— Мы ни при чём. Фуфе позвонила твоя коллега и сказала, что она должна с нами побеседовать. Фуфа немедленно вызвала меня, и когда приехала коллега…
— Какая коллега?!
— Замечательная женщина, очень красивая и с большим достоинством! У неё редкое имя — Джахан. Она приехала к нам и немного рассказала… о тебе. Мы выслушали её и подумали, что должны вмешаться.
Макс с размаху сел на стул и потёр лицо.
— Твоя замечательная коллега сказала нам, что ты встретил девушку и почти потерял. Она сказала: это его последний шанс. Ещё она упомянула о человечности и милосердии.
— О милосердии и человечности, — повторил за ней Макс.
— И мы поехали в Тамбов! — торопливо подхватила Марочка. — Миша купил нам билеты на поезд и проводил нас на вокзал! Адресом Лизочки нас снабдила твоя коллега. И вот… мы все здесь.
Марочка подошла и погладила его по плечу. Макс повернул голову и поцеловал ей руку.
— Может быть, нам не стоило вмешиваться? — спросила та дрогнувшим голосом. — Может быть, мы позволили себе лишнего? Может, ты представлял себе дальнейшую жизнь как-то иначе?.. Может быть, нечто другое для тебя «осим хаим»?
— Марочка, — взмолился Макс, поднимаясь. — У меня не было никакой жизни. Ты же знаешь!.. С тех пор как не стало родителей.
В первый раз он выговорил это вслух — не стало родителей и не стало жизни.
— У меня была работа, единственное, что имело смысл. Она у меня и осталась. А жизнь вы мне только что устроили.
— Ты говоришь правду?
— Истинную, — признался Макс. — Истинную правду, Марочка.
— Потому что это безобразие, — отчеканила Джахан. — И другого названия нету.
— Да миленькая моя! — почти завыл председатель. — Да где ж я возьму посреди тайги оборудование, да ещё работников!.. Откуда они тут нарисуются?!
— Есть государственные программы, — продолжала Джахан, не слушая, — привлечения молодых специалистов. Это всем известно!.. Если вы станете выделять жильё и платить зарплату, люди сюда поедут. Сколько гектаров земли положено каждому постоянно проживающему?
— Да при чём гектары-то, миленькая?! — Председатель всплеснул руками: — Никто ж не хочет работать! Все хотят сладко жить, долго спать и чтоб непременно интернет с этими… как их… с приставками!
Джахан уставилась на него.
В крохотном кабинетике было пыльно и… скучно. Два стола, треснувшая лампа, древний компьютер и папки, папки, тоже пыльные и скучные. На стене диаграмма с двумя ломаными линиями, синей и красной. Джахан каждый раз, бывая в этом кабинетике, изучала диаграмму и моментально забывала, что на ней изображено. То ли рост поголовья скота, то ли удоев, то ли жилищного строительства.
— На носу зима, — наступала Джахан, — это вам не интернет с приставками!.. У нас каждый год одно и то же. Весной в город не попасть — половодье. Летом не попасть — то пожары, то дожди. Зимой только на вертолёте, но у нас его нет! А люди болеют не только… по погодным условиям.
— Знаю, всё знаю, миленькая! Но ты-то у нас на что? — Голос у председателя стал льстивым. — На тебя вся надежда! Вон как к тебе народ тянется!
— Без оборудования и специалистов грош мне цена, — процедила Джахан. — Я принимаю роды, лечу зубы, врачую мелкие травмы, но всего этого мало. И я не всегда могу быть здесь.
— И это знаю, миленькая, к родственникам мотаешься, дай Бог им здоровья, чтоб реже болели!.. Но потерпи ты ещё, не рви из меня жилы! Придёт время, построим и мы больницу!
— Клуб вы построили, — не глядя на него, буркнула Джахан. — Жилы не порвали. Возле клуба каждый выходной пьянки. А на больницу средств нет.
…Всё она понимала! Понимала, что не построит председатель больницу, особенно сейчас, осенью. Понимала, что деньги нужны, а их, как всегда, нет. Понимала, что разговор этот ничем не закончится — поговорят и разойдутся.
Но её бесили всегдашняя безалаберность и ничегонеделанье!.. Никто ни за что не возьмётся, если есть возможность не браться!.. Председатель, случись что с его супругой или великовозрастной дочкой, вертолёт как пить дать добудет — в леспромхозе или у эмчеэсников! А на остальных ему наплевать. Есть Джахан — лекарка, — она что-нибудь придумает, полечит как-нибудь. Когда она в мае вернулась с задания, почтовый ящик у неё на заборе был забит бумажками с разнообразными просьбами и обращениями. Люди приходили из дальних сёл, не зная, что её нет, и оставляли записочки, надеясь, что она вернётся, прочитает и поможет!.. Всё лето она верхом объезжала больных — и здоровых тоже! И не ко всем успела — мальчишка умер от заражения крови, охотник от воспаления лёгких. А ничего не нужно было делать, только вовремя антибиотик дать!
Особенно жалко было мальчишку — Джахан хорошо его знала. И родителей его, сильных, здоровых людей, словно двужильных! Страшного ничего не случилось, распорол ногу, подумаешь, дело! Какой-то мерзавец с обрыва в реку сбросил старые тракторные цепи, ребята купались, прыгали, вот один и напоролся. В рану попала зараза, и парень умер.
