И вот в предрассветной тьме по отряду прошла тихая команда:
- Приготовиться!
За несколько минут все подразделения отряда быстрым броском обложили спящее село.
И тогда громко, внушительно крикнул командир:
- Вперед, партизаны!
Все ринулись в наступление, отделение за отделением. Елецкий бежал с группой разведчиков к заставе, куда был отослан Градунов с несколькими смельчаками. Я увидел, как Градунов выскочил из-за сарая и ударом штыка свалил немецкого часового. Это открыло нам путь. Елецкий со своим взводом, а за ним и третья рота ворвались в центр. В нижнем белье, как белые гуси, выскакивали фашисты из окон и, отстреливаясь, бежали по селу. Но везде рвались гранаты, строчили пулеметы и автоматы, гремело партизанское "ура!". Гитлеровцы стали прятаться за сараями, открывали стрельбу. Кто-то из партизан зажег крайний сарай, крытый соломой. Яркое пламя осветило Журавичи. Немцы, не зная, что творится в соседних селах, ракетами запросили помощь. Но им никто не ответил, потому что в это же время начался штурм всех других окрестных гарнизонов. Видя свою беспомощность, фашисты стали убегать из села по единственной известной им дороге на Белый лог. Но там их встретил такой дружный пулеметный огонь, что ни один выскочивший на дорогу фашист не спасся.
Оставшиеся в селе гитлеровцы мало-помалу пришли в себя, поняли, что бежать некуда, засели в блиндажах и окопах и начали отчаянно сопротивляться. Особенно яростной была схватка в центре, где в каменном поповском доме засели фашисты с огнеметом и тремя пулеметами. Все попытки партизан взять это здание штурмом терпели неудачу. У немцев все здесь было пристреляно, и подползти к дому с гранатой было невозможно.
И вдруг я увидел, как из вражеского окопа, откуда только что бил немецкий пулемет, выскочил Ваня Кукушкин с гранатой в руке. Кошкой метнулся он к куче битого кирпича и залег. Из дома его заметили, и по кирпичу застрочил пулемет. Ваня прильнул к земле.
- Кукушкин, не поднимайся! - крикнул я ему. Мне важно было удержать его, заставить лежать до конца боя. Но я не был уверен, что это мне удастся. Ведь еще там, в лагере, я запретил ему идти с отрядом на эту опасную операцию. Однако он не послушался, пробрался вот на самый передний край. А ведь ему всего только семнадцать лет. Да и ростом он отстал от своих сверстников. Уж куда ему в такой бой! Боясь, что Ваня все же поднимет голову и сразу же погибнет, приказываю партизану, залегшему с ручным пулеметом за углом сарая, перенести огонь на то окно, из которого только что по Ване бил вражеский пулеметчик. Партизан оказался сноровистым, он быстро уловил момент, дал очередь, другую, и немецкий пулемет умолк. Не успел я перенести взгляд с вражеского пулемета на Ваню, как тот поднял голову и переметнулся к дому. В тот же миг взмыла вверх его граната и, упав в окно, взорвалась. В доме умолк еще один пулемет. Но я увидел, что Ваня, метнув гранату, упал на землю не как положено, а как-то неловко сопротивляясь падению. Он ухватился правой рукой за левое плечо и, обмякнув, свалился на спину. Из-за сарая опять ударил наш пулемет, и к раненому Ване подбежали двое наших автоматчиков. Один начал бросать в окна гранату за гранатой. А другой, прикрываясь клубами дыма, потащил раненого юношу в блиндаж. Но Ваня Кукушкин уже не дышал.
Завидную отвагу и удаль проявил в том бою командир взвода Василий Быков. В западной части гарнизона десятка два гитлеровцев залегли за сараем и стреляли из трех пулеметов во все стороны. Бойцы Быкова, укрываясь за соседними домами, стали бить по вражескому гнезду перекрестным огнем. Немцы бросились по низинке наутек. Видя, что враги уходят из-под прицельного огня, Быков поднялся во весь рост и, несмотря на то, что со всех сторон жужжали свои и чужие пули, пустился вслед за отступавшими. Бой подходил к концу, когда с чердака одного из домов раздался выстрел из винтовки, к Василий Быков упал, сраженный насмерть.
