Обращаясь к личному составу батальона, генерал-полковник Голиков сказал:
- Вы являетесь представителями чехословацкого народа. Вам выпала честь быть первыми мстителями за злодеяния, совершенные фашистами в вашей стране. Я убежден, вы не словами, а делом докажете, что являетесь достойными сынами своего народа.
Чтобы дать нам освоиться с фронтовой обстановкой, генерал-полковник Голиков решил направить наш батальон на менее опасный участок, где действовали венгерско-фашистские части.
- Вот там и привыкнете понемножку, - сказал командующий.
Я весьма решительно возразил:
- Нашим главным врагом являются нацисты, гитлеровцы. Прошу направить батальон против них. - Я знал, что выражаю настроение всего батальона.
Генерал-полковник Голиков согласился с моими доводами и пожал мне руку.
- Значит, против нацистов... Это правильно. Командующий фронтом подчинил наш батальон 3-й танковой армии, которой командовал генерал-лейтенант П. С. Рыбалко, в прошлом советский военный атташе в Варшаве, наш знакомый. В 1939 году П. С. Рыбалко помогал чехословацким военнослужащим перейти из Польши в СССР; позднее он был одним из участников освобождения Праги.
Наше стремление сражаться с немецкими фашистами понятно. Тысячи казненных в период власти Гейдриха, сожженные Лидице и Лежаки, разрушения, которые мы видели всюду, следуя в Острогожск, не позволяли нам поступить иначе.
19 февраля 1943 года 1-й Чехословацкий отдельный батальон прибыл на станцию Валуйки. Выгрузившись из эшелона, он сразу же начал готовиться к маршу. Было 16 градусов мороза. В 20.00 следующего дня, уже в темноте, походные колонны батальона начали свой 350-километровый переход по степи. Сначала у наших воинов было ощущение потерянности - так действовала на них необозримая, покрытая снегом степь.
Первые три ночи шли легко, по-спортивному. На рассвете останавливались на привал, роты и взводы размещались в уцелевших зданиях сел и деревень. Но как следует отдохнуть не удавалось. Подготовка к очередному маршу, приготовление пищи, уход за оружием занимали много времени. День проходил быстро, а с наступлением темноты батальон продолжал марш. Командиры спали меньше, чем подчиненные; они обходили подразделения, докладывали об их состоянии, получали приказы и распоряжения, изучали карты. Мало приходилось спать и нашим просветителям. Они обрабатывали полученные по радио сводки и сообщения, готовили материал для нашей газеты. Но меньше всех отдыхали медицинские работники: они обходили хаты и оказывали помощь всем нуждающимся, а таких было немало.
Следующей ночью наш путь проходил через легендарный Муром - родину богатыря Ильи Муромца. Если судить по карте, мы уже достигли его окраины, но города не увидели: Муром лежал в руинах.
Подул резкий встречный ветер, поднялась снежная вьюга, температура упала до 20 градусов. Недосыпающим и утомленным походом бойцам наши прежние усложненные переходы в районе Бузулук, Сухоречка теперь казались легкими прогулками перед спокойным сном. Некоторые стремились, как в марафонском беге, как-то преодолеть "мертвую точку" и продолжать идти "на втором дыхании"; те же, что особенно устали, использовали малейшую возможность, чтобы хоть на несколько минут подсесть на сани и вздремнуть. Но они моменталыно соскакивали на землю, когда к ним подходили наши девушки-санитарки и спрашивали, например:
- Тебе плохо, Франта, да? На, попей немного и дай мне твою винтовку.
Маленькая Тобиашова, Власта Павланова, Аничка Птачкова, Акерманова или Маркета Ольшанова, в своих больших полушубках больше похожие "а медвежат, чем на девушек, решительно брали у переутомленных бойцов винтовки и несли их до тех пор, пока те не начинали ворчать и требовать отдать оружие. При этом солдаты уверяли санитарок, что чувствуют себя гораздо лучше.
