Санька невольно сжал кулаки. Как ни странно, справившись с Лизаветой — объяснение с такой самоуверенной особой стоило драки с хорошим мужиком, — он почувствовал себя способным к бою за жену. Ведь до недавнего времени только она была для него единственной женщиной. В том смысле, что никто ему не был нужен. Он не чувствовал в себе никакого желания идти на сторону. Если бы не подлая Лизавета…
Что поделаешь, большинство мужчин склонны в своих ошибках винить кого угодно, только не самих себя!
Домой он мчался, что называется, на всех парах. Боялся опоздать. Идиот! Сначала заявил девочке, что он ее бросает, а теперь приходится спешить, чтобы кто-то чужой не наложил на нее лапу.
Витуся у него хорошенькая. Что ножки, что грудки, любой мужик не только начнет облизываться, если поймет, что она свободна, но и подкатываться станет. А какой-нибудь самый наглый… Санька даже зубы сжал покрепче, взбудораженный им же самим нарисованной картиной.
В общем, он примчался домой вовремя и успел вышвырнуть пьяного наглеца, который по-хозяйски дрых в гостиной. Конечно, в тот момент толку от него никакого не было, но ведь он когда-нибудь проснулся бы…
После доставки «тела» в нужное место такси удалось поймать довольно быстро, и Петровские вернулись домой даже не слишком поздно.
Санька отпер дверь. Он хотел спокойно поговорить с Викой, объяснить ей, что к чему, но увидел все еще накрытый стол, и неконтролируемая ярость заполнила все его существо.
— Ты хотя бы в курсе, что у твоего хахаля есть жена? — процедил он.
Там, у дома этого отставника, он не стал ждать, пока гражданская жена выскочит к своему ненаглядному кобелю и пьянице, а за руку утащил Вику прочь от этого подъезда и от машины Майора.
Нет, это Санька сказал уже после того, как увидел накрытый стол и засохшую пиццу. Он даже не сообразил сразу, что к ней так и не притронулись, но Вика ведь ее нарочно готовила. Для того, другого.
— Нет, я не знала, — с вызовом проговорила она. — Майор, ну, то есть этот человек говорит всем, что он разведен.
— А сам живет с другой женщиной, в ее квартире, и даже ворует шампанское, оставшееся от свадьбы ее дочери.
Вика растерянно посмотрела на мужа, но сказать ей было нечего.
— Ты поила его нашей водкой? — брезгливо продолжал вещать Санька, держа бутылку двумя пальцами за горлышко. Роль обличителя провинившейся жены ему явно нравилась.
Но тут как раз опомнилась Вика.
— Какая такая наша! — разозлилась она. — Сначала поделим вещи, а потом будешь считать, что здесь наше, а что твое.
— Чего вдруг нам делиться? — удивился он, хотя его удивление было несколько наигранным.
— Не могу же я отдать тебя другой женщине, можно сказать, голого и босого! Что она подумает? Нет, все, что мы с тобой нажили, разделим честно. Пополам.
— Ну тогда можно начать дележ уже сейчас, — попробовал перевести все в шутку Санька. — Ты должна мне восемьдесят рублей. За водку.
— Хорошо, я дам тебе восемьдесят рублей, а ты вернешься к своей Клаве… И чтоб мои глаза тебя не видели!
— Нет у меня никакой Клавы.
— А кто есть, Мирандолина?
— Елизавета, — ляпнул Санька скорее всего от растерянности.
— Лиза-Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это! — стала дразнить его Вика. — Наверное, у нее это — золотое?
— Не хами, — нахмурился Санька.
Отчего-то он решил, что все неприятности уже позади. Если бы он не завелся, так бы и случилось. Он сам все испортил. Но это любого выведет из себя.
— Так я жду! — Вика подбоченилась.
— Никуда я не пойду, можешь не ждать. Между прочим, я здесь прописан и по месту прописки доставил себя сам, не то что некоторые.
