Периодические издания повели себя приветливее. В апрельских номерах «Нового мира» и «30 дней» за 1929 год появились стихотворения «В тайге», «Полынь», «Карская экспедиция». С осени поэт стал печататься в «Известиях». Публиковались стихи Евгения Забелина, помимо того, в «Красной нови», «Красной ниве» и других журналах. Там же встречаем имя Павла Васильева. Общий подоконник располагал и к соавторству. Определить, кто в тандеме выступал первым номером, не так просто, вопреки гулявшему по литературным коридорам слушку, будто Забелин только тень Павла Васильева, будто он светит отраженным светом. Особенно когда пишет о Казахстане.
Такое мнение — плод чьей-то дурной фантазии: «степная песнь» Васильева рождалась, помня о стихах Забелина. У Павла Васильева тоже «ходит под бубном в пыли карусель» (курсив мой. — М.М.), а в стихотворении «Конь» «где-то далеко-о затосковала весна» (курсив мой. — М.М.). Как «В ауле» у Забелина…
Этот породнившийся со старым Джурабаем «мой аул» и протяжное кочевничье «далеко-о» в поэзии дорогого стоят. Другое дело, что талант Павла Васильева оказался масштабнее, убедительнее, Забелин же в какой-то момент остановился в пути.
По какой причине? Их много. Одна кроется в особом характере дарования омича: он был, по свидетельству знакомых с ним людей, не просто поэт — поэт-импровизатор. Но импровизаторы обычно пренебрегают отделкой своих сочинений. Работы его стиху, во всяком случае, определенно не хватало.
Заедала текучка: требовалось печататься, все время печататься… Чтобы не затеряться в столичном многоголосье. О хлебе насущном тоже приходилось думать: заработков, кроме литературных, насколько мне известно, у него не было. Использовал «внутренние резервы»: омские стихи — под новым названием, переставляя строфы, меняя слова — публиковал и в одном, и во втором, а иногда — в третьем и четвертом журналах…
В тридцатом составил небольшой (две тысячи строк) сборник стихотворений, озаглавил — «Суровый маршрут». Как отрывок из поэмы, прочитанный на писательском собрании в Омске. Он не вышел. Первую книгу Забелина читатели увидели через шестьдесят лет[28].
Летом того же года в компании с Павлом Васильевым отправился в Омск — возможно, после известия о смерти отца. «Рабочий путь» кончину священнослужителя оставил, понятно, без внимания. Зато на фельетон о приехавших поэтах не пожалел ни места, ни желчи[29]. Назвал свой труд неведомый Вадим И-ч «простенько, но со вкусом» — «Мышиные жеребчики». Вадим И-ч не снизошел до стилистических замечаний. Замечания — не его жанр, он специализировался на разоблачениях. Отсутствует разве ссылка на достопамятную 58-ю статью — она на подходе…
Зое Суворовой Забелин представил собственную версию случившегося и, чтобы подчеркнуть, насколько все изменилось, добавил: «С.П.Васильевым вижусь очень редко, раз в три-четыре месяца. У нас с ним в данное время разные интересы и разная жизнь». Через страницу-другую в письме — небезынтересное признание: «Стихов пишу мало; медленно, но верно перехожу на прозу. Поэзии, само собой, не оставлю, я обречен на нее жизнью и судьбой»[30].
Больше в родной город Забелин не возвращался, лишь проезжал мимо — по пути на Колыму.
В 1992 году были опубликованы протоколы допросов писателей, арестованных в начале тридцатых в Подмосковье. Понаехали в Москву, о чем-то разговоры разговаривают — не антисоветские ли?..
Сначала взяли Павла Васильева. На первом же допросе он приговорил вчерашнего друга: «<…> сын митрофорного протоиерея. <…> Ярый ненавистник советского строя, сторонник диктатуры на манер колчаковской. <…> Автор многочисленных к-р стихов»[31]. Написанные Забелиным в тюрьме строки дают некоторое представление о характере предъявленных обвинений:
До тридцать седьмого оставалось пять лет, и приговор по «делу № 577559» вышел сравнительно мягким. Николая Анова[32], Евгения Забелина, Сергея Маркова, Леонида Мартынова отправили на три года в ссылку — «под административный надзор». Есть сведения, что какое-то время они находились в совхозе на берегу Белого моря. В отношении Павла Васильева и Льва Черноморцева[33] ограничились «подпиской о невыезде за пределы г. Москвы».