- Стой! Десять минут отдыха стоя! - раздается команда.
Мороз пробирает до костей, пурга слепит глаза, в голове стучит и шумит, глаза непроизвольно закрываются, мучительно клонит ко сну. Здесь два, там четыре, а то и целое отделение сначала приседают на корточки, потом садятся или валятся на снег и крепко засыпают. Так легко и замерзнуть; но наши санитарки идут по рядам и энергично помогают командирам будить коченеющих воинов:
- Встать! Встать! Не спать! Нельзя лежать! Встать, говорю! Слышишь? Выспишься, когда придет время!
Марш продолжается.
На следующий день мы встречаемся с воинами советского гвардейского полка. Гвардейцы, как их называют, - это люди, которые никогда не отступают. Всегда, при любых условиях выполняют они свои боевые задачи. Именно такими должны быть все подразделения, части, соединения. Это организованная доблесть тысяч советских воинов, возникшая и развивающаяся без шума и громких слов, как закономерное явление советской действительности.
- Ну как вы? - спрашиваем гвардейцев.
- Да ничего, только небольшая переформировка, а потом - обратно. Там сейчас трудновато...
Тогда мы узнали, что такое переформировка. Оказывается, полк понес большие потери и направляется в прифронтовой тыл, чтобы там пополнить личный состав своих батальонов, и "давай обратно". Когда нам говорили: "Там трудновато", слово "там" означало фронт, передовые позиции. О подробностях узнать не удавалось. На наши вопросы гвардейцы отвечали:
- Куда торопишься? Дойдешь - узнаешь!
Они говорили правду. Скоро наши воины действительно много узнали, и им самим пришлось отвечать на множество подобных вопросов.
- Чехословаки - с нами!
Эта встреча была как бы предвестником той нерушимой боевой дружбы, которая закалилась в последующих боях. Взаимные пожатия рук, приветствия, дружеские объятия. От усталости не осталось и следа.
- Чехословаки - с нами!
- А вы, дорогие товарищи, вы тоже с нами, а мы среди родных, дома! Вы с нами, как и в сентябре тридцать восьмого, - говорили мы нашим боевым друзьям.
Возможно, гвардеец, который беседовал с нашим десятником Гинеком Ворачем, служил в одной из тех 130 дивизий, что в 1938 году стояли на западных рубежах Советского Союза, подготовленные к немедленным действиям, которые последовали бы, если бы правительство и президент приняли предложение Советского Союза о помощи и не предали наш народ.
Мы уже прошли 160 километров и начинали шестой день, вернее, шестую ночь марша. Таял снег, особенно на склонах, обращенных к солнцу, все более обнажая технику, брошенную фашистами в недавних боях за Харьков.
Все чаще встречаются останки убитых солдат среди оставленных врагом пушек и гаубиц, танков и самоходных орудий, среди автомобилей и ящиков от всевозможного пехотного снаряжения и оружия, среди павших лошадей и крестьянских повозок с награбленным оккупантами и брошенным при бегстве добром.
Шестая ночь марша была одной из самых трудных. Отакар Ярош, командир 1-й роты, шедший в голове походной колонны, сам нес винтовки своих обессилевших воинов. Так поступали командиры и других рот и взводов, да и вообще все наиболее выносливые и крепкие. Повозки застревали в занесенных снегом оврагах, и в такие минуты слышалось или наше: "Гей руп!", или русское: "Раз, два - взяли!" Обоз батальона отставал чаще в тех местах, где походная колонна, изменив направление движения, шла по бездорожью. Когда отставал обоз, продовольствия не хватало, а горячей пищи не было совсем. Подразделения батальона шли в колонне по четыре, и нередко можно было наблюдать, как двое крайних следили за дорогой и поддерживали двух других своих товарищей, которые спали на ходу. Через полчаса или час они менялись местами.
Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами 974 человек. Потеплело. Ртутный столбик термометра поднялся до 10 градусов ниже нуля. Улеглась вьюга, она не била больше нам в лицо жесткими, колючими снежинками. Степные горизонты терялись в тусклом свете луны.
Послышался гул самолета. Злобно и зловеще нарастал он с юго-запада. В темном небе повис яркий "фонарь". На парашюте медленно спускалась, ярко освещая все вокруг, огромная осветительная ракета, за ней - вторая, третья... Команда: "Стой!" - и походная колонна застыла продолговатой дугой. Маленькая Маркета Ольшанова зябко прижалась к сухопарой серой в яблоках лошади, которая, боязливо отфыркиваясь, стояла так же недвижимо, как и весь батальон. Ракета за ракетой приближается к земле; вражеские самолеты кружат над нами на высоте 200-250 метров. Ни один наш воин не выдал себя ни малейшим движением руки или головы; их лица склонены к земле, руки - в карманах. Дуга, конечно, кажется гитлеровцам подозрительной. Люди? А может быть, кустарник или деревья? В тишине лунной ночи слышатся очереди бортовых пулеметов, разрывы наугад сброшенных бомб. Прошло более получаса, прежде чем погасла последняя ракета и на смену реву четырех вражеских самолетов, взявших наконец курс на юго-запад, снова пришла тишина. Потерь у нас нет, никого не задело.
К утру на степь опустился туман, кое-где довольно густой. Однако скоро порывы холодного ветра прояснили темный горизонт, и грязновато-серая пелена уступила место ослепительно светлому дню. Идем еще около двух часов. С восходом солнца идти стало легче. Колонны подтянулись, воины зашагали быстрее и бодрее. На пути батальона оказалось большое и, к нашему удивлению, почти не разрушенное село. Мы заметили его издали, когда просматривали местность в бинокль. Все оживились в предчувствии скорого отдыха в тепле. Головной взвод 1-й роты вступает в село. Здесь на широкой площади стоит здание, на нем вывеска: "Начальная школа". Над ней, во всю длину фасада школы, на немецком языке написано: "Где стоит немецкий солдат, там никто не пройдет!" А на деле вышло иначе. Если раньше здесь стоял гитлеровский солдат, то теперь здесь мы. Однако следы его пребывания видны повсюду. Брошенные гитлеровцами танки и автомобили, среди них - немало вполне исправных. Тут же валяются бутылки из-под жидкости для "поднятия духа" перед началом так называемых психических атак. Сколько раз с пьяным ревом и оглушительной пальбой шли фашисты во весь рост, волна за волной, на русские позиции, надеясь сломить волю советских бойцов. Однако у советских пехотинцев крепкие нервы. Психические атаки захлебывались в крови гитлеровских вояк.
"Где стоит немецкий солдат..." Здесь его уже нет, однако он еще стоит на Украине, в Белоруссии, стоит в Центральной, Северной, Южной и Западной Европе. Кованые сапоги эсэсовцев топчут нашу родину. Но придет час, и захватчиков выбросят оттуда советские войска, рядом с которыми будут сражаться чехословацкие части. Только бы скорей... Страшно подумать о том, что произойдет, если наши войска придут слишком поздно. Гитлеровская разбойничья машина может истребить десять - двенадцать миллионов чехов, словаков и закарпатских украинцев.
Эти мрачные мысли, возможно, были навеяны тем, что в селе нам показали обрубленные деревья, на каждом из которых еще совсем недавно гитлеровцы вешали советских людей. А на месте того вон колодца будет сооружен памятник. В колодце нашли целую семью: деда, бабушку, мать, двоих детей; туда же была брошена и их собака - черная лохматая Жучка, с которой любили играть дети. Фашисты заживо бросили в колодец всех этих людей и забросали их гранатами, потом закрыли колодец крышкой и запретили к нему подходить. В живых остался только один член семьи - отец, он на фронте.
