Вернулась, села. Я спросил: "Ну, как ты?" Пряча глаза, отвечает: "Видимо, я съела что-нибудь". - "Я знаю, что ты съела. Пошли отсюда". "Нет-нет, ничего, все нормально, все в порядке, это пройдет". Я говорю: "Нет уж, пойдем, всего насмотрелись, соприкоснулись с прекрасным, пора отваливать".
Если что, я там находился в качестве поводыря, знающего немецкий язык. К тому же я не первый раз был в Гамбурге и, не поверите, по долгу службы изучал их злачные места: мы в то время пытались навести порядок в игорном бизнесе Санкт-Петербурга.
Тогда я считал, не знаю, правильно или нет, что игорный бизнес - это такая сфера деятельности, в которой должна быть монополия государства. Но моя позиция противоречила уже принятому Закону об антимонопольной деятельности. Тем не менее я попытался сделать так, чтобы государство в лице города установило жесткий контроль над игорной сферой.
Для этого мы создали муниципальное предприятие, которое никакими казино не владело, но контролировало 51 процент акций игорных заведений города. В это предприятие были делегированы представители основных контролирующих организаций:
ФСБ, налоговой полиции, налоговой инспекции. Расчет был в том, что государство, как акционер, будет получать дивиденды с 51 процента акций.
На самом деле это была ошибка, потому что можно было владеть каким угодно пакетом акций и при этом ничего не проконтролировать: ведь все деньги со столов уходили черным налом.
Владельцы казино показывали нам только убытки. То есть в тот момент, когда мы подсчитывали прибыль и решали, куда можно будет ее направить - на развитие городского хозяйства, на поддержание социальной сферы, - они смеялись над нами и показывали убытки. Это была классическая ошибка людей, которые впервые столкнулись с рынком.
Позже, особенно во время предвыборной кампании Анатолия Собчака в 1996 году, наши политические оппоненты пытались найти какой-то криминал в наших действиях, обвинить нас в коррупции. Мол, мэрия занималась игорным бизнесом. Смешно было это читать. Все, что мы делали, было абсолютно прозрачно.
Можно только спорить о том, правильно ли это было с экономической точки зрения.
Судя по тому, что схема оказалась неэффективной и с ее помощью не удалось достичь задуманного, - надо признать, что она была не продумана до конца.
Но если бы я остался работать в Питере, все равно эти казино додушил бы. Я бы их всех заставил работать на нужды общества и делиться с городом своими прибылями.
Эти деньги пошли бы пенсионерам, учителям и врачам.
"С ОГЛУШИТЕЛЬНЫМ ГРОХОТОМ"
ВЛАДИМИР ЧУРОВ:
Неприятный инцидент произошел у нас во время визита вице-президента США Альберта Гора, когда его встречали в аэропорту. Сотрудник генерального консульства США в Санкт-Петербурге грубо повел себя с кем-то из руководителей города. Не помню точно, что там случилось, но, по-моему, он как-то грубо оттолкнул командующего округом. И после этого последовало официальное заявление Владимира Путина, что мы в администрации города этого человека принимать отказываемся.
Разрешать конфликт приезжал посол Соединенных Штатов Америки в России. И через некоторое время отозвали не только этого сотрудника, но и генерального консула.
Путина весь дипломатический корпус очень сильно зауважал.
Второй такой политический международный скандал случился в Гамбурге в марте 1994 года. Президент Эстонии Леннарт Мери, который, кстати, был хорошо знаком с Путиным и с Собчаком, позволил себе грубые выпады в адрес России в публичном выступлении на семинаре Европейского союза. Путин был в зале вместе с другими российскими дипломатами. После того как Мери в очередной раз грубо сказал про оккупантов, имея в виду Россию, Путин не стерпел. Он встал и демонстративно вышел из зала после этих слов. Это выглядело впечатляюще: заседали в Рыцарском зале с десятиметровыми потолками и мраморным полом, и когда он шел, в полной тишине каждый его шаг отдавался под сводами эхом. В довершение ко всему огромная кованая дверь захлопнулась за ним с оглушительным грохотом. Как Путин сам потом рассказывал, он даже пытался ее придержать, но не смог.
Наш МИД потом одобрил этот поступок.
МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
Меня всегда удивляло, что он совершенно спокойно общается с людьми очень высокого уровня, с иностранными делегациями. Обычно же, когда разговариваешь с большими начальниками, возникает какое-то чувство стеснения, неловкости. А Владимир Владимирович с любым руководством всегда держался непринужденно. Я ему завидовала и думала, как бы мне научиться этому.
Я даже потом была удивлена, когда его супруга как-то сказала мне, что Владимир Владимирович по натуре достаточно стеснительный человек и ему пришлось очень долго работать над собой, чтобы по крайней мере казаться таким непринужденным в общении с людьми.
Разговаривать с ним было легко. Хотя на первый взгляд он кажется очень серьезным, но на самом деле с ним всегда можно было пошутить. Например, он мне как-то говорит: "Позвоните в Москву, конкретно договоритесь о времени встречи, чтобы потом не сидеть в приемной, не терять черт знает сколько часов". Я ему отвечаю: "Да, точно так же, как у вас в приемной сидят". Он на меня посмотрел как бы строго, а на самом деле хитро: "Марина!"