Маршруты сибиряков затем разошлись по Северному краю. Мартынов оказался в Вологде, Марков — в Мезени, а потом — в Архангельске, Анов — в Великом Устюге, Забелин — в Сыктывкаре. Годы были еще не самые свирепые, и ссыльным разрешили печататься в местных изданиях.
Евгению Забелину пришлось много хуже, чем остальным «сибирякам». Их из совхоза препроводили в города. Он же, поработав недолгое время продавцом книжного магазина, уже осенью 1933 года расстался с Сыктывкаром. Как утверждал Константин Коничев[34], занимавший какой-то пост в местном ОГПУ,Забелин «сам лично, добровольно <…> захотел ближе познать жизнь „урканов“ и попросил работников Коми областного отдела ГПУ отправить его поблизости, в Пезмог, в лагерь — на стройку лесного комбината»[35].
Брат жены поэта Игорь Преображенский иначе оценил сложившуюся ситуацию: «Летом 1934 года <…> в с. Пезмог состоялась встреча с группой писателей Коми АССР и Северного края, в которой активно участвовал Е.Н.Забелин. Приехавшие относились к нему с участием и уважением»[36]. Состыковать бодрое словечко «добровольно» с мрачноватым «участием» без большого желания выдать черное за белое вряд ли получится.
Протянувшийся на добрый километр по правому берегу Вычегды поселок. Деревянные дома, двухэтажное управление строительства Северного лесохимического комбината…
Положение Забелина все же отличалось от условий, в которых содержались заключенные: он занимался «культработой». Сочинял тексты для самодеятельности, пьески, стихи, но сознавал, конечно: ему, «политически неблагонадежному», позволят печататься разве в том случае, если удастся совместить свои романтические впечатления о Заполярье с активно пропагандируемой точкой зрения на преображение Севера, что, в общем, нашло отражение в стихах. В тридцать третьем журнал «Звезда Севера»[37] опубликовал несколько стихотворений. Здесь Евгений Забелин использовал подзабытый свой псевдоним: «Волков».
Серафима Ионовна Данилова, хорошо знавшая поэта в Пезмоге, писала Наталье Евгеньевне Кошляковой: «Евгений в то время был молодым, задорным, худеньким, с вечно горящими глазами и больным сердцем. Наташа, ты очень похожа на отца. А вот когда на нашем бледном горизонте появилась студентка Настенька, приехавшая к своим родителям на летние каникулы, то своей прелестной внешностью очаровала всех. <…> Вот тогда особенно он стал много <…> писать. <…> Казалось, что стихи и поэмы просто сами из него выходили на простор»[38].
Поэмы Данилова упомянула не случайно: ими настойчиво интересовались собиратели литературного наследия Забелина. Поиски продолжительное время не имели успеха. Но, видимо, верно, что рукописи не горят, — по крайней мере, не горят до конца. В сборнике «Шагает Север», изданном в Архангельске в 1934 году, мне попалось на глаза стихотворение «Виктора Волкова» «Разговор о Печоре». Да и стихотворение ли? Скорее глава из поэмы — 140 строк. Похожее название («Поэма о Печоре») встретилось в письме Игоря Преображенского.
В тридцать четвертом Забелина освободили. Уезжал не один — с Анастасией Преображенской. Вскоре они поженились.
Поселились в Тарасовке под Москвой. Надолго там не задержались, да и в творческом отношении второй приезд в столицу почти не оставил следов. Помыкавшись какое-то время, решили перебраться в Вологду. Остальные «сибиряки» тоже оказались далеко от Белокаменной. Внешне все выглядело нормально: вроде как в родные края потянуло. А в случае с Забелиным на первый план проступали причины семейные: в Вологду перевели на новое место работы отца жены, и молодожены вместе с родившейся в январе тридцать шестого года дочерью Натальей последовали за ними. Но, судя по тому, насколько дружно «подельники» разбежались в разные стороны, им строго-настрого наказали не приближаться к столице.
