Судите сами и по себе: подчинение крайне противно русской натуре, потому что в нем интуитивно, исходя из языковых смыслов, русский человек усматривает скуку регулярности и холод бессердечности. Организация, основанная на подчинении, наиболее эффективна у законников-немцев, которые и верховного вождя своего именовали «конунг», то есть законодатель. Русскими необходимость подчинения не отрицается, но там, где она применяется, действует у нас из рук вон плохо.
Наш подлинно русский тип организованности основан на послушании. Человек, оказывающий послушание другому, свидетельствует своими действиями о том, что тот, другой, достоин его доверия и покорства. Такой тип организации основан не на страхе перед законом, а на доверии, уважении и любви к личности вождя, который должен это заслужить, он должен быть этого достоин. Таков чисто русский тип организованности, чуждый западному представлению об организации и порядке.
В русском понимании иерархия начальник и подчиненный замещается отношениями, сходными с родственными, то есть это иерархия отца, его сыновей и дочерей, между собой являющихся братьями и сестрами. Причем допускается по-русски, что отец-правитель может быть суров, требователен, даже жесток, если жесткость и требовательность полезны детям. Подданные это чувствуют и добросовестно исполняют самые суровые приказы, что замечательно выразил А. В. Суворов, говоря об «отцах-командирах», и об этом же сказывается в старинных военных песнях, где поется: «Солдатушки, бравы ребятушки, а кто ваши отцы? — Наши отцы — полководцы, вот кто наши отцы». Мы видим такой тип русского послушания в организации казацкой вольницы, где тюркское слово атаман по-русски означает человек-отец, то есть казацкое батька. И в современной российской армии хорошего комбата зовут батя. Мы знаем и типичное обращение отца-командира к солдатам: «сынки», что тоже наследует древнюю русскую иерархию послушания, а не подчинения.
Ярко выраженная в военных структурах, та же система организации на принципах послушания отлаженно действовала в государственном строе России. Царь, верховный правитель Руси-России, у нас всегда именовался царем-батюшкой, а отношения подданных между собой в подобной иерархии подразумевали братство. Благой, уважаемый, любимый всеми вождь, руководитель имел для русских значение, равное у европейцев хорошему закону. Вождя — того, кто вел за собой остальных, слушались беспрекословно, его любили, его встречали с искренними слезами счастья и умиления, его защищали до последней капли крови… Если же царь-батюшка, генерал-губернатор, отец-командир, куренной атаман, генеральный секретарь, президент или премьер-министр, и кто бы ни был еще из руководителей, оказывался не достоин уважения и доверия, то русское послушание со временем непременно сменялось неповиновением, доходившим до бунта. Бунт же могло вызвать невыполнение вождем, князем, царем, словом — отцом-батюшкой, своих отцовских обязанностей, в числе которых не только попечение о народе, как о своих сынах и дочерях, но и отеческая любовь к ним, гордость за них и их успехи. Западная иерархия, основанная на подчинении, не предусматривает ни попечения, ни взаимной любви, ни отеческой гордости, именно оттого подчинение закону по западному образцу холодно, бессердечно и несимпатично русским.
Самобытный тип русской организованности в современном правлении Россией не то что не учитывается, о нем просто не знают нерусские люди, правящие страной. Они полагаются на западный принцип подчинения закону, понаписали этих самых законов горы немереные, и не перестают удивляться, почему в России они не действуют. Они и не могут действовать в русской среде, где русские не верят в непреложность законов («закон что дышло — куда повернул, туда и вышло»). Мы, русские, неизменно уповаем на другое: надеемся увидеть в президенте или премьер-министре отца — попечителя о народе. Но никак не можем отеческой заботы в них разглядеть. А коли отец народа о нас не заботится — значит, он нам не отец. А если не отец, то на кой он нам нужен, чтобы его слушаться!