Её бесила непроворотная безысходность, как будто чугун варили в бочке на костре, и сколько ни подбрасывай дров, никак его не разогреть, не заставить кипеть. Вон председатель толкует про интернет и лёгкую жизнь, о которой все мечтают, но никакой лёгкой жизни не было и в помине. Есть тяжёлая, безденежная, трудовая жизнь, и радостей в ней никаких нет, кроме пьянки возле клуба!..
Джахан старалась изо всех сил, но её стараний было недостаточно!
— Ты, Бухтеевна, на нас, на советскую власть, не серчай, — продолжал председатель, успокоенный её молчанием. — Дай срок, всё будет, и больница тебе будет, и это самое оборудование!.. Мы тоже тут не просто штаны протираем. Вон котельную новую сдаём к зиме, сама знаешь, каковы у нас тут климаты! Старая бы как пить дать встала, а мы новую котельную!.. Не серчай, Бухтеевна.
— Бахтаева, — неизвестно зачем поправила Джахан и поднялась. — И советской власти давно нет. Отстали вы от жизни, Юрий Петрович. А я в область напишу. И в Москву тоже. Так и знайте.
— Так я и сам каждый божий день пишу, — заныл председатель. — Где Москва эта!.. Кому мы там нужны, в Москве?.. Вон телевизор показывает, оне там плитку поперёк тротуаров ложат, а в прошлом годе вдоль ложили, теперь перекладывают! И ярмарки кругом ладят. То цветы, то мёд, то ещё чего. Не до нас им.
Джахан выбралась на улицу — солнце почти закатилось за дальние горы, — вдохнула полной грудью, накинула меховой капюшон и натянула рукавицы. Настоящих морозов ещё ждать и ждать, но по вечерам было уже прохладно, инеем покрывались жухлая трава, лавочки возле правления и дальние скалы.
Впрочем, это называлось никакое не правление, а «управа сельского поселения».
Председатель — глава сельского поселения то есть — из окошка второго этажа смотрел ей вслед, попыхивал трубкой и, когда она оглянулась, помахал рукой.
Джахан не стала махать ему в ответ.
Село было большое — триста дворов, — и в каждом не одна душа и не две, а человек по девять!.. Здесь, в алтайских сёлах, всё ещё жили большими семьями, с престарелыми родителями и взрослыми детьми, внуками и незамужними племянницами.
Джахан шла и размышляла: вроде и работа есть — почти все односельчане трудились в мараловых заповедниках, в пекарне, в котельной, очень хорошая работа, выгодная. И денежки платят — и пенсионерам, и учителям, и почтальонам, всем, кто на государство работает — понемногу, но платят!.. Алтайцы, коренное население, разобрав выделенные гектары, снова принялись разводить скот — местные молочные породы когда-то знамениты были не только в России. Всё есть, только жизни нету. Вот почему так получается?..
С ней кто-то поздоровался, и она поздоровалась в ответ.
Жизни нет, а есть беспросветная борьба за существование. Праздников нет, а есть одна безобразная пьянка и поножовщина. Медицины нет, а есть её, Джахан, аварийный чемоданчик — на все случаи.
Идти ей было неблизко, на самый край села. Когда-то она выбирала себе жильё, чтобы никого не видеть рядом. Чтобы можно было смотреть на горы, белеющие на горизонте, и думать. Чтобы, закрыв в тишине и холоде глаза, представлять себе все эти сотни и тысячи километров тайги, болот, степей, гор, где почти нет людей, зато много зверья, рыбы, чистой воды и ледяного воздуха.
Она представляла — и душа успокаивалась немного, переставала болеть, и в голове как будто появлялось свободное место для трезвых и спокойных мыслей, а без этого свободного места в голове Джахан не могла жить.
Центр села был когда-то заасфальтирован, кажется, ещё при Хрущёве, когда того обуяла мысль о том, что сельский житель должен жить как в городе, но на селе. Чтоб асфальт, водопровод, электричество, дома с подъездами и чтоб никакой вот этой грязи и мелкого собственничества — курей, гусей, овец, овинов и сараек!.. Чтоб каждую субботу кино привозили, чтоб в магазине всем самым лучшим торговали — французским коньяком и польскими кримпленовыми костюмами.
Ничего не получилось — как обычно. Только асфальт остался и двухэтажные дома с подъездами, типа городских.
Сельская амбулатория была закрыта на висячий замок и заложена перекладиной — фельдшер Зотов запил недели две назад, и с тех пор амбулатория не работала. За лето фельдшер Зотов запивал три раза — на Троицу, на покосы и на Петра и Павла. Осенью всё начиналось заново, но без всякого графика. Осенью фельдшер запивал, как Бог на душу положит.
Джахан поёжилась, холодно было идти вечером в одной только меховой жилетке, расшитой сутажом и бисером. Давно нужно полушубок достать, телогрейку, тёплые сапоги, но в полушубке и сапогах был окончательный приговор теплу, сдача на милость предстоящим бесконечным холодам.
Ничего хорошего и весёлого не могло быть в сельпо, но Джахан решила зайти. Мало ли. Вдруг что-нибудь привезли, а она просто не знает!.. Пропустила привоз.
В магазине ей неожиданно повезло. Продавщица Люся, раскрасневшаяся от препирательств с тремя пьянчужками, канючившими, чтоб она дала им водки «в долг», выставила на прилавок два пакета настоящей белой барнаульской муки — самой лучшей. Лучше этой муки на свете не было, но в село её привозили редко, приходилось добывать в Барнауле. Джахан добывала, когда ездила на поезде за кофе и копчёной колбасой.