Среди ничем не нарушаемой тишины дома громом среди ясного неба зазвонил телефонный аппарат. Его поставили еще в то время, когда заболела бабушка. Отец постарался. Оторвался от своих извечных дел, и за один день в доме появился телефон.
Вика подумала, что это может быть только шеф, Андрей Валентинович, ведь никто больше не знает, что она осталась дома. Всем остальным известно, что днем Петровских нет дома — оба супруга на работе.
К тому же телефонный номер — на аппарате Петровских женский голос предварительно проговаривал его — оказался незнакомым. Вернее, походил на рабочий телефон Саньки, но кроме двух последних цифр. Может, Санька звонит из другого кабинета, наудачу? Явно это телефон его базы.
— Ты посмотри, дома! А я ведь позвонила просто так. Значит, судьба нам сегодня объясниться. Не пошла, выходит, на работу, отгул взяла? — развязно осведомился незнакомый женский голос.
— Взяла, — согласилась Вика. — Простите, не узнаю по голосу, а вы кто?
— Твоя молочная сестра, — гнусно хихикнула женщина.
— Елизавета, что ли?
Вике понадобилось известное напряжение воли, чтобы голос ее не срывался и не дрожал. Не от испуга. И даже не от возмущения. От какой-то странной холодной ярости.
— Значит, Саша тебе кое-что рассказал?
— Кое-что, — медленно произнесла Вика.
— И ты его, конечно, простила. Небось он разрисовал все такими красками. Мол, я его заманила на склад, бросилась на шею…
«Значит, вон как оно было, — поняла Вика. — Санька, конечно, не сразу сообразил, что в ловушку попал. Ему хоть и двадцать три года, а в жизни он — наивный чукотский мальчик. Небось подумал, что Лизавета хочет ему что-то важное рассказать… Это, конечно, не оправдание, но хотелось бы понять, как такое происходит.
Сначала, видимо, Лизавета его к себе приучила, так что стала почти своей. Он рассказывал ей про нас… Что-то же он рассказывал такое, что дало ей надежду? Она слушала и сочувствовала. Он решил, что обрел в лице этой женщины товарища, потому ее и не опасался…»
И она спросила машинально, на середине фразы перебив звонившую, потому что думала о своем:
— А зачем он вам?
— Зачем? — развеселились на другом конце провода. — Я из него человека сделаю. Для личного пользования… Тебе, лохушке, не понять, как нужно обращаться с мужчинами. Такие, как ты, и хорошее испортят, не то чтобы свое что-то сделать. Жалко, пропадет…
Эта Лизавета отчего-то была уверена в своем праве вот так взять и грубо вломиться в жизнь Вики, ничуть с ней не считаясь.
Вика не говорила ей плохих слов, не угрожала, не задавала дурацких вопросов. И потому Лизавета заранее отнесла соперницу к категории безобидных чудачек, которым обычно и достаются хорошие мужики, в то время как к берегу Лизаветы плывет всякая дрянь…
— А он знает, что вы мне звоните? — спросила Вика, не называя мужа.
— Нет, конечно, хотя я его предупреждала, чтобы не дергался… Странно, но он даже угрожал мне вчера. Думал, я испугаюсь. Не родился еще на свете мужик, которого я боюсь…
«Значит, Санька пытался вырваться, а ты, значит, мужиков не боишься, ты их шантажируешь, — подумала Вика, глядя на себя в зеркало. — А баб? Баб ты боишься?.. Ах да, я же лохушка. Неопасная, значит!»
Лизавета ей надоела. Вика даже не стала класть трубку, а на середине фразы просто выдернула телефонную вилку из гнезда.
Для нее в момент все стало ясно. Семья Петровских вовсе не разрушилась. На нее просто напала… серая гниль. Как на нестойкое, еще молодое растение. Парша. Грибок. Для чего теперь требовался соответствующий антибиотик. Лучше всего укол в голову. И самой толстой иглой.