Пиар-технологи, правда, порой спохватываются и изображают наших властителей этакими кормильцами народа, отправляют их колесить по стране, имитируя заботу, уговаривают заглянуть в магазины, чтобы посочувствовать безудержному росту цен, принуждают обещать снизить расценки на дизель и бензин почти разоренным крестьянам, политтехнологи уговаривают властителей дать честное слово пересмотреть школьный курс обязательных наук, чтобы молодежь подрастала не очень безмозглой, пиарщики советуют им регулярно обещать народу доступное жилье, — словом, заставляют президента и премьер-министра ради имиджа отца-кормильца наперебой обещать населению раздачу из своих рук кусков и ломтей всякого добра. Но эти пиаровские ходы не могут скрыть подлинного отношения к народу раздающих подачки правителей, тщетно пытающихся изображать отцовские чувства. Потому что обделенное большинство смотрит на зрелище раздачи кусков отдельным, тщательно отобранным для общения с властью гражданам — кто голодными, кто завистливыми, кто насмешливыми, но все одинаково злыми глазами. И видят все одинаково — что перед ними не отец, а опасливый дрессировщик, стремящийся приручить зверя, которого он и боится, и не любит одновременно.
Наши нынешние «отцы народа» много и дорого отдыхают, каждый отстроил по резиденции под Москвой, да по дворцу в Сочи, да еще кое-что «по мелочи», вроде Константиновского дворца в Стрельне под Петербургом. Заседания правительства, госсоветы, совещания — все это проходит в кратких перерывах между часами блаженного отдохновения — между купанием в бассейне, промеж тренировок мускулистых тел в спортивных залах. И, разумеется, время от времени наши властители любят пощекотать себе нервы чем-нибудь экстремальным, чтобы оживить увядающую молодость приличной порцией адреналина. Премьер-министр Путин то катается на мотоциклах с байкерами, то целует в морду здоровенного осетра, то обнимается со свирепыми тиграми, то гарцует на необъезженных жеребцах, то рассекает страну на отечественной полудохлой «Ладе-Калине»… Угасающая, спивающаяся, голодная, нищая Россия смотрит на эти развлечения в скорбном пока молчании, не припоминая на своем троне подобных прожигателей жизни и денег.
Может ли народ оказывать послушание людям, сделавшим беспредельную власть орудием собственного наслаждения и сладострастия? Разве они нам отцы родные? Разве о нас их попечение и забота? Будь перед нами отец-правитель, да разве он дозволил бы своим приспешникам издеваться над людьми, лишая их крова, работы, последних шансов родить и вырастить детей. Будь у нас батюшка-властитель, разве он допустил бы развращения и растления своих подданных, разгула педофилии и проституции? Будь у нас отец народа, разве он разрешил бы повальное спаивание женщин и детей, наркоманию, травлю населения вредными продуктами и прививками? Мы же все понимаем, что это не отцы сменяют у нас друг друга на российском троне, и даже не отчимы. Не тянут они на отцов нации, на какие бы цыпочки ни становились сами, и на какие бы высокие скамеечки их пиартехнологи ни подсаживали.
Итак, наш русский порядок иной, чем немецкий, французский или английский. Наша русская организованность иная, чем европейская или американская. То, что немцы или американцы не видят у нас своего порядка, вовсе не означает, что русские не способны к организации. Мы просто по-другому организуемся, у нас другие способы достижения цели, как в построении государства, так и в ведении войны. И мы себя в этом еще не раз проявим, когда сами сознательно и трезво выберем из своей среды подлинных отцов-командиров, настоящих отцов нации. И тогда возродится в народной среде России самое настоящее русское братство. Это когда один у нас отец-правитель, и все мы — его родные дети, а между собой — братья и сестры.
О женственности русского характера перетолковано много. Мягкость, уступчивость, всепрощение, терпеливость, интуитивный принцип мышления, — в русской литературе и философии объявлены специфически русским складом натуры, который-де и оказался причиной наших многовековых бед, но одновременно признан предметом особого любования и гордости, как, бывает, любуются и гордятся очень красивым, хоть и очень физически и духовно слабым человеком. Иностранцы же все эти черты тем более записывают в доказательства неоспоримой женственности русских, а следовательно, их слабости по сравнению с рельефно выраженной мужественностью натуры человека западного — немца, англичанина, француза, белого американца, за которыми признается первенство в твердости, рассудительности, расчетливости, жесткости и наступательности характера. Презрение, которое питают к нам на Западе, полагая нас женственным народом, было бы для русских вполне достойно пренебрежения, если бы за этим не стояла постоянная угроза нашей независимости, вызванная искушением всякого, считающего себя сильным, напасть на слабейшего и не умеющего дать отпор. Ведь слабость народа необыкновенно притягательна для тех, кто зарится на его богатства и земли.