Героически сражался политрук второй роты Петр Липоткин. Преследуя фашистов по улице, Липоткин заметил, что партизанам, выбивавшим гранатами из окопов полицаев и немцев, грозит опасность - с тыла к ним ползли два фашиста. Нужно было подать ребятам сигнал, оказать им помощь. Липоткин выбежал из-за дома и под обстрелом врага побежал по огороду. Когда один из подползавших к нашим ребятам фашистов поднял руку, чтобы метнуть гранату, Липоткин остановился и метким выстрелом уложил фашиста. Но и сам политрук упал - пулеметной очередью ему перебило правую руку. Истекая кровью, он застонал. Его услышала Нюра Соколова, которая наряду с другими партизанами стреляла из автомата по врагу. Она подползла к раненому и начали делать перевязку. И тут пулеметная очередь ливнем обрушилась на них откуда-то с крыши. Надо было скорее спасать раненого от явной гибели. И Нюра потащила его к траншее, из которой уже выбили немцев. Оставалось несколько метров до спасительного укрытия, но тело политрука безжизненно обмякло. Напрягая последние силы, Нюра затащила убитого за угол сарая и, вскочив во весь рост, присоединилась к партизанам, бежавшим на штурм последнего вражеского укрепления. Впереди этой группы бежал Градунов. Лицо его пылало гневом и отвагой. С криками: "Ура! За Родину!" - они ворвались во двор каменного дома и забросали гранатами все входы и выходы. Видя, что окружены, гитлеровцы стали черным ходом убегать в сад, но и там их настигали партизанские пули...
Бой закончился только вечером. Гитлеровского гарнизона в Журавичах не стало.
Наш отряд в том бою потерял шестерых. Пали отважные, беззаветно преданные Родине товарищи.
Тихо догорала золотистая заря над майским изумрудно-зеленым лесом. В строгом безмолвии стояли высокие сосны вокруг небольшой поляны. Посреди поляны группа партизан с обнаженными головами отдавала последние почести героям. Все смотрели на братскую могилу. На глазах слезы. На почерневших от зимней стужи и обжигающих весенних ветров усталых партизанских лицах печаль.
Сурова и грозна партизанская печаль. Но не кручина будет глодать сердца партизан, а еще более лютая ненависть к врагу, которая порождает и смелость, и находчивость, и отвагу.
Ночевали мы в селе Дулеба в небольшом пустом доме. Рано утром меня разбудил мой порученец и сообщил, что пришла Нюра Соколова по какому-то срочному вопросу. Я наскоро оделся и, не зажигая коптилки, при которой сидели вечером над картой, спросил Нюру, с чем она пришла, не умер ли кто из раненых. Нюра успокоила меня, что в санчасти все живы, но попросила зажечь светильничек.
- Тут надо вам срочно прочитать одну бумажку, - прошептала она, - а только Саша пусть за дверями постоит и никого пока не впускает.
Несколько озадаченный, я приказал порученцу зажечь огонь и подежурить за дверью.
В комнате замигал настолько слабый желтый огонек, что, когда Саша закрыл за собою дверь, он чуть не погас. А Соколова сразу же достала из-за пазухи крохотную лощеную бумажку и дрожащей рукой подала мне.
- Читайте, товарищ комиссар, и растолкуйте мне, что оно такое.
Я пробежал глазами несколько строчек печатного немецкого шрифта на клочочке бумаги и, наверное, очень взволнованно спросил Нюру, где она это взяла, потому что она совсем уж тихо спросила в свою очередь:
- А что оно такое?
- Гестаповский пропуск. С этой бумажкой в любом немецком учреждении человека примут как своего.
- Чи ж то правда! Так кто ж она такая, та красуля?
И, придвинувшись ко мне, Нюра в самое ухо рассказала, откуда у нее эта бумажка.
После журавичского боя к нам пришла группа беженцев с просьбой принять в отряд. Мы взяли только двоих, как более боеспособных, а остальных устроили в селе. Принятые нами были муж и жена. Оба учителя. Ему было лет тридцать пять. А ей немного меньше. Несмотря на образованность, оба заявили, что готовы исполнять любые поручения. А так как они не претендовали на то, чтобы находиться вместе, то его мы послали в хозвзвод, поскольку он даже стрелять не умел, в чем смущенно сознался сам, а она же стала помогать повару, а когда надо, то и санитарам. С первого дня эта женщина как-то прильнула к Соколовой, и жили они вместе. И вот минувшим вечером эта красавица укладывала свою черную косу и выронила эту туго скрученную бумажку. Сначала Нюра подумала, что это остаток бигуди, но что-то ее толкнуло развернуть бумажку, и она это сделала, когда красавица вышла. И вот что оказалось.
