— Господи боже мой.
Он взглянул на её руку и потрогал косточки, обтянутые перчаткой — одну за другой.
— Я не хочу попасть в глупое положение, — объяснил он и опять потрогал косточки, как гамму сыграл. — Я хочу прогуливаться с вами по галерее. И по улицам Луначарского и Циолковского совокупно. В свете майских указов.
Сизые сумерки как будто немного вздрогнули — под голыми липами зажглись фонари. Небо потемнело и отдалилось, и сразу обозначившаяся луна повисла между ветвями. Было холодно и пахло снегом, талой водой и немного городом — бензином и подсохшим асфальтом, бодро и очень по-весеннему. Макс любил запах городской весны.
— Я не знаю, — пробормотала Елизавета. — Что сейчас нужно сделать-то? Отчитаться о своих романах?..
…Если она мой враг, подумал Макс в третий раз, точно застрелюсь!
— Отчитайтесь.
— Тогда пойдёмте на лавочку. Вон на той стороне сквер, там лавочки.
— Нет, лучше в кафе. Я устал и замёрз, — признался он. — И нервничаю.
— Вы?! — удивилась Елизавета. — Вы снисходительны и слегка насмешливы, как и полагается искусствоведу с мировым именем на прогулке с провинциальной простушкой.
— На самом деле в моей душе пожар.
— В кафе, — произнесла Елизавета раздумчивым тоном. — Что у нас тут поблизости?.. Вон там за углом театральная забегаловка, там всегда можно встретить кого-то из артистов. Хотите?.. А если направо повернуть, русская кухня. Самовары, рушники, кринки и фарфоровые петухи. Я там всего один раз была, на дне рождения Бруно Олеговича. В подвале концептуальный бар, там подают салат «Конец света». Не знаю, почему так называется, салат как салат! И курят кальян.
— Не хочу кальян, — сказал Макс. — Давайте лучше кринки и петухов.
— Там разные водки, — словно предостерегла Елизавета. — На смородиновых почках, на бруснике. На клюкве. Бруно Олегович в тот раз прилично набрался. Не одолел. А вы пьёте?
— Куда катится этот мир, — пробормотал Макс, — евреи пьют.
— Что вы говорите?!
— Ничего. Идёмте скорей.
И они почти побежали к ресторану. Внутри было тепло и хорошо пахло — сдобой, травами и слегка щами. Стуча зубами, Макс стянул дафлкот и сунул гардеробщику. Тот почему-то величественно сказал:
— Данке шон.
— Вы похожи на иностранца, — шепнула ему Елизавета Хвостова. Её курточка была совсем лёгкой, но она не выглядела замёрзшей. Должно быть, от того, что она не волновалась.
А Макс волновался.
Они уселись за столик у окна — скатерть вышита крестиком, на подоконнике герань — и уставились в меню.
— Что здесь вкусно?
Елизавета посмотрела на него.
— Я пока не знаю, что именно вам вкусно, Макс.
Он тоже посмотрел на неё. Так они некоторое время сидели и смотрели, позабыв про меню.
— В детстве я больше всего любил жареное мясо и торт «наполеон», — сказал Макс, рассматривая Елизавету. — «Наполеон» обязательно должен быть в тридцать слоев и очень холодным! Его пекла тётя Фуфа. Иногда всю ночь. Потом его выносили на балкон, и он ждал, когда мы приедем.
— Как в тридцать слоев?!
— А однажды Чарлик, тёти Фуфин эрдельтерьер, как-то пробрался на балкон и съел примерно половину. Он бы и весь съел, но не одолел, как ваш директор водку. Утром Чарлика застукали спящим при входе на балкон. Вся морда у него была в креме.
— И что?!
— Все перепугались, что он объелся и умер. Поэтому его разбудили и стали поить каким-то желудочными порошками. Чарлик лакал порошки, потому что чувствовал себя виноватым. Потом тётя Фуфа обрезала у «наполеона» края, и мы его доели.
— Что это за имя — Фуфа?
— Фаина.
— А сейчас что вы любите? Вы сказали, что «наполеон» и мясо любили в детстве.
— Сейчас я люблю устриц.
Елизавета Хвостова вздохнула:
— Их здесь не подают.
— И не надо, — ответил Макс серьёзно.
Они заказали дородной официантке большую кастрюльку ухи с расстегаями, судака в горшочке и тройной очистки водку на смородиновых почках.
— Вам не обязательно пить водку, — сказал Макс, наслаждаясь Елизаветой и заказом. — Давайте шампанского закажем?
— Что такое тройная очистка? — спросила Елизавета. — Никогда не понимала!
— Вы химию в школе проходили?
Елизавета помотала головой. Она ела хлеб из корзинки, макая его в соль.
— Химичка, — объяснила она, прожевав, — поссорилась с нашей классной. И отказалась у нас химию вести. С нами два года на уроках лаборантка сидела, чтоб мы не шумели, а мы своими делами занимались. Потом всем в аттестат поставили четвёрки, чтоб не было скандала. Вкусно. И есть правда очень хочется! Хотите хлеба?
Когда принесли водку в запотевшем графинчике, а за ней уху в медной кастрюльке, и сняли крышку, и дородная официантка стала махать рукой в их сторону, чтобы дошёл аромат, у Макса в рюкзаке запищал телефон.
Он не поверил своим ушам.
Мобильный не мог и не должен был пищать.
Извинившись, Макс достал аппарат и посмотрел.
— Что-то случилось? — спросила Елизавета, оторвавшись от ароматов ухи. И вдруг встревожилась — у искусствоведа с мировым именем, который почему-то объявил, что станет за ней ухаживать и даже уже начал, было странное лицо.