Каковы признаки женственности характера, которые в противовес зримой мужественности природы западного человека целенаправленно навязывают нашему сознанию как типично русские? Позаимствуем их из книги того же Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», тем более что этот немец с огромной симпатией относился к русскому народу и критиковал свой, немецкий, а следовательно, его нельзя обвинить в предвзятости и клевете на русских из чувства заведомой неприязни. «Противоположность между западным и восточным (русским — Т. М.) человеком проявляется как соотношение мужского и женственного. Мужской склад — это воля к власти, доминирование идеи права над идеей любви, действия над созерцанием, рассудка над чувством. Женский склад — самоотдача, благоговение, смирение, терпение. Мужчине свойственны критика, рационализм. Женщине — интуиция, восприимчивость к внушению, вера. Мужчина отделяется от всеобщего и стремится к автономии… в результате становится личностью. Женщина чувствует свою соединенность с целостным миром, она укоренена в природе, словно растение… Женщина переносит страдания легче, чем мужчина, потому что она не противится им. Она уступает им, приспосабливается. Мужчина, наоборот, упорно сопротивляется и как раз вследствие этого чувствует всю силу страданий». На основании подобных сопоставлений Шубарт делает вывод о женственной природе русской сущности.
Напор, ум, рационализм — этих приоритетов мужественности русские якобы лишены. Их удел — уступчивость, интуиция, вера, — свойства сугубо женские. По представлению Запада, русский народ по-бабьи мягкотел и иррационален, впрочем, он добр и радушен, в нем много любви, чего хладнокровный европеец напрочь лишен. А любовь и есть признак женственности характера, и это представление до сих пор питает иллюзии Запада о нашей национальной слабости. Так ли это на самом деле? Нет. Русский характер не имеет ничего общего с женской слабиной и уступчивостью. Просто мужественность нашей натуры иная, чем в характере немца, англичанина, американца. И различия эти отражены в языках русском и других народов.
В 1929 году проницательный отечественный лингвист И. А. Бодуэн де Куртене высказал гипотезу о том, что способ вычленения грамматического рода — мужского, женского, среднего в индоевропейских языках — влияет на мировоззрение носителей языков.
Так, языки с различением трех грамматических родов вводят в картину мира разделение на мужское, женское и детское начала. Весь мир в его явлениях и вещах предстает в таких языках разделенным по роду и полу, а средний род вбирает в себя понятия о детском — то есть беззащитном и кровно родном. Санскрит, греческий, латинский и все славянские языки, в том числе русский, представляют в своей грамматике такую картину мира, где род — то есть отец, мать и дитя — является призмой, через которую человек рассматривает все окружающее. Названия вещей и природных явлений, приобретая через грамматику мужской, женский или средний род, зачастую ассоциируются с образами отца, матери, жены, мужа, ребенка — сына и дочери.
В языках лишь с двумя грамматическими родами — мужским и женским — этим двум признакам живых организмов противопоставлено все неживое. То есть все, что может двигаться и изменяться, противопоставлено тому, что инертно и безжизненно. Так, в романских языках существуют только мужской и женский роды.
В третьей группе языков — в скандинавских и английском — выделяют личный род, описывающий только людей (и это мужчины, поскольку женский род грамматически не выражен), и общий род для всех остальных существ и веществ. В центре внимания грамматики этих языков личность, причем мужского пола, женское и детское начала для этих языков не существенны.
Лингвист Бодуэн де Куртене предположил, что именно на основании способа выражения грамматического рода у носителей разных языков разное и отношение к любви. В русском языке любовь предстает как суть отношения к людям — к отцу, матери, жене, мужу, ребенку, а через них и ко всему окружающему миру. Во французском языке любовь — это образ живой жизни, в отличие от неживой природы, а воспроизведение потомства рассматривается лишь как результат связи полов — пресловутый «лямур», вызывающий у русского человека отстраненную брезгливость. В английском языке любовь — это конкретное понятие о несущественной для большинства мужчин стороне жизни, с русской точки зрения — это полный цинизм, что так шокирует нас в английском слове «секс».