С его супругой, Людмилой Александровной, у нас тоже были хорошие отношения. Мы с ней общались просто так, как знакомые. Я помню, была у нее в гостях, сидим на кухне, пьем чай. Позвонил Владимир Владимирович. Она говорит: "Мы с Мариной пьем чай". А он, наверное, задал ей вопрос: "С какой?" Супруга отвечает: "С какой-какой! С твоей Мариной".
Мы особенно сблизились, когда Людмила Александровна попала в аварию.
"БОЛЬНО, И ДИКАЯ УСТАЛОСТЬ"
В 1994 году я принимал участие в переговорах с Тедом Тернером и Джейн Фондой о проведении в Санкт-Петербурге Игр доброй воли. Они приехали к нам, и я сопровождал их на всех переговорах. График был очень жесткий.
Вдруг звонок из моей приемной. Секретарь сообщила мне, что Людмила попала в аварию. Я спрашиваю: "Серьезное что-то?" - "Нет, вроде ничего серьезного. Но на всякий случай "скорая" в больницу повезла". Сказал: "Я постараюсь вырваться с переговоров и туда подъеду".
Когда приехал, поговорил с главврачом, и он меня заверил: "Не переживайте, ничего опасного нет. Сейчас мы шину наложим, и все будет нормально". Я переспросил: "Это точно?" - Абсолютно". - И я уехал.
ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
Я ехала на наших "Жигулях", как положено, на зеленый свет. На заднем сиденье спала Катя. И вдруг в боковую стойку на скорости примерно 80 километров в час врезается легковая машина. Я ее не видела даже. Ехала на зеленый и направо даже не смотрела. Да я бы этот автомобиль и не разглядела - он выскочил на красный из-за стоящей у светофора машины.
Счастье, что он въехал в эту стойку. Если бы он врезался в переднюю или в заднюю дверь, то кто-то из нас наверняка бы погиб.
На полчаса я потеряла сознание, потом очнулась, хотела ехать дальше, но поняла, что не могу. Было немного больно и дикая усталость. Когда в "скорую" укладывали и сделали укол снотворного, я помню, что подумала: "Господи, вот отосплюсь-то!"
До этого я несколько недель не могла выспаться.
Первая мысль была, конечно, о дочке. Я сразу спросила: "Что с ребенком? У меня ребенок сидел сзади". И кому-то из тех, кто стоял рядом, дала телефон помощника Володи Игоря Ивановича Сечина, чтобы он приехал и забрал Катю, потому что все это случилось буквально в трех минутах езды от Смольного. Одна женщина особенно переживала, она больше всех и помогла: и "скорую" вызывала, и Сечину позвонила, и о ребенке позаботилась - она все время была рядом. Потом оставила свой телефон, а он потерялся где-то в машине. Так жалко. Мне с тех пор хочется ее поблагодарить. А телефон куда-то делся.
"Скорую" вызвали сразу, но приехала она только через 45 минут. Врачи на месте констатировали перелом позвоночника.
Отвезли в больницу. Больница оказалась совершенно жуткая. Там в основном народ умирал. В коридоре стояли тележки с трупами. Это я на всю жизнь запомнила. Имени 25-летия Октября она называлась.
Я постеснялась сказать "скорой", чтобы меня везли в Военно-медицинскую академию, к Юрию Леонидовичу Шевченко, вот меня и отвезли в эту дежурную больницу. Туда всегда людей с травмами отвозят. И если бы я там осталась, я благополучно умерла бы, потому что они, во-первых, не собирались делать мне операцию на позвоночнике. Не собирались, потому что, я думаю, не умели.
Во-вторых, они даже не заметили перелома основания черепа. Мне в лучшем случае грозил посттравматический менингит с летальным исходом.
МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
В приемную позвонила какая-то женщина: "Я по просьбе Людмилы Александровны, она попала в аварию. Просила позвонить". Что делать в этой ситуации? Владимира Владимировича на месте не было - он был на переговорах.
Взяли машину кого-то из его заместителей. Привезли Катюшу прямо в приемную, в Смольный. Я спрашиваю: "Катенька, что случилось?" Она говорит: "Я не знаю, я спала". Она лежала на заднем сиденье и в момент удара, наверное, упала и стукнулась.
Первое, о чем я подумала: Людмила Александровна все-таки у врачей, это уже хорошо. И надо показать девочку врачу, потому что она заторможена и с синяком.
Мы с Катюшкой пошли к врачу - тут же, в Смольном. Он посоветовал обратиться к педиатру.
Мы поехали в педиатрический институт к детскому невропатологу, чтобы проверить, нет ли сотрясения мозга. Врач толком ничего не ответил, сказал только, что ребенку нужен покой. Он ее спрашивал, что случилось, но она не в состоянии была что-то рассказывать. Шок, наверное, был.
Водитель, который привез Катю, сказал, что Людмила Александровна была в сознании, когда ее увозила "скорая". Я успокоилась: ну ладно, ничего страшного.
Потом позвонила в больницу узнать, какой диагноз. Ни о переломе основания черепа, ни о трещине в позвоночнике и речи не было.
Но мы все-таки сомневались. Владимир Владимирович попросил позвонить Юрию Леонидовичу Шевченко в Военно-медицинскую академию. Звоню. Его нет. Звоню второй раз, третий, четвертый, пятый - нет. Уже очень поздно вечером наконец дозвонилась. И он сразу прислал своих хирургов, чтобы забрали Людмилу Александровну в его клинику. Они приехали и забрали.
- Доктор Шевченко, нынешний министр здравоохранения, получается, не чужой для вас человек?