Макс зашёл в квартиру, дверь бабахнула, закрываясь. В громадной полутёмной прихожей всё было по-прежнему — полосатые обои, дубовая вешалка с перекладиной, громоздкий комод, на котором стояли сухие цветы и лежала пара летних шёлковых перчаток, должно быть, Марочкиных, медное ведёрко для угля, которое приспособили, чтобы ставить зонты, креслице, чтоб удобно натягивать башмаки.
Макс огляделся. В глазах щипало и трудно было собраться с мыслями.
Тётки, маленькая и большая, с двух сторон рассматривали его со смесью умиления, восторга и тревоги.
Макс сунул ноги в подставленные клетчатые тапочки и пошёл по коридору, заглядывая в знакомые двери.
В гостиной был накрыт стол в тёти Фуфином духе — казалось, что ожидается по меньшей мере сто пятьдесят гостей, и все они по крайней мере неделю не ели!.. Больше того, к главному столу был подставлен ещё один, маленький, ибо большой не вместил всех яств и напитков.
— Булочки, — жалобно сказала Фуфа. — Скушай сразу булочку! Ты же с дороги.
— Фуфа, пусть он хотя бы руки помоет.
Макс взял с гигантского блюда «булочку», откусил и застонал.
— Я же говорю, он голодный! Неизвестно, чем он питался все эти годы!
— Из него вырос такой красавец, что питался он, должно быть, хорошо!
— Мара, как он мог хорошо питаться, если за ним не смотрел никто из взрослых?
Пока тётки препирались у двери, Макс медленно обошёл гостиную по периметру за спинками богатых стульев. Всё было на месте — горка с хрусталём и другая, с фарфором, комод тёмного дерева, картины на стенах. На одной изображены гондолы, мосты и дворцы, должно быть, Венеция, на другой девушка с кувшином, а на третьей гавань и античные развалины.
Маленький Макс очень любил именно гавань — там можно было подолгу рассматривать лодки, парусники, людей, и ему казалось, что он слышит скрип мачт, плеск воды, хлопанье парусов, иноземную речь и крик чаек. Став постарше, он полюбил девушку — под тонкой туникой, пронизанной итальянским солнцем, угадывались очертания тела, и это было так соблазнительно, так волновало…
Он дожевал булку и взял со стола ещё что-то, зная, что Фуфа не отстанет, так и будет наседать, чтобы он немедленно «покушал»!..
— Мальчик, помой руки, и мы садимся за стол! Дядю Мишу и Володю ждать не будем.
— Как это за стол, — перебила Марочка и сделала Фуфе страшные глаза, — нам ещё нельзя за стол!..
— Мара, что ты городишь, только послушай себя!
— Фуфа!
— Ах, я забыла, и вправду нельзя.
Макс оглянулся от окна, тётки стояли в дверях и любовались на него. Он раскинул руки, в два прыжка допрыгнул до них, обнял, закружил. Тётки взвизгивали и хохотали.
Макс чуть не плакал.
В кабинете — следующей комнатой был кабинет, откуда он когда-то смотрел на медведя, — были опущены жёлтые шторы, и в солнечном осеннем полумраке вырисовывались резные ноги гигантского письменного стола, сияли корешки книг и фотографии — вот Фуфа с Мишей, совсем молодые, их родители, тоже не старые, и Миша, один из четверых детей, упитанный бутуз в матроске, палец во рту, глаза испуганные, вот-вот заревёт. Марочка играет на каком-то концерте, тоненькая, одухотворённая, скрипка под щекой и смешное концертное платье. Макс смутно помнил что-то связанное с этим платьем, его долго шили, а потом пришлось перешивать, потому что Марочка от волнения страшно похудела, и Фуфа переделала его за одну ночь. Николина Гора, дача, лето, заросли и какие-то дети, очень много, Макс узнал только себя, Володю, соседскую девчонку Свету и дяди Мишину таксу по кличке Вектор. У Вектора был скверный характер, это Макс тоже помнил, и вспомнил, как взрослые рассуждали, что таксы вообще довольно вредные. Вредного Вектора тем не менее все любили и старались ему угодить. Вот Макс с родителями, уже в Малаховке, у отца в руках бадминтоновские ракетки.
…Почему всё так быстро? Я не могу этого понять! Зачем это придумано — чтобы жизнь проносилась моментально? Почему нельзя было придумать по-другому? Почему нельзя как следует понять, прочувствовать, порадоваться? Почему на это не отпущено ни времени, ни осознания?
…Непонятно. Непонятно.
Потом Макс увидел собственный диплом об окончании института — в солидной деревянной раме. Оценки «отлично» проставлены во всех графах, и внизу, мелким шрифтом напечатано: «Спецкурсы — 12, из них «отлично» — 12».
Опять защипало в глазах и немного сбилось дыхание.
Копию его диплома Фуфа пристроила на стену, на самое почётное место, в дяди Мишином кабинете — где всё это время была копия его самого?..
Он отвернулся от диплома — так стыдно ему было! — отдёрнул штору и глянул вниз.
Деревья разрослись, и видно было плоховато, но он тем не менее увидел медведя! Тот был пыльный после лета, какой-то клокастый, словно не до конца перелинявший. Медведь сидел посреди вольера и лениво чесал задней лапой ухо.
— Тётя Фуфа! — завопил Макс в совершенном восторге. — Смотрите! Тут медведь! Марочка!
Тётки вбежали одновременно, у них были перепуганные лица. Они подумали, что-то случилось.
— Медведь! — повторял Макс, коленями стоя на дяди Мишином кресле и выглядывая в окно. — Он на месте!
— Какой медведь?!
— Фуфа, ты забыла, он любил смотреть на медведя! Ну?! Ты что?
— У меня чуть сердце не разорвалось!
— Если у тебя разрывается сердце, прими нитроглицерин!..
Макс смотрел на медведя, улыбался от счастья, а тётки хлопотали вокруг него, и жизнь в этот миг была простой, понятной и прекрасной.
— Слезай оттуда, мальчик, ты ещё ничего не поел! Мара, ты заварила лапшу в бульон? Бог мой! Яйцо! Оно перекипит и станет резиновым! Мара, сними ковшик с огня!
Потом Макс сидел на кухне, огромной и очень неудобной — в ней было всего одно окно, всегда темновато и холодно. Кухонный стол оказался заставлен ещё какими-то блюдами, которые, по всей видимости, не смог вместить обеденный. Блюда стояли в два этажа. Макс хлебал огненный бульон — яйцо светилось в прозрачной глубине бульона и ничуть не было резиновым, — а тётки смотрели на него. Марочка вытирала полотенцем и без того сверкающие фужеры, а Фуфа обмахивалась журналом.
— Почему ты ни разу не приехал?
— Марочка, мы договорились, что не станем его ругать!
— Не станем, Фуфа. Но почему?
Макс посмотрела на тёток.
— Я не мог, — сказал он глупую глупость.
— Марочка, он не мог.
— А мы? — горестно спросила Мара и на миг перестала вытирать фужеры. — Как же мы? Без тебя?
— Вы справились, — буркнул Макс, которому нечего было сказать и нечем оправдаться.
— Мы уже почти умерли от старости и болезней.
— Марочка, ещё не до конца.