- Да я, ваша светлость... Опасность простуды... воздух утром очень свежий... - бормотал доктор.
- Тем лучше, - сказал Меншиков, - это освежит больного.
И он начал что-то доказывать доктору, обильно пересыпая свою речь медицинскими терминами. Доктор постарался изобразить на своем лице почтительное изумление. Фельдшерам было велено осторожно перенести раненого в сад.
Меншиков подошел к открытому окну.
- Я вижу, во двор въезжает какой-то флигель-адъютант, - сказал Меншиков. - Кто бы это был? Терпеть не могу этих петербургских посланцев... Да, кстати, доктор, что Сколков?
- Поправляется, ваша светлость.
Приехавший оказался только что прибывшим из Петербурга флигель-адъютантом Альбединским.
Альбединский сказал князю, что послан государем за известиями, и стал жаловаться на дорогу.
- Все бока растрясло, пока доехал из Симферополя, а тут еще боялся, что не попаду в Севастополь: в Симферополе напугали, говорили, что уже прервано сообщение с Севастополем.
- Удивляюсь, как легко верят всякому вздору, - сказал Меншиков. - Я знаю, что об Алминском сражении государю наговорят самые несообразные вещи. Вас прошу об одном: судите по вашим личным впечатлениям и не слушайте, что бы вам ни говорили. Хотите, пойдем взглянуть на других раненых? - прибавил Меншиков, выходя с Альбединским из палаты, где был Жолобов.
Князь с Альбединским обошел раненых. В одной из палат лежал раненый офицер, как оказалось, Владимирского полка и подле него два солдата того же полка.
- Эти молодцы славно работали штыками, - сказал раненый офицер, указывая на солдат. - Если бы их не подстрелили в ноги, не взять бы англичанам наших двух орудий.
Меншиков знал, что государь строго приказал всем генералам исполнять правило Веллингтона: никогда не оставлять на поле битвы ни одного орудия в руках врагов. Поэтому он сильно поморщился от слов ротного командира, но, желая скрыть от Альбединского свою досаду, притворно выразил удовольствие и поздравил обоих солдат унтер-офицерами. Затем он поспешил опять домой, пообедал и вместе со всей своей свитой отправился в лагерь. Перед отъездом князь призвал своего ординарца - лейтенанта Стеценко и приказал ему ехать к Корнилову на Северную.
- Сообщите адмиралу, что я выезжаю в лагерь, - сказал князь. - Когда стемнеет, мы начнем известное Корнилову движение. Поспешите возвратиться назад. Вы останетесь при мне. Князь Ухтомский{84} и другие, о которых я говорил вам раньше, причислены к штабу Корнилова. Они слишком молоды для того, чтобы их подвергать опасности нашего похода.
Накануне того дня, вечером, Корнилов был в самом мрачном расположении духа. Но он сел писать письмо жене, которой писал ежедневно хоть несколько строк, в виде дневника, отсылая журнал нескольких дней как одно письмо. На этот раз он писал, не зная даже, дойдет ли письмо в Николаев, так как, по слухам, сообщение с Симферополем было уже отрезано. Курьер поехал в Ялту.
Корнилов еще писал письмо, когда в кабинет вошел флаг-офицер Жандр. Видя, что адмирал занят, Жандр хотел уйти, но Корнилов, не отрываясь от письма, сделал ему знак остаться. Окончив и запечатав письмо, Владимир Алексеевич спросил Жандра: знает ли он, что Меншиков оставляет с армией Севастополь?
- Слухи носятся, Владимир Алексеевич, да трудно поверить...
- К сожалению, это истина, - сказал Корнилов. - Князь помешан на диверсиях и фланговых движениях. Под Алмою также без толку двигали войска с запада на восток и обратно, пока наконец неприятель не перешел речку!.. Делать нечего. Мы, моряки, остаемся защищать Севастополь: может быть, устоим против двадесяти языцев... Я вас хорошо знаю и уверен в вас, а потому от вас не стану скрывать трудности нашего положения... Вы знаете, с Северной стороны ретирады{85} нет, все, кто туда попал, ляжем навеки!
Жандр молчал. Корнилов также помолчал немного, быстро зашагал по комнате, потом снова сел и сказал задумчиво, как бы про себя:
- Смерть не страшит меня, а беспокоит одно только: если ранят... не в состоянии будешь защищаться... возьмут в плен!