Еще ничего конкретного не решив, Вика распахнула шифоньер и начала просматривать свои наряды.
Так, длинная бархатная юбка, шелковая блузка, босоножки на высоком каблуке…
Она торопясь стала натягивать юбку, но, краем глаза отметив лихорадочность своих приготовлений, остановилась. Минуточку, надо подумать, что она станет делать в таком прикиде. Хорошо выглядеть, вот что!
Она дернула вверх молнию — не тут-то было! Замок заклинило — ни туда ни сюда. В конце концов Виктория вырвала его с мясом, нанеся юбке существенный ущерб.
И в самом деле, с утра у нее ничего еще не случилось за исключением телефонного звонка. Она ничего не уронила, не разбила, разве могло так долго продолжаться?
Юбку она с себя сорвала и зашвырнула в угол, босоножки вместе с коробкой бросила в шкаф и полуодетая уселась в кресло. Тоже мне, воительница! Защитница семьи. Не с такими руками что-то защищать, когда они растут… не из того места, из которого нужно…
«Ну что, успокоилась? — немного погодя насмешливо спросил внутренний голос. — Может, все потому, что тебе вовсе не нужны бархат и высокие каблуки для того дела, которое ты собралась делать?!»
— А что, и в самом деле, бархатная юбка — не лучший наряд для выяснения отношений с гнусной бабой, — сказала Вика. Звук собственного голоса взбодрил ее.
Нет, сейчас не время сидеть и печалиться на тему: «Почему у меня все не как у людей?»
Раньше, в юности, еще когда Виктория Хмелькова училась в старших классах средней школы, ее никто не посмел бы назвать лохушкой, как эта выдра Елизавета, и уж кем она никогда не была, так это невезучей. Ну разве чуточку рассеянной, что обычно ей прощали.
В девятом классе Борька Чередниченко попробовал натереть ее снегом, так Вика сама его в сугроб закопала, потому что была физически развитой и драться умела.
Так получилось, что возле нее не было ни мамок, ни нянек, все взрослые работали, и она гоняла по улицам с мальчишками и девчонками, соответственно перенимая кодекс уличных драк. Как и отношений с теми, кто этот кодекс нарушал.
Но потом она полюбила Саньку и вышла за него замуж. Казалось бы, живи да радуйся, но ее в момент будто кто-то сглазил, такая стала тихая и, можно сказать, безответная. А главное, в себе неуверенная. И страшно уязвимая. Неужели так бывает?
Вика даже собиралась как-нибудь сходить к психологу и с ним посоветоваться. А то создается впечатление, будто она в своем развитии проскочила какую-то важную ступень, из-за чего ее теперь шатает и болтает, как не закрепленный в трюме груз — это она недавно прочла книгу о моряках, — заклинивает молния и бьется посуда… И муж уходит к другой!
Виктория принесла из кухни табуретку, поставила ее, проверила на устойчивость — ей уже не раз приходилось с нее падать, а сейчас было не то время — и полезла на антресоли за чемоданом, в котором лежала ее дозамужняя одежда.
Теперь она достала из чемодана джинсовую мини-юбку. Года три назад ее привезла мама из вояжа по Арабским Эмиратам.
Вручила Виктории со вздохом.
— Леший его знает, доча, что в этой набедренной повязке хорошего, но, говорят, она — последний писк моды.
Санька в мини-юбке жену никогда не видел. Они познакомились в трамвае, в котором Вика ехала с работы — тогда она работала в магазине «Спортивная мода» и одевалась прилично, как требовал директор.
А потом, когда они с Санькой поженились, Вика решила, что замужней женщине не к лицу одеваться чересчур легкомысленно. Ну там юбки — едва попу прикрыть, косметика — как боевая раскраска индейцев. Все это было похоронено на самом верху антресолей, но, как оказалось, не забыто.