— Ладно, — с угрозой сказала Вика. — Спать будешь в гостиной. Я в спальне дверь закрою на щеколду. Надеюсь, ломать не станешь?
— Была охота! — фыркнул Санька.
Сел на диван, скрестив руки на груди а-ля Наполеон. Смотрел, как Вика убирает со стола.
— Дай селедку! — вдруг потребовал он.
— Я… это… уксуса в нее перелила, — смутилась Вика; опять он, как нарочно, тычет в самое больное место.
— Так чего ж ты сразу не его вылила? Может, если ее салфеткой обтереть да в молоке немножко подержать…
— Не спасет, — с сомнением покачала головой Вика.
— А это у тебя что за шкурка? — Он ткнул вилкой в блюдо.
— Пицца. Она немного подгорела.
— Немного, — хмыкнул он, — хочешь сказать, она не до конца обуглилась?
— Никто тебя есть ее не заставляет!
— Ты нервничаешь потому, что я испортил тебе свидание?
— Вообще-то я тебе благодарна, — вдруг выпалила Вика — наверное, сказалась ее привычка ничего от мужа не утаивать. — Потому что я просто не знала, как от этого Майора избавиться. Вначале со зла его пригласила, а потом… все думала, как его выпроводить…
Санька тоже был не подготовлен к тому, что Вика честно обо всем ему расскажет, и потому, помолчав, сказал совсем не то, что хотел:
— Что же получается, мне и поесть нечего?
— На кухне в синей кастрюльке мясо. Возьми, поешь, вчера я приготовила его к ужину, но, оказалось, ты успел поужинать в другом месте.
Вика понимала, что Санька нарочно заговорил о еде. Решил, что она начнет хлопотать, а потом быстро отойдет, и тогда они вместе смогут пойти в спальню, как обычно. Раскатал губу. Не дождется! Пусть идет к своей мочалке по имени Лиза. Какое ужасное имя — Лиза! Гадость какая!
Санька откровенно недоумевал. До настоящего времени он считал, что понимает все, о чем Вика думает и что собирается делать. Он быстро научился выводить ее из состояния войны — когда она на него злилась. И от этого не то чтобы испытывал к жене некоторое пренебрежение, а ощущал превосходство над ней. Она была психологически слабее его.
Мысленно Санька давно разложил все по полочкам: он старше Виктории на два года, а по жизни — на все двадцать. Его жена такая непрактичная, такая открытая. Такая уязвимая…
Она не понимала, хотя Санька сто раз ей объяснял, что в жизни надо вести себя как в лесу: кричать только в случае, когда заблудишься. А в остальное время молча собирать свои грибы и никого о них не оповещать. Прошли те времена, когда люди жили общиной. Находили грибное место и кричали: «Ау!» Теперь каждый сам за себя. Или за свою семью.
А Виктория… Она просто дуреха. Не успела повзрослеть. Вот сегодняшний пример: едва оставил ее ненадолго одну, как она привела в дом какого-то алкаша. Он выжрал бутылку водки, между прочим, оставшуюся после дня рождения мужа, и дрых на их диване, как у себя дома!
Он все пытался снова разбудить в себе злость на Вику, но усовестился. Чего в самом деле он на нее злится? В фильме «Невезучие» не везло всем, кто с такими, как она, сталкивался, а Саньке… Если подумать, то Виктория, наоборот, ему удачу приносит. Как будто все свое везение взяла и отдала ему, а себе ничего не оставила.
Например, она не транжирка. А Санька, хотя всегда зарабатывал хорошо, не умел копить деньги, несмотря на всю свою практичность.
Зато Вика… За полгода совместной жизни они накопили на вполне приличные «Жигули» — прежде о машине Санька только мечтал, вздыхая, что она ему не по карману…
С чего вообще началось его недовольство женой? Неужели только из-за сожженной ею рубашки? Виктория, между прочим, со своей зарплаты — или, кажется, премии — взамен сожженной Саньке такую рубашку купила, вся база ему завидовала…
Вспомнил! Однажды он сдуру рассказал Лизавете, как они ездили с женой и знакомыми ребятами в Раздольное — предгорье — на выходные. В электричке. И попался им вагон старый, не с обычными сиденьями, а с полками из плацкартных вагонов.