Я отослал Нюру досыпать утренний сон, а сам тут, же пошел к Голубовскому. Бывший начальник минского отделения милиции И. И. Голубовский возглавлял спецчасть отряда. Суховатый, небольшого роста, очень тихий человек, Голубовский все делал не спеша. Просмотрев бумажонку, он как-то уж очень хладнокровно сказал:
- Грубо они работают. Заткнуть бабе в голову такой документ - это же пойти на явный провал.
И он рассказал, что от могилевских подпольщиков ему давно известно, что областная школа фашистских разведчиков подготовила большую группу шпионов-диверсантов и заслала их в партизанские отряды по всем районам. В некоторых отрядах уже обнаружены и сигнальщики, и отравители, и диверсанты. И вот оказались они и в нашем отряде.
- Так они, значит, с мужем вдвоем? - спросил он.
- Никакие они не муж и жена, - махнул тот рукой. - И их не двое, а четверо. Двое у меня давно на прицеле. Так что теперь всех можно брать.
- Почему мне ни слова об этом не сказали? - спросил я с обидой.
- И командир не знает. Даже самому себе молчал до поры, - все так же холодно ответил Голубовский. - Метод, дорогой товарищ комиссар. Не обижайся. Нужно было очень спокойно следить за каждым шагом этого зверья.
В этот день все четыре шпиона предстали перед партизанским судом. У женщины был найден яд для горячей пищи. Его было так мало, что помещался он в путницах на платье, но и этой малости было достаточно, чтобы отравить несколько сот людей.
После этого случая мы стали строже подходить к проверке тех, кого принимали в отряд. В группу Голубовского мы добавили еще несколько человек по его выбору. Теперь мы убедились, что этот отряд является нашим надежным щитом.
* * *
Сани, на которых зимой возили раненого Шумилина, давно заменили пароконной повозкой, и теперь эта подвода называлась редакцией. В распоряжении Бориса был радиоприемник "Север-бис". Он принимал сводки Совинформбюро, а потом Хухряков и Астафьев размножали их, переписывая от руки. Комиссары и политруки зачитывали сводки и передавали тем, кто шел на задание, для распространения среди населения.
Зная правду о событиях на фронте, люди лучше относились к партизанам.
Однажды в походе ко мне подбежал Хухряков и с таинственным видом пригласил в "редакцию". Я улыбнулся, вспомнив, что у нас подразумевается под редакцией, и веселым тоном спросил адрес редакции и на каком этаже она помещается.
Хухряков принял шутку и, не задумываясь, ответил:
- Адрес нашей редакции: тыл врага, а этаж, пожалуй, второй. Сейчас вы увидите, что сделано, и скажете сами, что мы поднялись этажом выше!
Я давно чувствовал, что редакционная тройка что-то затевает. Но молчал. И сейчас сделал вид, что ни о чем не догадываюсь, и пошел вслед за редактором. Мне, признаться, очень хотелось знать, чем хотят меня обрадовать мои друзья. Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Когда я догнал повозку, Лев Астафьев торжественно подал мне большую общую тетрадь. На голубой картонной обложке тетради огромными красивыми буквами было написано:
"Партизан-диверсант". Более мелким шрифтом расшифровывалось: "№ 1, май, 1942 год. Орган командов. и парт. организации 128-го партизанского отряда".
А над всем этим красными буквами были начертаны слова, которые были и символом, и боевым кличем партизана:
"Смерть немецким оккупантам!"
- Журнал! - благоговейно взяв эту тетрадь в руки, произнес я, кажется, дрогнувшим голосом. - Наш, партизанский, журнал!
В той обстановке эта вещь была очень дорога мне, партизанскому комиссару, как знак возросшего самосознания моих товарищей по борьбе, уверенности в своих силах. Наши листовки, сводки уже побывали в руках полицаев и самих немцев. За голову одного из тех, кто печатает их, в фашистской областной газете обещались огромные деньги. Что же дадут гитлеровцы за голову того, кто посмел издавать журнал в их глубоком тылу, где они все считали покоренным и растоптанным?
Бережно раскрываю первую страницу и узнаю печатный почерк Хухрякова. Буква "д" у него очень уж витиевата и даже в середине слова похожа на заглавную. Раньше такими замысловатыми буквами начинались главы в дорогих книгах. Крупным шрифтом на этой странице написано сообщение Совинформбюро о белорусских партизанах.
- Здорово! - похвалил я ребят и раскрыл следующую страницу журнала.