- И я могу подтвердить слова господина лейтенанта, - сказал Лихачев, как личный участник сражения. - Последние слова Лихачев произнес с выражением особенной гордости. - Англичане страшно оклеветали нас, - добавил он.
- Они подняли сигнал из двух флагов - белый с синим крестом и красный продолговатый, - говорил флаг-офицер. - Эти негодяb намерены взять наше судно на буксир.
- Что отвечают с центрального телеграфа? - спросил Лихачев одного из флотских.
- Владимир Алексеевич дает сигнал фрегатам "Кулевчи" и "Коварна" сняться с якоря.
- Ага! Значит, погоня за неприятельским пароходом! Браво! - воскликнула Леля. - Как я рада. Теперь еще более жалею, что наша прогулка расстроилась. Как бы мне хотелось посмотреть!
- Я могу вам опять предложить маленькую трубу, - сказал флаг-офицер и велел матросу подать Леле трубу.
- Ах как я люблю Владимира Алексеевича! - вдруг воскликнула Леля. - Он такой смелый. Всегда ищет случая встретить врага.
- Не так громко, Елена Викторовна, - сказал граф. - Пожалуй, еще Владимиру Алексеевичу сообщат, что одна барышня в обществе призналась в своей любви к нему.
- Ну что же? Пусть говорят, ведь это правда, - сказала Леля. - Я всегда буду говорить, что Владимир Алексеевич - герой. У него даже вид геройский.
- Я не спорю насчет доблестей Владимира Алексеевича, - продолжал неугомонный граф. - Но что за особенный героизм, собственно, в данном случае? Английский пароход один, а у нас целый флот. Наоборот, с его стороны можно считать героизмом подступать так близко к такому сильному флоту.
- Хорош героизм! Украдкою, под австрийским флагом, и нападать на беззащитные купеческие суда! - воскликнула она. - Смотрите, смотрите... он уже навалил на наше судно и взял его на буксир! Ах как бы я желала, чтобы это судно было военное! Мы бы показали себя англичанам!
- Неужели будут стрелять? - тревожно спросила Лиза Минден, все время молчавшая. Одна мысль о сражении заставила ее побледнеть. - Я лучше возвращусь домой... Граф, вы проводите меня?
- Разумеется... Неужели мы отпустим вас одну, - сказал граф, которому хотелось остаться. - А вы, Елена Викторовна?
- Я, конечно, останусь! Еще бы! Благодаря любезности господина флаг-офицера я буду иметь возможность видеть такое чудное зрелище! - Какая вы, однако, воинственная девушка! - сказал граф.
- Англичанин делает сигнал из трех разноцветных флагов... А, наконец-то он поднял и свой британский флаг! - сказал офицер, наблюдавший в телескоп. Теперь он надеется удрать, а потому показал свои зубы. Погоди, брат, поймают, если не оставишь добычи! Теперь сигнал: адмирал требует скорого исполнения! - сказал он сигналисту.
Известие о погоне русских фрегатов за английским пароходом, похитившим русское купеческое судно, быстро распространилось в городе, и на площадку библиотеки стали стекаться любопытные, преимущественно моряки. Становилось тесно, и флаг-офицер вежливо, но твердо попросил публику не мешать ему, так как дело весьма серьезное.
- Черт знает что такое! - воскликнул флаг-офицер. - Наши фрегаты ждут, пока пароход "Херсонес" даст им дорогу! Что за скандал! Уйдет, пожалуй, англичанин{43}!
- Браво! Фрегат "Коварна" миновал Константиновскую батарею! - говорила Леля, не замечая, что она одна посреди мужчин и что Лиза Минден, несколько раз звавшая ее с собою, наконец удалилась под руку с графом.
- Ага! Англичанин струсил! Отрубил буксир, спустил флаг и удирает во все лопатки! - говорил флаг-офицер.
- Наши фрегаты на ветре, идут бейдевинд{44} левым галсом, торжественно заявила Леля, изумив нескольких не знавших ее моряков, которые спрашивали друг друга: что это за девица?
- Молодцы! Узлов по восьми в час делают! - сказал один из моряков, наблюдавший в бинокль.