Стояла осень, уже холодало, все были в куртках, разделись и понавешали верхнюю одежду на все крючки и выступающие части в вагоне.
А Вика захотела полезть на вторую полку. Чего ей внизу не сиделось, непонятно. Санька и сам не заметил, когда полку опускал, что она при этом в гнезда не села.
Вика на полку улеглась, а тут внизу ребята бутылки с водой стали открывать. Петровский, понятное дело, налил жене стаканчик. Она потянулась за ним, да и вместе с полкой вниз свалилась. Ногой угодила в бутылку. Разбила. Пятку порезала. Кровью полвагона забрызгала. Проводница бегала с бинтами и зеленкой в полном шоке:
— Мы же до Раздольного всего сорок минут едем!
Санька эту историю со смехом Лизавете рассказал. А она, против ожидания, не рассмеялась, взглянула на него с состраданием и сказала:
— Это, Саша, уже патология. Ты привык, вот и не замечаешь, а для постороннего человека кошмар, да и только. Неужели можно с такой женщиной жить и самому крышей не поехать?
Зачем он вообще чужому человеку рассказывал про свою жену? И не замечал, что все началось с такого вот мелкого предательства. Потому что он не просто рассказывал, а представлял жену в смешном, нелепом виде. Не с сочувствием: вот бедняжке не повезло, а с насмешкой. Типа как говорят про плохого танцора. И Лизавета, конечно, это почувствовала…
Подумать только, если бы Санька домой не вернулся, а ушел к Лизавете, у них дома мог угнездиться этот бычара! Уж Вику с его затюканной гражданской женой не сравнить. Как цветок — с веником! Неужели Виктория с Майором… могла бы что-то иметь?
«На себя посмотри, — сурово напомнил ему внутренний голос. — Разве ты с Лизаветой не спал? Ну и как, кто из них лучше?»
«Конечно же, Вика! — наверное, излишне возбужденный, мысленно воскликнул он. — Лизавета… Уж чересчур она умелая. Такое впечатление, что ты лежишь на операционном столе, а она под ярким светом копается в твоих мужских причиндалах… в резиновых перчатках!»
Как же ему теперь-то все Вике объяснить? Ну, что он не был виноват, что так случилось… И все не находил слов.
— Вика, — наконец выдавил он тихо, — ты простишь меня…
И она, та, которую всегда считал рохлей и чересчур отходчивой, имевшей вместо твердости духа что-то похожее на молочный кисель, повернулась к нему и опять сказала стихами, на этот раз Александра Галича:
И пошла в спальню, пока он хлопал глазами.
О, Вика могла бы Петровскому о многом сказать! И что она думает о его измене и как себе все объясняет.
Конечно, ее не так уж трудно обмануть, и она вовсе не считает, что видит своего муженька насквозь. Он думает, будто достаточно прикинуться вот такой невинной, раскаявшейся овечкой, как она тут же растает, и они, обнявшись, пойдут, как по облаку, в свою супружескую спальню. Не дождется!
Но, едва закрыв за собой дверь, она почувствовала, как мужество покидает ее, и разрыдалась. Она лежала и плакала в подушку, зажимая рот, чтобы провинившийся супруг не услышал рыданий и не прибежал ее жалеть.
Вика спала плохо. Нет, не потому, что газом все в доме провоняло, — ей не давало спать чувство вины. Ведь это она пригласила в гости Майора! Да еще, как выяснилось, и Санька пришел домой, хотя вроде бы уходил от нее к другой.
Кто знал, что это он сказал со зла…
Минуточку, но другая-то у него все-таки была! Что он ей голову морочит! Еще бы сказал, что он ее прощает. Если он действительно хотел повиниться, то сразу бы прощения попросил, а не набрасывался на нее.