А на днях она купила себе футболку — ее всучила Катька. Одно плечо с рукавом, а другое голое. Так Вика до того себя затуркала, что не надевала ее, раздумывая, прилично ли замужней женщине носить этакое! Совсем спятила. И все ради того, чтобы не давать мужу повода думать, будто она одевается так из кокетства. Берегла его покой, чтобы — упаси Бог! — не рассердить, не взволновать… Виктория — ты идиотка!
В целом наряд получился то, что надо. Правда, такая юбка уже из моды вышла, но кто станет ей на то пенять во время исполнения разового произвольного выступления?
Волосы Вика распустила, обвязала лоб фирменной лентой — раньше она ходила в такой на аэробику — и приступила к макияжу.
Глаза — черным карандашом, пожирнее, и фиолетовые тени. Румянец наводим во всю щеку, губы мажем темно-коричневой помадой.
На ноги… Что надеть на ноги? Не босоножки же на каблуках! А вдруг придется драться или убегать? У нее есть суперские кроссовки на платформе, но в них может быть жарко…
«Ничего, потерпишь ради дела!»
Последний штрих — черные очки, которые можно воткнуть в волосы или зацепить за майку. Просто как аксессуар.
Ха! Виктория Петровская на тропе войны! Она скорчила свирепую физиономию и пропела речитативом из любимого Владимира Семеновича:
Ненавидит она Лизавету? Много чести! Презирает? Не время разбираться. Для начала хочется взглянуть на женщину, которая уверена в себе куда больше, чем она сама.
Оставалось проехать четыре остановки на трамвае, пройти два квартала пешком, и вот она, база! Последний десяток метров она прошла несколько медленнее, восстанавливая дыхание и слегка поколебленную решимость.
Вика думала, что ее попытаются остановить на проходной, но молодой охранник лишь лениво осведомился:
— Эй, герла, ты к кому?
— Мне нужна Лизавета.
— Какая?
— А у вас здесь много Лизавет?
— Одна.
— Тогда чего ты спрашиваешь?.. Кстати, ты ее не видел?
— Разуй глаза! Вон она с грузчиками базарит.
— По-моему, она не базарит, а себя предлагает, — не выдержав равнодушного тона, заметила Вика.
Охранник охотно гыкнул, а потом на всякий случай спросил:
— А зачем она тебе нужна, Лизавета?
— Она утверждает, что мы с ней… дальние родственники. Вот я и пришла уточнить.
— А-а-а, — протянул охранник, хотя ничего и не понял. Девчонка, конечно, с понтом, но кто из них, молодых, не понтуется? Разукрасилась, как… как… Он никак не мог подобрать сравнения… В таком виде ее, наверное, и родная мама не узнает. Если, конечно, не при ней эта акселератка красилась!
Что-то запоздало екнуло внутри у Вики — однако, как она размягчела от своей любви к Саньке! Интересно, кто сказал, будто любовь делает человека сильнее?
Она пошла к хохочущей Лизавете, ставя ноги на носки, и они пружинили в этих ее дорогих кроссовках, словно толкали вперед и подбадривали, а потом Вика забыла обо всяких там страхах.
Она остановилась напротив этой женщины, которая сегодня позвонила ей домой и сдвинула с места лавину, обрушивая ее себе же на голову!
— Можно вас на минутку?
— Чего тебе, девочка? — спросила Лизавета, медленно поворачиваясь, словно невольно изогнувшись, так чтобы дать стоявшим рядом с ней мужчинам посмотреть на ее гибкую фигуру.
Вика так не умела. В смысле себя подать. Она и с Санькой общалась просто, без затей, не как жена, а как друг детства, старый боевой товарищ. Конечно, ему так было проще. Жена — друг, об этом многие мужчины мечтают, но за простотой, видимо, не чувствовалось в Вике никакой изюминки как в женщине. Недавно она прочла чей-то афоризм: жена должна быть для мужа не пирожным, а хлебом насущным. Но не хлебом единым жив человек! Вот и пойми, что им, этим мужчинам, надо?!
