Он вернулся к столу, снял трубку, помедлил и нажал кнопку.
— Собирайте группу, — приказал он. — Код оранжевый.
Там, похоже, не расслышали, потому что ему пришлось повторить:
— Оранжевый!
Ну, вот и всё. Теперь от него ничего не зависит.
Твёрдой рукой он закрыл дверцу буфета, сунул пустой стакан на столик — потом уберут, унесут, — походил по кабинету, уселся в кресло и принялся смотреть на Москву. Ветер ломился в окна, в разные стороны гнал по стёклам неровные дрожащие ручьи. Под дождём город казался съёжившимся, спрятавшимся под железные мокрые крыши.
— Всё выше, и выше, и выше, — пробормотал генерал себе под нос, — стремим мы полёт наших птиц…
С утра Хабаров всласть поругался в диспетчерской с самим Нечитайло, да так, что волоокая Томка, сидевшая и за секретаря, и за помощницу, и за подавальщицу, хотя числилась сотрудницей погранслужбы, выскочила из своей каморки на улицу в одном кителе.
— Шинель накинь! — закричал на неё дежурный офицер. — Холод собачий и ветер штормовой! Куда несёшься!?
— Туда. — Проламываясь через турникет, Томка показала подбородком на улицу. — Я тоже человек! Я ихнюю цветомузыку больше слушать не желаю!
Дежурный проводил её глазами.
На улице ветер ударил так, что девушка покачнулась, схватилась обеими руками за поручень. Длинные чёрные волосы, которыми гордился и любовался весь ГВФ и военные заодно, сами собой поднялись и встали дыбом. Китель, застёгнутый на одну пуговку, распахнулся, затрепыхался, надулся, его почти сорвало.
— От шальная баба!
Дежурный выбрался из-за стола, с усилием распахнул дверь и, почти падая на ветер, втащил Томку в стеклянные сени.
Она захлёбывалась и таращила дикие глаза.
— Ты первый день в Анадыре, что ли, я не пойму?! Сказано — ветер! Нет, понеслась! Мата больше слышать она не может! Стой тут, раз ты такая нежная, тут его не слыхать, мата!..
— Вот у меня где этот ваш мат! — Томка, тяжело дыша, попилила рукой по горлу. Другой она яростно заправляла за пояс вырванную ветром блузку. — В ушах вязнет, и день, и ночь одно и то же, как будто по-людски разговаривать нельзя!
— А сама-то чё? — осведомился дежурный, возвращаясь за стол. — Не материшься, голубица?
В кабинете Нечитайло уже доругивались, голоса звучали потише, поспокойнее, понятно было, что спорщики устали и ни до чего не договорились.
Хабаров напоследок послал Нечитайло с его горючкой и мелкой бюрократической душонкой подальше, вывалился в коридор, саданул дверью и закурил.
— У нас тут не курят, — сказал дежурный и захохотал, — постановление правительства и Государственной Думы.
Хабаров Думу и правительство тоже послал, но не так размашисто и цветисто, как Нечитайло. Докурил, загасил окурок о подошву и швырнул в угол.
— Если кому понадоблюсь, я в бильярдной! — рявкнул он. — Хоть шары погоняю, чем с такими… с вами… разговаривать!..
— А чего такое-то?
— А ничего, твою мать! Мне в Эгвекинот идти, а у него по горючке лимиты!..
— Куда идти, ветер тридцать метров в секунду и поперёк полосы!
— Да пропадите вы все пропадом! — опять во всю силищу заревел Хабаров. — У этого лимиты, у того ветер! Метеослужба прогноз дала — к вечеру уляжется! А там больных трое! И ребёнок!.. Он чего тебе, ждать должен, когда эта гнида мне горючку подпишет?!
— Лёша, — тихонько сказала нарисовавшаяся возле стола Тома, — хочешь, я тебе чайку заварю? У меня плиточный есть, тундровый, ты же любишь…
Мужики на неё оглянулись. Она уже была вся прибранная, аккуратная, глаза держала долу, пальчики крутили железную пуговку на кителе — диво дивное!..
— Да не надо мне ничего! Мне работать надо, вы это понимаете?!
— Лёш, сало есть, настоящее, домашнее. Бабушка прислала. У них в Калаче дом свой, и куры, и кабанчик… Бутербродов могу наделать.
— Мне сделай! — вскинулся дежурный, и лицо у него стало умильным. — Я знаешь как сало люблю?!
Хабаров махнул на них рукой и широким шагом двинул по коридору.
Дверь в кабинет Нечитайло приоткрылась, из неё вылетел реглан и приземлился на стулья, стоявшие вдоль коридорной стены. Тома подбежала, подхватила реглан и бросилась за Хабаровым.
— Бутербродик сделаю, да, Лёш? И чайку? Послаще, ты ж любишь сладко чтоб!..
Хабаров принял у неё реглан, продел руки в рукава и вдруг усмехнулся:
— Калач — это чего такое?
— Так город такой, Лёша!.. — затараторила Тома. — Калач-на-Дону, я сама с Волгограда, а бабуля с дедулей у нас в Калаче живут, и дом у них там, и сад, и чего только нет…
— Надо же, — себе под нос сказал лётчик Хабаров, — не знал я такого города!
Тома проводила его глазами. Они были ласковые, правдивые, говорящие так откровенно, что дежурный крякнул и отвернулся.
Она дошла до двери в кабинет, оглянулась, но никакого Хабарова уже не было. Она обласкала взглядом его невидимый след, вздохнула и вошла. Оттуда сразу же донеслось недовольное бухтенье Нечитайло, впрочем, вскоре стихшее.
Дежурный покрутил головой и ещё раз крякнул огорчённо — все, вот как есть до одной бабы сохнут по летунам, что в них такого?! Разве что регланы, но в управлении все в регланах, не только летуны! За что же им-то бабья любовь достаётся?!
Ветер улёгся так же внезапно, как и налетел, словно и не было его — как всегда, в Анадыре. Хабаров, изнемогший от стуканья бильярдных шаров, смачных анекдотов — ни одного нового, все наизусть давно выучены, — махорочного дыма и плиточного чая, похожего на микстуру, ушёл на полосу.
«Аннушка» на привычном месте показалась ему неожиданно весёлой, а Хабаров думал увидеть её грустненькой — ведь на них обоих с утра пораньше наорал потный Нечитайло!.. Солнце играло на плоскостях, а когда Хабаров вышел из плотной тени диспетчерской, отразилось от стекол кабины и брызнуло в глаза так, что пришлось махом нацепить на нос тёмные очки.
Движок зачехлён, растяжки укреплены, чтоб ветрами самолётик не сдуло в Анадырский лиман, и эти растяжки как будто подтверждали — никуда вы сегодня не полетите, так и будете на приколе торчать!..
Внизу что-то мелькнуло, руку в перчатке как подбросило — Хабаров знал, что это означает. Это означает, что беспородный аэродромный пёс Марат прибежал поздороваться.
— Здорово-здорово, — сказал Хабаров и почесал Марата за ухом.
Марат неистово крутил хвостом, словно пропеллером, и снова и снова подбрасывал руку Хабарова — соскучился.
— Всё выше, и выше, и выше, — напевал Хабаров и в такт гладил пса по голове, — стремим мы полёт наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!..