Вот, в этом все дело. Петровский уже привык, что она всегда и во всем его оправдывала, а он ее только обвинял. Даже теперь, когда он сам признался в своей измене, она уже готова его простить. И то, что не простила вчера, ее же и мучает!
Вика заснула под утро и проснулась с головной болью — какой из нее сегодня работник?! И она позвонила хозяину, чего прежде никогда не делала:
— Андрей Валентинович, что-то я разболелась. Не дадите мне отгул?
— Конечно, конечно, Виточка! Отдохните, придите в себя. Марина Сергеевна сегодня выйдет, поработает за вас. Она давно просится. Дома ей, видите ли, все обрыдло…
Марина Сергеевна — жена шефа. Когда-то они начинали свое дело с нуля, ездили на автобусе в Польшу, позже и в Германию. А теперь у них свой склад, свои реализаторы.
В отличие от многих хозяев они куда человечнее и, между прочим, воспитаннее. Наверное, оттого, что интеллигенты. Оба окончили институты. Шеф — Московский авиационный, жена — тоже столичный, но горный. Правда, по своей специальности они больше работать не хотели, а вот на оптушке теперь как рыба в воде.
Но сказать, что их делу Вика завидовала… нет, она хотела бы заниматься чем-нибудь другим. Чем — пока еще не решила… Может, в переводчики пойти? Все-таки английский язык Вика знала довольно прилично. Была жива бабушка, она еще в школе для внучки приглашала репетитора.
— Знания за плечами не носить, — говорила, — уж в крайнем случае с помощью английского языка ты всегда сможешь себе на хлеб заработать.
Почему Вика до сих пор об этом не вспоминала? Как обычно, плыла по течению. В семейной жизни уже приплыла, так надо же с оставшейся жизнью что-то делать!
Сегодня Вика впервые не поднялась, чтобы проводить Саньку на работу, хотя и слышала, как он встал и поставил на плиту чайник.
Она с обидой подумала, что он и не попытался прийти в спальню, — уже забыла, как решительно была настроена вчера. Такой весь из себя послушный и кроткий супруг, что приказания жены в точности исполняет. Ведь дверь свою Вика, как обещала мужу, вовсе не закрыла.
Разговаривать с хозяином при Саньке она не стала, так что об ее отгуле он не знал. А то вдруг и сам захотел бы остаться?
Правда, Вика толком не знала, зачем этот свободный день ей понадобился. Лечь спать и как следует отоспаться? Но она не могла спать днем. Затеять уборку? Не хотелось. Вчера она даже не вымыла посуду.
Надо доставить себе какое-то удовольствие. Недавно Вика прочитала в одном журнале, что, когда человек чем-нибудь наслаждается, он укрепляет свой иммунитет.
Чего только не выдумают люди, оправдывая свое нежелание работать!
Посуду Вика перемыла. Селедку просто выбросила в мусорное ведро. Что там вчера предлагал Санька? Будто бы ее еще можно спасти. Словно им не на что купить другую… На всякий случай она сходила в магазин и приготовила селедку как следует.
Дом у молодых супругов Петровских был со всеми удобствами. Он располагался посреди участка в четыре сотки. Перед домом раскинулся большой цветник — его обихаживала Вика, — а позади дома, на огороде, как его называли, имелся небольшой сад и виноградник. Это была Санькина вотчина. Четыре плодовых дерева — вишня, груша, две яблони — и пять кустов винограда. Комплексно устойчивых. То есть почти не требовавших специального ухода.
Как все-таки хорошо они все устроили! Мало у кого из сверстников Петровских было вот такое свое, отлично налаженное хозяйство. А Санька взял да и все уничтожил. В смысле хотел уничтожить…
Одно время супруги Петровские думали завести собаку. И уже присмотрели ей место в конце двора.
— Собаку заведем не маленькую. Что-нибудь вроде овчарки… — мечтательно говорила Вика.