Он снова зашагал по комнате.
- Владимир Алексеевич, - сказал Жандр после некоторого молчания. Осмелюсь ли я обратиться к вам с великой просьбой...
- Говорите, пожалуйста.
- Позвольте и нам, то есть вашим флаг-офицерам, перебраться с корабля к вам на Северную.
- Меня радуют ваши слова, - сказал Корнилов, - но я бы не хотел, чтобы со мною и вас всех перебили. Лучше вы разделитесь так: один - на телеграфе, один - на корабле, один - при переправе и один - при мне...
- Владимир Алексеевич, это невозможно! Добровольно никто из флаг-офицеров не останется на Южной стороне, когда вы будете на Северной.
- Ну так я отдам приказ, где кому быть, - сказал Корнилов.
На следующий день Стеценко явился к Корнилову от Меншикова с извещением, что князь выступает с армией. Стеценко застал Корнилова близ батареи № 4, в домике Меншикова, где теперь поселился Корнилов.
Корнилов не любил Стеценко, как и всех, кто слишком угождал Меншикову, хотя и ценил способности лейтенанта. Он принял посланного довольно сухо и спросил: едет ли он вместе с армией?
- Разумеется, - ответил Стеценко. - Светлейший велит мне быть неотлучно при нем.
- Передайте князю, что весь Севастополь будет с нетерпением ждать скорейшего возвращения его светлости, - сказал Корнилов. - Время теперь критическое, и без армии здесь сделать ничего нельзя. Да поможет Бог князю побить или хоть потревожить Сент-Арно, но, ради всего святого, пускай князь постарается как можно скорее вернуться в Севастополь. Передайте все это светлейшему!
- Слушаю, - по-армейски отчеканил Стеценко и поспешил к князю.
III
Часу в четвертом пополудни двинулись наши войска с Куликова поля, начав знаменитое фланговое движение, о котором впоследствии так много говорили и у нас, и за границей.
Войска наши шли не по дороге, а несколько левее ее, по каменистому грунту. Всюду виднелся колючий терновый и кизиловый кустарник, потом показался и молодой дубняк.
Войскам было приказано соблюдать тишину, а потому все разговоры, даже между офицерами, шли вполголоса.
Солдаты ограничивались большею частью короткими замечаниями вроде:
- Ну, жарко!
- Эх, леший, тут все ноги об камни обобьешь!
- Скоро ли вода-то, ребята, пить страсть хочется?
- А кто его знает?.. Разве знаешь, куда ведут?
- Куда прикажут, брат, туда и пойдем. Ну, натер ногу, шут ее дери... совсем разопрела.
- Смирно, кто там разговаривает? - раздается сдержанный голос ротного командира, и разговоры совсем прекращаются.
Показались какие-то белые домики, и наконец войска пошли по дороге к Бахчисараю. Князь Меншиков послал приказание Кирьякову сойти с Сапун-горы и соединиться с остальной армией. Сам же Меншиков со своей свитой устроил привал на хуторе Бракера, покинутом обитателями. Напившись чаю, князь еще несколько времени ехал верхом, но, обогнув Сапун-гору, пересел в экипаж и шагом поехал в хвосте колонны. Адъютанты князя, разосланные всюду, вновь подтвердили строжайшее приказание, чтобы движение было вполне секретное. Вероятно, потому было запрещено даже курить трубки.
Наступили короткие южные сумерки.
Вот по направлению к Мекензиеву хутору движется Тарутинский полк. Подошли к речке, которую пришлось перейти вброд. Вода наполнила голенища сапог, да и вообще купание в подобных обстоятельствах не представляло ничего привлекательного. Солдаты выбирали места, где можно было найти брод помельче, но начальство торопило, а какой-то плотный, скуластый полковник, несмотря на приказание говорить тихо, не выдержал и стал громко ругаться.
- Ему, братцы, небось хорошо, - прошептал один солдат, - сам на лошади, а ты иди как хочешь...
- Сказывают, брат, что как ни иди, а броду тут не миновать, флегматически отвечает другой солдат.
- Говорят, раз пять еще придется перейти... - уныло замечает третий.