Раньше она ни о чем подобном не рассуждала. Странно, что именно эти мысли посещают ее при взгляде на соперницу, Может, потому, что и соперниц-то у нее не было?
Недаром же тянет мужчин к таким, как Лизавета. И они не видят, что она насквозь фальшивая, со своей приклеенной улыбочкой, с этими дурацкими ямочками на щеках, которые она все время демонстрирует! И локоны мокрые она зря изобразила — не идут они ей, старят. Хоть бы проконсультировалась у кого-нибудь со вкусом! Или к визажисту сходила.
А та, которую Вика разглядывала, какое-то время смотрела выжидательно, а потом лицо ее стало хмуриться: кто она такая, эта нимфетка, и чего ее на базу принесло? Лизавета точно не знала значения этого слова, но оно ей нравилось, потому что звучало умно и уничижительно для той, о ком говорилось.
— Простите, сколько вам лет? Двадцать семь, двадцать восемь? — спросила Вика неожиданно для себя самой.
У нее что-то получалось наоборот: не мысли опережали слова, а слова — мысли. Она вслед за этим подумала, что Лизавета, ко всему прочему, старше Саньки года на четыре, а то и на все пять. Недаром она назвала Вику девочкой, потому что сама уже далеко не девочка!
— Тебе-то какое дело? — возмутилась между тем Лизавета; ее злила эта неизвестно откуда взявшаяся девчонка, которую она видела впервые в жизни, и не представляла, что той от нее нужно.
— Пришла познакомиться, — ответила девица на ее невысказанный вопрос.
— Обычно при знакомстве себя называют.
— Пожалуйста. Виктория Петровская. Вам эта фамилия о чем-нибудь говорит?
Лизавета побледнела. Она даже оглянулась на грузчиков, с которыми до этого оживленно болтала, но они смотрели в другую сторону, продолжали курить и обсуждать что-то свое.
— Здесь поговорим или в какой кабинетик пройдем? — развязно спросила Виктория. — А то, может, на склад ящичной тары или куда вы там заманиваете чужих мужей?
Вика почувствовала, как заводится от своей нарочито спокойной речи. И при этом продолжала в упор разглядывать Елизавету, которая ощущала себя почти старой и рыхлой под взглядом неожиданно юной, явно физически развитой особы. Неужели и вправду это Сашина жена?
Лизавета вмиг растеряла всю свою агрессию и уверенность. Ох, права ее мама, которая обычно говорит: «Не тронь лихо, пока оно тихо!»
— Я слушаю, сестра моя, — сказала Вика и подошла к Лизавете так близко, что чуть ли не лбом в нее уперлась.
Соперница ее откровенно боялась. Примерно так, как Вика боялась мышь, на днях пробежавшую по кухне.
— Тебя как, отметелить при всех или лучше без свидетелей? — грозно спросила Виктория, как, бывало, они выясняли отношения еще в детстве. Не важно, с мальчишками или с девчонками.
А как же иначе? Разве, став взрослой, Вика дралась с кем-нибудь? А тем более с женщиной? Но в то же время вспомнить прежние навыки вряд ли ей будет трудно.
По лицу женщины было видно, как она пытается что-то сообразить. Эта девчонка — сколько же ей лет? — никак не походила на тот образ жены Петровского, который она нарисовала себе со слов Александра. Жена. Да это просто тинейджерка какая-то!
Лизавета считала себя женщиной умной и интеллигентной. Судьба занесла ее на лесоторговую базу — одно название предприятия вызывало в ней раздражение, — которую собиралась покинуть в самом ближайшем будущем.
Одно ее удерживало. Надо было обзавестись приличным мужем. Коллектив на базе в основном мужской, но Лизавета чувствовала себя здесь как лебедь в курятнике — это ее собственное сравнение. Иными словами, большинство работающих здесь были явно не ее полета.
