ли?
Представитель ГАУ закончил перечисление дефектов. Кто-то из моих соседей заметил:
- Да, от пушки остались только дефекты ...
Затем начались выступления. Мне нужно было многое обдумать, чтобы решить сначала для себя,- сумеем ли мы догнать кировцев? И решить быстро, тут же: просить разрешения на соревнование с Кировским заводом нужно на этом же заседании, другого удобного случая могло не представиться. Следует отметить, что тактико-технические требования (ТТТ), заданные ГАУ Кировскому заводу, свидетельствовали об очень отрадном факте - о том, что идея универсализма ушла в прошлое: для новой дивизионной пушки угол вертикального наведения был определен в 45 градусов (вместо 75). ТТТ предусматривали также вес пушки в боевом положении около 1500 килограммов, скорость передвижения - 30 километров в час, вес снаряда - 6,23 килограмма, скорость снаряда - 680 метров в секунду. Иными словами, давая заказ на новую пушку, военные пошли на снижение мощности орудия. Вряд ли это было правильно. Наше КБ стремилось не снижать, а повышать мощность дивизионной пушки, делая ее одновременно легче, маневреннее. Я был убежден, что нынешние требования ГАУ к дивизионной пушке занижены. Однако выступать сейчас с просьбой разрешить создание пушки вдогонку кировцам, да еще по собственным ТТТ, означало наверняка получить отказ.
Да, требования заказчика расходились с нашим пониманием назначения дивизионного орудия. Но это не исключало дальнейшей работы. Эту пушку можно было рассматривать как переходную от Ф-22 к новой, более совершенной. Как я уже говорил, наше КБ давно поставило перед собой задачу создать в будущем такую дивизионную пушку, которая была бы мощнее и легче знаменитой трехдюймовки образца 1902 года. Это очень высокие требования, и они давали нам право браться за создание переходной конструкции.
Основная идея новой пушки была ясна: нужно использовать схему Ф-22 с некоторой корректировкой ее. Беглый анализ предстоящей работы не выявил никаких непреодолимых трудностей. Главным оставался вопрос о времени. В какие сроки мы должны уложиться, чтобы подать нашу пушку на испытания не позже кировцев?
Ответ на этот вопрос давал характер дефектов кировской пушки. Конечно, создатели ее и раньше знали о всех дефектах и уже вели доработку Не по своей инициативе они подали "полуфабрикат" орудия для принятия на вооружение, их торопило Главное артиллерийское управление: "Примем на вооружение, а потом доработаете". Это свидетельствовало о том, что такая пушка очень нужна: ГАУ не решилось бы на такой шаг без острой необходимости. Это давало нам надежду. Но кировцы все равно были в гораздо более выигрышном положении. Сложность для них заключалась лишь в том, что, доделывая и переделывая отдельные узлы, им придется очень многое менять в конструкции. А это всегда трудно, иногда даже труднее, чем создание нового: в пушке все взаимосвязано, изменив один узел, становишься перед необходимостью менять другой. На этом кировцы обязательно потеряют и время и качество.
Словом, было маловероятно, что кировцы сумеют подать свою пушку на повторные испытания ГАУ раньше чем через 10 месяцев. Хватит ли нам этого времени? Я ответил себе: "Да"
Решение было принято. Я написал записку Ворошилову с просьбой дать мне возможность высказать свое мнение, положил ее на стол маршала и вернулся на свое место. В выступлениях я улавливал лишь общую мысль, но выступление Владимира Давыдовича Грендаля, председателя Артиллерийского комитета ГАУ, я слушал очень внимательно. Немногословен был Грендаль. Подверг резкой критике пушку Кировского завода, сказал, что над орудием нужно еще поработать. Заключил свое выступление так:
- Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более 1300 килограммов. Она должна быть значительно мощнее трехдюймовки и обладать гораздо более высокой маневренностью огневой и на марше.
Такой точки зрения придерживалось и наше КБ.
Выступление Грендаля помогло мне оформить свое. Я решил не вдаваться в подробный анализ дефектов кировского орудия. Цель моего выступления - получить разрешение на проектирование. А такую просьбу нужно основательно аргументировать. Я отдавал себе отчет, что меня могут поднять на смех, что на мою просьбу могут вообще не обратить внимания. Но выступать было нужно. Попытка не пытка. Пушку Ф-22 уже "зарубили". Защита ее - новая пушка на ее основе: продолжая конструкторский род нашей Ф-22, мы должны создать орудие более совершенное, чем пушка кировцев.
После Грендаля выступили еще несколько человек, никто из них не предлагал принять пушку Кировского завода на вооружение. Затем слово было предоставлено мне. Подходя к столу Ворошилова, я обратил внимание, что маршал смотрит на меня так, будто видит впервые. Да и трудно было меня узнать. Я был болен. За первые два-три месяца болезни потерял больше 30 килограммов из моих обычных 96. Не успел я начать свое выступление, как поднялся Сталин, вытянул руку в мою сторону и спросил:
- Разве это Грабин?
Я молчал. Сталин подошел ко мне и, как бы продолжая, сказал:
- Что с ним? Его не узнать!