Итак, деление мира на три рода, которым пронизано все в русском языке, одушевляет в наших глазах весь мир, делает его живым и заставляет видеть в вещах, в животных, в отвлеченных и абстрактных понятиях признаки живой любви: Родину и родную землю русские любят как мать, дом почитают как отца. Если жилье наше — изба или хата, то в ней вновь обретаются признаки материнства. Береза, ива, осина — девицы красные, образы томящейся, тоскующей души, дуб — могучий богатырь, облако, небо, солнце — сосредоточение воспоминаний о детстве. Все в этом мире для нас одушевлено русской грамматикой — мужским, женским и средним родом, все пронизано образами, которые будят чувство любви — материнской и отцовской, супружеской, сыновней, детской. Эти образы любви многолики, и потому идеалом в нашем языке является платоническая любовь, обобщенный символ, в котором для русского человека сконцентрированы разнообразные воплощения любви. То есть мы можем сказать — я люблю Родину, мать, жену, сына, собаку, своего коня, свой дом, парное молоко, красивую одежду, умные книги, писателя Достоевского — и это все, с нашей точки зрения, любовь. Весь окружающий нас мир дышит любовью к нам. И мы, русские, дышим любовью к миру, одушевленному для нас образами материнства, отцовства, детства и связанными с ними высокими чувствами верности, заботы, доверия, жертвенности. Наша любовь всеохватна и чиста. И слова для зримого нами мира мы наполняем своей особенной русской любовью — «Волга-матушка», «Дон-батюшка», «деревня-кумушка», «город-удалец», «красавица-зорька»… И друг друга любящие сердца называют «милый» и «милая», происходящие от глагола миловать, а в русских говорах подчас вместо люблю говорят жалею.
Естественно, что столь разное отношение к любви в русском и западных народах порождало упорное непонимание нас иностранцами. Видя, как много любви в русском языке и, следовательно, в русской психологии, западные философы и политики настойчиво заговорили о «вечно-женственном в русской душе», о том, что загадочность русской души объясняется женской ее глубиной, которая находится в состоянии бабьей влюбленности, а следовательно, в хаотическом движении, аморфном развитии и непостоянстве. Исходя из преобладания, с точки зрения англичанина или француза, женского начала в русском характере, русскому народу приписывали и другие женские черты — созерцательность, долготерпение, всепрощение, кротость. Какая наивность и легковерие иностранцев — видеть чужой народ через призму собственного языка, лишенного тех качеств любви, которые свойственны русскому языку!
Исторические судьбы русского народа на каждом шагу нашей истории опровергают миф о женственности русской натуры.
Русский героизм в бесконечной череде войн, которые вела Россия, опровергает представление чужаков о нашей слабости. Ожесточенность, с какой оказывали сопротивление русские в многочисленных восстаниях против угнетения, развеивает утверждения о нашей уступчивости и податливости.
Русский мужской склад ума, способный охватывать огромные пласты природы и социума, устанавливая для них закономерности, открывая физические законы, русская изобретательность, далеко продвинувшая человечество по пути технического прогресса, — все это опровергает упреки русских в женоподобной нелогичности и неспособности мыслить.
Создание великой российской Империи, а потом советской Империи, деятельное строительство городов, промышленности камня на камне не оставляют от утверждения о русской бездейственной бабьей созерцательности.
Революции, восстания, потрясающие Россию в последние два века, вдребезги разбивают тезис о женственном долготерпении русских.
И именно наша любовь к этому миру и видение этого мира через призму любви куют такой русский характер, — решительный, последовательно идущий к цели, логически точный, сильный и напряженный, из любви к Родине и ближним добивающийся своего. Но русский жертвенно-мужественный характер совсем не похож на эгоистично-мужественный характер западного человека, оттого не способного понять нашу русскую мужественность, свойственную в трудные минуты даже женщинам, ибо только в мужестве проявляется любовь в годину испытаний.
Разговоры о нетолерантности русского народа, о его природной агрессивности и враждебном отношении к инородцам идут давно и настойчиво. В нас развивают своего рода комплекс вины, настаивая на том, что русские, простираясь на огромные территории, всегда вели себя как завоеватели-оккупанты, подавляя, порабощая, ассимилируя иные народы. Вспомните, как воспитывали вражду к нам в балтийских этносах — в литовцах, латышах, уверяя их в агрессивных притязаниях русских на исконные земли балтов. Латыши и литовцы несколько подзабыли судьбу пруссов — их балтийских соплеменников, которые оказались стерты с лица земли германскими племенами, и памятью о погибшем племени пруссов осталось лишь название бывшей немецкой провинции — Пруссии. Оккупантами называли нас недавно и грузины, забывая, что накануне подписания Георгиевского трактата, приведшего Грузию под спасительную руку Российской Империи, в самой Грузии было практически исчерпано мужское население, все мужчины старше семи лет уводились в неволю либо беспощадно истреблялись. Геноцид грузинского народа был остановлен русскими.