Евгений Забелин становится журналистом. По одним сведениям, работает литсотрудником в «Красном Севере»[39], по другим — разъездным корреспондентом в газете железнодорожников «Северный путь»[40]. Писал стихи «к датам», рецензии на кинофильмы, реже — на спектакли и цирковые представления. Список следует дополнить обзорами стихотворных опытов школьников. Когда родилась дочь, появились стихи для детей. Наталье посвятил «Песню» (а она ему — сына, Евгения). «Заполярье» же и «Песня пастуха» походили на фрагменты из северной поэмы. Там шумят ветра Беломорья. И это забелинские стихи — по интонации, по краскам, по слову.
Известно больше пятидесяти опубликованных в Вологде стихотворений Забелина. За редким исключением они продолжили печальный ряд рифмованных агиток. В Омске и Москве в таких стихах нет-нет да попадались сильные строки — теперь удачи наперечет.
На том вологодская тема исчерпала бы себя, не отыщись среди текстов, хранящихся в Российском архиве литературы и искусства, машинописного экземпляра «Северного сказа». Единственной известной сегодня поэмы Забелина[42].
Сюжет ее, содержащий привычную для тех лет и тех мест интригу о происках кулака-«оленщика», не обещает поначалу каких-нибудь откровений. Он аккуратно иллюстрирует предваряющую поэму заметку из «Красного Севера» и без помех вписывается в отведенное пропагандой прокрустово ложе: белогвардейцы и кулаки — враги, подлежащие беспощадному уничтожению. Отсюда столько жестокости, столько смертей…
Но постепенно картина меняется. Слова полнятся смыслом, обретают упругость, гибкость, а звонкий забелинский стих — подзабытую образность. Поэма набирает трагическую высоту.
И тогда с некоторым удивлением обнаруживаешь, что обреченные обстоятельствами на заклание кулак Канев в паре с пастухом-поручиком — по сути дела единственные персонажи ее (рука дрогнула написать «герои»). Поэт пишет о них если не с сочувствием, то, во всяком случае, без культивируемой в те годы оголтелой ненависти, все чаще соизмеряя, сравнивая свою жизнь с превратностями, выпавшими на долю отшельников из «Северного сказа». Прежде всего — «офицера истлевшего полка».
Все сходится: и арест в 1920 году, и разговоры с Сорокиным. Лишь отказавшись от своего имени, в чужой и чуждой личине сумел Леонид Савкин удержаться на поверхности.
Этим аллюзии не исчерпываются. Канев, если отбросить частности, подобно поручику, не очень противится толкованию собственной судьбы как очередной подсказки, касающейся известных и неизвестных обстоятельств жизни Савкина-Забелина, и неизбежный конец «оленщика» — предчувствие, предсказание того, что ждет поэта. Он предвидел собственную судьбу. Либо болезнь доконает — как отбившегося от своих земляка-колчаковца… Либо в бегах остаток дней проведет… Либо… «От жизни тебе / Не уйти никак» — не столько Каневу, сколько себе предрекает Забелин.
Уверен теперь: «Северный сказ» не единственное эпическое произведение поэта. «Это поэма Забелина. У него ее пока нигде не печатают. Но он ничего не проиграл. За потерянное время я выплачиваю ему проценты»[43], — похвалялся Антон Сорокин. «…Врывался в ритм задуманной поэмы…» в одном из северных стихотворений и сам Забелин. А куда делся полный текст «Разговора о Печоре»? В каком заточении пребывает ныне мелькнувший в «Сказе» «огнепальный» протопоп Аввакум? «Адмирал Колчак», «Октябрь в Ленинграде», «Суровый маршрут» тоже объявлялись отрывками из поэм.