— Или мастиффа, — ехидно подсказывал Санька. — Овчарку — для двора? Про дворовых собак знаешь, как говорят?
— Знаю, двортерьер. Ну и что, разве у нас непременно должно быть, как у других?
Между прочим, Саньке нравилось, что они свой быт устраивали, ни на кого не оглядываясь и ни у кого не испрашивая совета. Просто делали, как оба считали нужным, и у них все неплохо получалось.
— А знаешь, сколько стоит настоящая овчарка?
— Дорого, наверное, как все хорошее.
У Саньки, на взгляд его жены, было странное понятие о бережливости. Он старался покупать подешевле, но не думал о том, что это значит похуже. И что купленное потом ломалось или рвалось и вообще служило недолго… Например, дешевые кроссовки, которые не выдерживали и сезона. Или дешевые сверла, которые ломались в начале работы.
Вика, как могла, боролась с такой «экономией», потому что была согласна с бабушкой, которая частенько говаривала:
— Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи.
Или:
— Дорого да мило, дешево да гнило!
Когда в первый раз она повела Саньку в магазин, где они купили ему импортные туфли за три тысячи рублей, он еле сдержался, чтобы не накричать на Вику прямо в магазине.
— Туфли за сто баксов! Я не миллионер.
— Ты — старший менеджер, — гордо сказала Вика, и Санька изумленно покосился на нее.
Его и вправду накануне повысили в должности, конечно, с повышением зарплаты, но он и не подумал о том, что теперь его одежда должна соответствовать должности! Зато с каким удовольствием носил эти туфли. За сто баксов!
Вика вспомнила сейчас об этом не потому, что хотела похвалить себя, а потому, что раньше не задумывалась, как постепенно менялись они оба. Значит, семья для человека не просто совместная жизнь двух разнополых существ, а нечто большее? Другой мир. И возможно, более совершенный. А в идеале — общий на двоих.
Вроде менялись они незаметно, но однажды ее немногословная свекровь вдруг сказала:
— А ты умница, Вика, я, честно говоря, не ожидала, что сын при тебе так изменится. В лучшую сторону. Он как-то забегал ко мне с работы, и даже соседки сказали: «Повезло тебе, Павловна, с невесткой, вон какой Саша ухоженный!»
Тогда Вика впервые получила похвалу от свекрови. Ее замужние подруги обычно говорили:
— Нет такой свекрови, которая была бы довольна своей невесткой!
Наверное, это звучало слишком категорично. Тем дороже была похвала Санькиной матери в ее адрес.
После всего, чего они вместе достигли, после того, что они не только стали хорошей семьей, но и изменились оба… Наверное, Санька считает, что Вику ничего изменить не может, и воспринимает ее невезучесть как… что-то непроходящее. Как родовую травму.
Мысли ее перескакивали с одного на другое, и Виктория никак не могла сформулировать для себя коротко свое рассуждение… Ага, кажется, нашла: а стоит ли ей вот так, за здорово живешь, взять и отдать свою хорошую семью в руки какой-то падкой на чужое девицы? Или женщины. Знать бы, кто она такая!
Конечно, проще всего — Саньку взашей, а самой остаться с кем-нибудь другим…
«С Майором, например!» — хихикнул внутренний голос.
Она содрогнулась при одном воспоминании о встрече с ним. Господи, как хорошо, что пришел Санька. И сел за руль Майоровой машины, и они отвезли Викиного гостя домой, и ситуация таким образом разрешилась без потерь… Почти без потерь.
Осталось решить для себя, что ей дороже: собственная уязвленная гордость или угроза потери семьи и любимого мужа? Можно, конечно, выбрать гордость… Усмехнуться презрительно: «Мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу!» И поскакать себе дальше в одиночестве.
Что за дурь опять в голову лезет? Прав Санька, своих мыслей у нее и нет вовсе. На всякий жизненный случай из головы выскакивает цитата. И не всегда к месту.
А если Санька просто оступился? Разве на первый раз не прощают тех, кого любят?