Ныне и малые народы в составе России частенько намекают на свое рабское состояние рядом с русским соседом и постоянно шантажируют нас нашей нетолерантностью, агрессивностью, экстремизмом. Зависть малых народов к большим вполне понятна, и попытки оправдать свою малость давлением со стороны сильного соседа даже вызывают сочувствие. Легче всего найти виноватого на стороне. И пусть бы себе объяснялись друг перед другом, но ныне народы, окружающие русских, живущие с нами в ближнем и дальнем соседстве, стремятся внушить и нам, русским, что мы исконные агрессоры, а Россия была и остается, по зловещему ленинскому определению, тюрьмой народов.
Можно опровергать ложь фактами истории, но мы обратимся за аргументами к русскому языку. Он объективный свидетель того, что мы никогда не порабощали другие народы.
Разные народы по-разному понимают рабство, и институт рабства отражен в их языках. Крупнейший французский лингвист Эмиль Бенвенист, привлекая языковой опыт индоевропейских и неиндоевропейских культур, установил, что «единого обозначения для понятия раба нет ни в одном индоевропейском языке». Раб поставлен вне общества, он всегда «чужой», так как большинство народов получали рабов из военнопленных: «раб обязательно чужестранец». В латинском раб — это servus, вероятно, из имени этрусков, которых завоевали римляне, у французов раб — esclave, что значит славянин, в англосаксонском раб — wealth, означающее кельт, а еще английский язык знает для понятия раб слово slave, также означающее славянина. Западные народы добывали рабов из завоеванных племен, из инородцев, из чужих, причем в большинстве своем этими инородцами были как раз славяне, населявшие Западную Европу и оставившие там немало славянских названий в именовании рек, озер, городов. Ведь что такое Венеция — это город венедов — племени славянского, а Лейпциг — онемеченное звучание славянского слова, нечто похожее на наш Липецк. Знаменитое озеро Балатон — вовсе не венгерское название. Это название славянское, и означает оно, что озеро окружено болотами. Но разве славянские народы живут в Венеции, Лейпциге или на Балатоне? Их давно уже нет, зато остались в языках европейских народов именования славян в значении — рабы.
Итак, в большинстве языков в значении раб выступают именования инородцев. Но на русских это правило не распространялось никогда. Мы, русские и другие славяне, не делали пленных чужеземцев рабами. Вот свидетельство греческого историка Маврикия Стратега: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе. Их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения, при переходе с одного места на другое охраняют их в случае надобности, так что если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел ущерб, принимавший его раньше начинает войну против виновного, считая долгом чести отомстить за чужеземца».
Русские, унаследовавшие этот обычай всех славян, действительно не использовали чужеземцев как рабов. И слова раб, отрок, холоп, обозначавшие в русском языке подневольное состояние, имеют исконное русское происхождение, а вовсе не означают представителей плененных народов. Все эти слова являются славянскими названиями детей, малолетков, подростков, то есть терминами родства.
Слово холоп (холпъ) находится в теснейшем родстве со словами холка и холостой, происходит от глагола холить, что искони означало «стричь очень коротко». Обычай острижения волос у мальчика — это древний обряд посвящения подростка в юноши. И потому слово холоп было обозначением юноши — младшего члена рода, используемого в работниках.
Наилучшими работниками у славян были молодые — младшие в роду. Русские люди делили свои возрасты по седмицам — семилетьям, это известно из древних рукописных книг: «До семи лет — младенец, до двух седмиц лет (то есть до четырнадцати) — отроча, до трех седмиц лет (значит, до двадцати одного года) — отрок, до четырех седмиц лет (это до двадцативосьмилетия) — юноша, до восьми седмиц лет (до пятидесяти шести) — муж, и оттоле старец». То есть слово отрок обозначало подростка от четырнадцати лет до двадцати одного года, младшего в роду и семье, но которого уже можно было использовать для работы.