Наши воины молча слушали страшный рассказ о дикой расправе. Их лица словно окаменели, руки крепче сжимали оружие. Им вспомнились длинные списки людей, замученных оккупантами в родной Чехословакии, стертые с лица земли Лидице и Лежаки. Усталость пропала. Бойцов охватила такая неистовая злоба и лютая ненависть к врагу, какой они еще никогда не испытывали. Ненависть и неутомимая жажда мести. Правда Яна Жижки из Троцнова живет и поныне! Ныне, как и 500 лет назад, черной реакции на все ее злодеяния должен быть лишь один ответ: мстить, мстить беспощадно! Убивать преступно, тем более преступно убивать безоружного, но убивать беззащитных детей - это настолько гнусное преступление, что ему не может быть никакого оправдания.
А потому только вперед! Сегодня отдых будет коротким, так как мы должны быть в Харькове точно к назначенному сроку. Предстоит за три дня пройти еще сто километров.
Большая часть пути осталась позади. Батальон выдержал это испытание. Он преодолеет и оставшуюся часть пути; многим тяжело, но воины, женщины и мужчины, идут вперед и только вперед.
По приказу командующего фронтом генерал-полковника Ф. И. Голикова, полученному нами два дня назад, мы должны выйти к населенному пункту Бродек, оттуда по бездорожью, напрямик, идти до Бессоновки, а затем - по направлению к Белгороду, а не на Борисовку, как было приказано раньше.
И вот мы в Пушкарном, остался один переход до Белгорода. Но здесь нам долго задерживаться нельзя. Связной вручил мне новый приказ командующего фронтом: во что бы то ни стало прибыть в Харьков - один из самых крупных городов Левобережной Украины - к 1 марта. Усталость? Но ведь все видели те обрубленные деревья-виселицы и тот колодец... Теперь никого не приходится торопить. Наш батальон становится на-, стоящей боевой частью, крепко сплоченной, дружной. Авторитет солдата и командира вырос, самые трудные задачи выполняются сознательно и инициативно, у всех одно стремление - идти вперед и покарать врага за миллионы казненных и замученных, за разрушенные города и сожженные деревни, за детей, брошенных за колючую проволоку в Кобылицах и в тот колодец, который мы видели вчера. Мы уже сблизились с советскими воинами и стали, в полном смысле слова, а не только по приказу командующего Воронежским фронтом, неотъемлемой частью 3-й танковой армии, которой командует генерал-лейтенант П. С. Рыбалко. И к нам относятся как к людям, которых уважают и которым рады, словом, как к близким родным. И здесь, на фронте, нас тоже всюду горячо приветствуют.
- Здравствуйте, чехословаки! Привет чехословацким воинам! Чехословаки идут! Чехословацкому батальону ура!
Слово "чехословак" здесь склоняется во всех падежах, в единственном и множественном числе. Для советских людей не имеет значения малочисленность нашей части. Важно, что мы на фронте, вступаем в бой за общую цель плечом к плечу с ними. Не мешало бы видеть все это Бенешу, Ингру и Пике!
Завершен последний, почти стокилометровый переход - 1-й Чехословацкий отдельный батальон, созданный на территории СССР, вступает в разрушенный Харьков.
В полутора километрах от города стоит Отакар Ярош. Он ждет, пока мимо него пройдет последний солдат его роты. Вот проходят, тесно прижавшись друг к другу, двое. Один едва держится на ногах, второй одной рукой поддерживает его, в другой несет две винтовки. На спине у него два мешка. Это братья Томаны. Томан-младший выбился из сил. Неподвижное лицо Яроша заметно дрогнуло. Он спешит к братьям и, не говоря ни слова, забирает у старшего Томана винтовку и мешок. Томаны глубоко тронуты. Вот идут еще двое - та же картина. Ярош берет еще одну винтовку и еще один мешок. Осматривается. Все?
- Ну что же, идемте, ребята, осталось совсем немного.
И большими энергичными шагами Ярош направляется к голове своей роты.