Хотя кое-кто вызвал у нее интерес. Мужчин, которых она сочла пригодными для своих матримониальных устремлений, было двое. Один — заместитель директора, мужчина сорока лет, богатый и властный, хотя внешне простоватый. Лизавета порой ловила на себе его заинтересованный взгляд.
И другой — Александр Петровский. Первый был не женат, а второй…
Она сначала решила, что ничего ей здесь не отломится. Старший менеджер, красавчик, женился всего полгода назад, по сторонам не глядел — тут у Лизаветы глаз наметанный. Но когда он стал ей о своей семейной жизни рассказывать, Лизавета поняла, что можно попытаться из этой жизни его увести.
Все шло по плану, пока этот дурачок вчера вдруг не взбунтовался. Думал, что Лизавету можно просто взять и бросить. Правда, и она сделала ошибку, поторопилась, но теперь, взвесив все «за» и «против», решила, что еще не все потеряно.
Но вот как вести себя с юной Петровской, она не знала. Что с такой взять? Еще, поди, драться начнет, чего Лизавете никогда делать не приходилось.
Произносить какие-то успокаивающие слова не поворачивался язык, тем более что всего полтора часа назад она сама позвонила этой… хулиганке домой и что-то ей говорила… Другая бы сглотнула, а эта отношения выяснять примчалась. И ведь такая никаких доводов слушать не станет, а вцепится своими острыми когтищами, еще все лицо расцарапает. Говорят, следы от них очень долго заживают.
Вика ждала. От возбуждения она не могла устоять на месте и переминалась с ноги на ногу, как боксер на ринге. Даже отошла от разлучницы чуть подальше, чтобы иметь разбег. Или замах.
Или вот так сейчас вскинуть правую ногу и ударом под подбородок влупить этой разлучнице, которая от страха не иначе язык проглотила!
Ну, пусть и не в подбородок, а хотя бы под зад поддать.
— Мне не о чем с тобой разговаривать, — наконец выдавила Елизавета и собралась гордо покинуть плацдарм, где столкнулись их с Викторией интересы, но не тут-то было.
Разве не для того выходят на тропу войны, чтобы испить вражьей крови?! Вика иногда выражалась по-книжному, но это были издержки бабушкиного воспитания.
— Вы как предпочитаете, мадам, — сказала Вика, проворно заступая ей дорогу, — лишиться волос или руки?
— В каком смысле — руки? — спросила Лизавета, пятясь назад.
— В том смысле, что я вам ее сломаю!
Вика наступала. Настроение у нее было хулигански-задорное. Соперница ее боялась. Слепому было бы видно, она едва не уписалась от страха.
Теперь Вика понимала, что имели в виду ребята с ее улицы, когда говорили: «А я его взял на понт, типа “пасть порву, моргалы выколю!” И он спекся!»
Придется все-таки отпустить ее небитой. А жалко, руки так и чешутся.
Но чем-то же жажду мщения надо утолить. Ну хотя бы плюнуть на землю и носком плевок растереть.
А еще Виктория хотела сказать напоследок что-то очень остроумное, такое, чтобы припечатать эту хищницу на веки вечные, выжечь на ней клеймо… и в этот момент проснулся персональный Викин святой — «коверный клоун».
Отчего-то веселить толпу он любил именно в такие вот напряженные минуты, когда нужна вовсе не клоунская расслабленность, а сосредоточенность и точность.
Вику обманула легкость, с какой отступала назад Лизавета, не глядя под ноги. Не учла, что та здесь каждый камень знала. А вот Вика…
Она зацепилась ногой за торчащий из земли старый рельс — когда-то здесь, наверное, пролегала узкоколейка — и с размаху растянулась во весь рост, как следует, приложившись об железяку лбом.
Она уже не слышала, как Лизавета истошным голосом закричала:
— Позовите Петровского, его жена расшиблась!