Слово раб (а по-древнерусски оно звучало как роб) показывает, что это тоже термин для младшего члена семьи, используемого в работе. Слово ребенок, имеющее истоки в древнем понятии робя-робенок-ребенок, сохранило значение «очень маленький член рода и семьи».
Слова холоп, отрок, раб исконно означали своих, членов своего рода и своей семьи, используемых в работниках. Раб, или по-древнерусски — роб, был самый младший по возрасту работник, от него произошло слово ребенок, отрок — это тоже семейный работник, только постарше, с четырнадцати лет до двадцати одного года, и, наконец, холоп — это самый старший по возрасту работник в семье, но не достигший двадцати восьми лет.
Вот и выходит, что рабства в понимании других индоевропейских народов у славян и у русских не было. Русские использовали труд младших членов рода, сначала это были младшие по возрасту, потом — по социальному статусу. Но в любом случае это были не пленные, не чужаки, не инородцы. Это были свои. Причем издеваться над рабами и холопами, обессиливать их неподъемным трудом так, как это делали в других землях и странах другие народы, русским не дозволяло как раз то, что это были свои.
Такой взгляд на подневольный труд и на работников сохранялся у русских на протяжении всей истории, он не меняется и по сию пору, потому что заложен в родном языке. На Руси никогда не было рабовладельческого строя, который пережили все иные человеческие цивилизации, лишь русские избежали эпохи рабовладения, что до сих пор вызывает изумление историков и подчас объясняется отсталостью развития русской государственности. Да и крепостное право никогда не было подлинным рабством в России. Крестьяне чаще всего оставались верными земле, но не лично помещику, злоупотребления, такие как история с Салтычихой, жестко наказывались и вызывали бурю негодования в общественном сознании. Но если своих, русских, дозволялось использовать в подневольном труде (это коренилось в исконно заложенных правилах отношений в семье и роду), то эксплуатация инородцев как рабов была просто невозможна.
Со временем слово раб в русском языковом сознании приобрело новые оттенки — безволия, бессилия сдавшегося перед обстоятельствами жизни человека. Слово холоп стало обозначать внутреннюю несвободу. А слово отрок сегодня именует лишь юный возраст.
Но языковая установка русского языка — не искать себе работников среди чужих — сказалась на нашем отношении к другим народам. На протяжении всей русской истории мы не рассматривали инородцев как объект завоевания, как источник рабской рабочей силы. Работников славяне, русские искали внутри своего рода, внутри своего племени. Чужие племена для этих целей нам никогда не были нужны. А ныне, когда русский народ ослабел и истощился, как это было когда-то во времена монголо-татарского ига, мы узнали, что такое рабство. Узнали на собственной шкуре. Другие народы, в языках которых раб означает иноплеменник, чужак, которого не жалко, показали русским и другим славянам все ужасы рабского состояния. Рабство в чеченском и дагестанском плену, продажа сотнями тысяч наших русских девушек в израильские и европейские бордели, вывоз детей на органы в Западную Европу и Америку — это делается представителями тех народов, для которых раб — это чужеродец и чужеземец, человек, с которым можно делать все, что хочешь, человек, которого можно не жалеть.
Могут спросить: а разве русские не занимаются сейчас тем же, разве, по примеру иных народов, нет у нас русских хозяев борделей, русских плантаторов, русских коммерсантов, торгующих детьми? Есть такие, конечно. Но во все времена, — и нынешнее время не исключение, они назывались выродками и извергами. Выродками — потому что вырождались, переставали принадлежать роду русскому, отказываясь от русских правил жизни. Извергами — потому что русские роды и семьи извергали подобную нежить из своей среды. И сейчас, несмотря на натиск чужих обычаев и иноплеменных правил жизни, мы, русские, никогда не примем нерусских законов, по которым живут другие народы. А те, кто предал правила русской жизни, навсегда останутся для нас выродками и извергами.