Действительно, в течение получаса можно было думать, что фрегаты настигнут пароход, но за Херсонесским маяком ветер стал стихать, и англичанин, пользуясь этим, лег круче, стараясь выйти на ветер у фрегатов. В четверть десятого неприятель снова поднял английский флаг. Вдруг послышался выстрел, затем другой, третий, четвертый.
- Врешь, брат, руки коротки! - сквозь зубы проговорил флаг-офицер. Должно быть, недохватит!
Действительно, снаряды не долетели до русских фрегатов кабельтова на полтора. Фрегат "Кулевчи" в свою очередь дал два выстрела: оба русских ядра также не долетели. Ветер стихал, ход фрегатов уменьшился до пяти узлов, и пароход заметно выигрывал расстояние.
- Какая досада! Отчего наши не погнались за ним на пароходах?! сказала Леля. Она так увлеклась, что время для нее прошло незаметно, хотя было уже более одиннадцати часов утра, когда английский пароход скрылся, а наши суда поворотили в Севастополь. Князь Меншиков и Корнилов смотрели на ту же погоню с городского центрального телеграфа. С этого времени, впрочем, и сам Корнилов стал предпочитать наблюдения с библиотеки.
Корнилов завел в Севастополе свои порядки. Он добился того, что сигнал, сделанный на библиотеке, имел значение приказа князя Меншикова, тогда как такие приказы нередко давались не только самим Корниловым, но и доверенными флаг-офицерами. Действительно, случалось так, что если бы флаг-офицер вместо распоряжения по собственному усмотрению сначала отправился докладывать Корнилову или Меншикову о неприятеле, то могли бы выйти самые печальные последствия.
XIII
Объявление нам войны двумя великими державами мало повлияло на мирных жителей Севастополя; почти никто и не думал о том, чтобы выезжать, кроме нескольких иностранных купцов. Зато моряки и местные войска усиленно работали.
Пасха была проведена в Севастополе в тревожном ожидании. Было получено известие, что сильный неприятельский флот появился в виду Одессы. Знающие дело не сомневались, что отправка флота с целью бомбардировать мирное порто-франко была лишь уловкой: все ожидали, что неприятель явится внезапно у Севастополя, надеясь застать нас врасплох.
Весь Черноморский флот, кроме судов, чинившихся в доках, был в сборе: двенадцать линейных кораблей, четыре фрегата и шесть пароходов стояли на Севастопольском рейде в полном боевом порядке.
В середине апреля неприятельские корабли стали то и дело появляться в виду Севастополя в одиночку и целыми эскадрами.
Наступило 17 апреля. С раннего утра можно было видеть целую неприятельскую флотилию и легко было различить, что она состояла из больших кораблей и громадных по сравнению с нашими пароходов. У моряков, видевших это зрелище, забилось сердце от нетерпения поскорее сразиться с дерзким неприятелем. Но никто не знал истинного числа кораблей всей неприятельской армады, и благоразумие требовало хотя сколько-нибудь познакомиться с врагом, прежде чем вызывать его на бой.
Впрочем, в тот же день черноморские моряки имели удобный случай сравнить искусство неприятеля с своим собственным. Около пяти часов пополудни большой двухдечный винтовой корабль под английским белым контр-адмиральским флагом отделился от флота и стал быстро приближаться к рейду. На площадке библиотеки в это время находилось несколько офицеров, и с ними Владимир Иванович Истомин{45}, командир корабля "Париж", произведенный за Синопское сражение в контр-адмиралы.
Русские моряки с замиранием сердца следили за движением английского корабля. Корабль держался под парусами довольно близко к рейду и как будто дразнил черноморцев.
- Кажется, Джон Буль{46} хочет похвастать перед нами своими маневрами, - сказал Истомин. - Знаете, господа, - прибавил он, взглянув в трубу, - да ведь этим пароходом управляет отличный мой приятель!
- Как так? - изумились офицеры.
- Я не шучу. Ведь это "Агамемнон", и, по моим предположениям, на нем должен находиться контр-адмирал Лайонс{47}, а это хороший мой приятель: мы познакомились в Ливерпуле. Но дружба дружбой, а я вам скажу, господа, что мой англичанин совсем оплошал. Посмотрите, как дурно выправляет рангоут! Просто колет глаз! А паруса они как переносят! Точно старые бабы! Это доказывает неопытность команды. Вот вам и надменные потомки Нельсона{48}!