В квартире Преображенских, где жила семья поэта, был чуланчик, в нем Забелин засиживался допоздна. Писал на длинных полосках бумаги — обрезках газетных рулонов, которые приносил из редакции. Затем скатывал их в трубки. Все забрали при обыске. 1 октября 1937 года родилась Ольга, а через месяц Забелина арестовали. Сталинский террор набирал обороты.
Что случилось потом, остается догадываться. Сохранился конверт от письма жене, присланного в Архангельск из-под Магадана летом 1940 года. На оборотной стороне — своего рода шифрограмма. В ней он напоминает, по какой статье и на сколько лет осужден. Рядом — дата рождения, фигурировавшая в материалах дела, — вдруг понадобится, если Анастасия Ивановна решится хлопотать за него: «Забелин Евгений Николаев. 58, п. 11, 8–17. <…> Срок 10–15. 1908. <…> Палата № 18»[44]. Где «палата» — там и «санаторий»: Северо-Восточный лагерь на Колыме.
Письмо из сорок первого года дошло до наших дней целиком.
«Дорогая Настя!
Писал тебе несколько раз, но до сих пор еще не получил ответа. Пожалуйста, когда получишь это письмо, не замедли на него ответить. Напиши подробно все о себе — о своей жизни, работе, о наших дочках — Наташе и Оле, о Лидушке (если что-либо о ней знаешь). Где она и что она? Я жив <нрзб>. Не теряю надежды встретиться с тобой и детьми, так как крепко верю в нашу советскую справедливость. Уверен, что разберутся в моей невиновности, реабилитируют меня как советского человека и писателя и восстановят в правах гражданина нашей <нрзб> страны. Мое дело находится у военного прокурора Архангельской области — прошу тебя, узнай, в каком положении, что нужно предпринять, чтобы его быстрее рассмотрели.
Кроме этого, огромная просьба — вышли продуктовую посылку (если сможешь): сахару, масла или сала, сухарей, чая. Если не сможешь этого сделать, то переведи рублей 150–200. Также во что бы то ни стало вышли фотографии себя и ребят. Напиши Лидушке о моем письме, пусть она мне напишет (дай ей мой адрес). Адрес следующий: Хабаровский край, город Магадан. Почтовый ящик 26115. Итак, как только получишь это письмо, то сразу же посылай ответ. Привет всем. Крепко целую тебя и дочерей — Наташу и Олю.
Евгений Забелин. 1941, 4/VI»[45].
Последнее сообщение из сороковых годов есть в письме Сергея Маркова Ивану Коровкину: «Казахский писатель Зеин Шашкин[46] рассказывал, что Забелин очень опустился, оголодал, был очень истощен. <…> Он подлежал „актированию“, увозу с Колымы, но почему-то был оставлен на берегу»[47].
Когда поэта реабилитировали, в бумаге прокуратуры место смерти осталось неуказанным — прочерк. Но указана дата — 3 января 1943 года. И причина смерти — «паралич сердца».
Остальное прочел у Забелина — в эпитафии из «Северного сказа»:
Чайки — они везде «в туманах кричат»…
«Перебитая тропа» — строка из поэмы Евгения Забелина «Северный сказ».
Мадзигон Тамара Михайловна (1940–1982) — поэтесса, переводчик, литературовед. Жила в Алма-Ате.
Марков Сергей Николаевич (1906–1979) — поэт, прозаик, очеркист. В 20-е годы бывал в Омске.
Коровкин Иван Семенович (1919–1977) — омский педагог, фольклорист, краевед.
Савкин Николай Афанасьевич (1875–1930) — выпускник Нижегородской духовной семинарии, протоиерей, служивший с 1912 г. в градо-Омской Шкроевской церкви Параскевы (Пятницы).
См.: Мадзигон Т. Евгений Забелин. — «Простор», 1968, № 9, стр. 106; Мадзигон Т. Евгений Забелин. — В сб.: «День поэзии». Алма-Ата, 1969, стр. 147.
Забелин Иван Егорович (1820–1908/1909) — историк, археолог, почетный член Петербургской академии наук.
Сорокин Антон Семенович (1884–1928), писатель, художник, живший в Омске.