Мы уже устали слышать о том, что русские — «мертвый народ», так самоуверенно говорят о нас на востоке, что русские — «народ, утративший волю к жизни», так считают на Западе, что русские — «окончательно покоренный народ», так презрительно усмехаются в Израиле… А может, так и есть? Может быть, мы действительно мертвый народ, ибо только у мертвого народа нет желания рождать детей. С 2001 по 2009 год, по данным Роскомстата, количество детей в России в возрасте до 14 лет уменьшилось на семь миллионов душ. Может, мы и вправду утратили волю к жизни, ведь по числу самоубийств занимаем позорные первые строки в перечне других государств. И, наверное, Израиль правильно считает нас покоренным народом, поскольку, численно преобладая в собственной стране, составляя 85 процентов населения в собственной стране, созданной и укрепленной руками в том числе русского народа, мы боимся выговорить слово русский, а за книги, такие как «Иго иудейское», за фильмы, как, например, «Россия с ножом в спине», поднимающие русский вопрос, нас бросают в тюрьмы, сами же книги и фильмы запрещают при нашей безропотности?..
Способны ли еще русские хоть на что-нибудь, и непонятно, как мы прежде воевали, а ведь победоносно воевали, триумфально побеждали, из века в век отвоевывали свободу, независимость, наказывали захватчиков и оккупантов.
Все больше становится русских, готовых принять для себя и то, что они мертвы, и то, что они утратили волю к жизни, и что покорены окончательно. Хочу их остановить, ибо сдаваться рано, отчаиваться преждевременно, накидывать себе петлю на шею на радость захватчикам не стоит.
Просто осознание войны, — это когда русский человек в массе своей начинает понимать, что против него ведут войну, — такое осознание в наши головы приходит не сразу, не вдруг.
Наше представление о войне в корне отличается от понятия войны в других языках. По-английски слово война war происходит от глагола ware, что значит «торговать», и английские войны велись и ведутся ради торговли и барышей, это войны ради прибылей. А по-немецки слово война der Krieg происходит от глагола kriegen, означающего добывать, захватывать. Германские народы воевали ради захвата чужих территорий. А что значит война по-русски?
Слово война имеет тот же корень, что и слово вина. По-русски для того, чтобы вести войну, нужно понять, кто виноват в развязывании войны. Нужно найти виноватого. А когда находят виноватого в войне русские люди, вот тогда — берегись! Русский мужик долго запрягает, да быстро ездит. Не про войну ли эта поговорка? Тем, кто сомневается в истинности этого утверждения, предлагаю вспомнить историю нашего Отечества.
Вслушайтесь только в звучание военных терминов по-русски — они все по смыслу своему нацелены на победу, на непременное поражение противника. Битва, это когда мы бьем врага, рать — это когда мы яростно устремляемся на врага (реть — по-древнерусски — стремление), сражение — это когда врага разим, то есть убиваем насмерть. Таковы языковые смыслы военных слов, таков и русский человек на войне. Он весь устремлен к победе, потому что война для него всегда справедлива, на войне он наказывает виноватого в пришедшей на Русь беде. Почему и добивается рано или поздно победы! Ведь победа — это то, что приходит после беды, что перебарывает беду.
Если с этой точки зрения взглянуть на наш сегодняшний день, то становится ясно, почему русские опустошены безволием и бессилием. Русские пока не осознали, кто виноват в новой развязанной против них войне. Что ведется война — тихая, коварная, подлая, которая уносит жизней больше, что в дни боевых действий, — это ясно уже многим. А вот кто виноват — понимания нет. Ведь те же немцы, англичане, французы, монголы сразу обнаруживали свои намерения — захватывали территории, уводили в плен, убивали, пытали, продавали в рабство. Сегодня земля захватывается, но это называется мирным словом купля-продажа. Сегодня продают в рабство, но это именуют легальной проституцией. Сегодня берут в плен, но это оказывается трудоустройством. Ныне жестоко убивают даже малых детей, потроша их на донорские органы, но это прикрывают усыновлением. Войны как бы нет, виноватых в преступлениях против русских как бы ищут, и народ как бы живет мирно. И чтобы подольше русский человек не понял — кто виноват, чтобы он не определил для себя конкретную цель в этой войне, запрещают вольную русскую мысль и вольное русское слово.
Понимаете ли вы теперь — почему запрещают мысль и слово, и даже фильмы и песни, почему изымают из продажи книги и диски, почему лишают нас права знать? — Чтобы подольше мы с вами не поняли — кто виноват в этой войне. Надеются, что за это время русский народ окончательно истощится и уже не поднимется никогда.