Офицеры с восторгом слушали слова Истомина. Этот восторг вскоре сменился огорчением.
В мае 1854 года в Севастополе, вместе с Северной стороной, было уже сосредоточено семьсот шестьдесят одно орудие, причем некоторые из орудий были взяты с кораблей.
Но справедливость требует сказать, что с суши Севастополь был защищен весьма слабо. Корнилов, как моряк, естественно, заботился более всего о флоте.
Что же делал князь Александр Сергеевич Меншиков? Ввиду восстановления исторической истины, надо сказать, что еще в то время Меншиков жаловался на крайнюю нехватку рук, отсутствие средств и недостаточность предоставленных ему полномочий. А тогда Меншиков еще не был главнокомандующим в настоящем смысле этого слова. Нередко случалось, что князь просил того или другого генерала и даже полковника дать ему солдат для производства работ и получал ответ: "Нельзя обращать войска на инженерные работы". Меншиков радовался, когда встречал командиров, имевших более осмысленный взгляд на вещи. Однажды, объезжая укрепления, князь остановился близ укреплений, которые сооружались за Артиллерийской слободкой; невдалеке от кладбища князь увидел Волынский полк, которому производилось учение. Полковник, маленький, плотный, пожилой уже человек, круглолицый, с орлиным носом, энергично командовал полком. Это был Хрущов{49}. Полк его стоял в то время на Южной стороне, занимая бухты Камышовую, Стрелецкую и Казачью: то была опасная позиция, так как легко было ожидать, что именно здесь высадится неприятель.
Хрущев был старый холостяк, совершенно монашеского поведения. Солдаты его любили, офицеры нередко собирались у него на даче, в Камышовой бухте, пообедать, так как командир отличался хлебосольством. Здесь радушный хозяин расхаживал с своей неизменной суковатой палочкой, у которой вместо ручки было изображение птицы, и предоставлял своим гостям полную свободу, которою они нередко злоупотребляли. Особенно любили разные мальчишеские выходки состоявшие при Хрущеве прапорщик Маклаков и поручик Михайлов...
У того же полковника Хрущова была чуть ли не лучшая музыка во всем Севастополе. Он завел в своем полку итальянца-капельмейстера, по фамилии что-то вроде Папини, и если в Севастополе кто-нибудь хотел дать бал или сыграть свадьбу, то наперерыв обращались к Хрущеву.
Хорошие отношения между Меншиковым и Хрущевым начались с описываемого нами случая.
Посмотрев на ученье волынцев, Меншиков поздоровался с солдатами. Князь имел прескверную привычку здороваться с войсками чуть не вполголоса, и часто случалось, что солдаты, не расслышав его слов, хранили гробовое молчание. Но Хрущов, зная эту слабость князя, предупредил своих волынцев, и они гаркнули: "Здравия желаем, ваша светлость!" Меншиков просиял и завязал с Хрущевым разговор об оборонительных работах, жалуясь, по обыкновению, на отсутствие рабочей силы.
- - Если так, ваша светлость, - сказал Хрущов, - я поручу некоторые работы моим волынцам. Князь просиял еще более.
- А неудовольствие вашего начальства, полковник? - сказал он.
- Уж это я беру на себя, - сказал Хрущов. - Работа полезна солдату, разовьет силу, особенно молодых рекрутов.
В один из первых дней июня князь Меншиков сидел за утренним чаем в обширной столовой Екатерининского дворца, где была его квартира. Кроме нескольких молодых адъютантов князя здесь был еще командир недавно прибывшего гусарского Лейхтенбергского полка Халецкий. Меншиков умел быть любезным, когда того хотел. Он часто приглашал к обеду или к чаю начальников вновь прибывших частей, сажал их подле себя и старался расположить их в свою пользу. Но по большей части любезность князя производила впечатление лишь в первые дни знакомства с ним. Князь любил, чтобы перед ним, в свою очередь, преклонялись и, главное, признавали его великие стратегические познания. Если он замечал, что им сколько-нибудь принебрегают, Меншиков круто изменял тон и из светского человека превращался в надменного начальника.