У меня с ней не было нормального знакомства, не было узнавания, не было ничего из того, что принято. Ни дерганий по клубам, ни знакомства через соцсети, она не была знакомой, у которой я перетрахал всех подружек и переключился на нее.
Я ее встретил на остановке. Да, я, тот кто никогда не вылезал из своей спортивной тачки и ласково называл ее «куколка», увидел свое персональное исчадие ада с ангельской внешностью на гребаной автобусной остановке. Стоял на светофоре, кивал в такт басам, постукивая пальцами по рулю, на утро после вечеринки в клубе Карла. Фашист умел устраивать умопомрачительные совершенно оторванные зверские тусовки. Я обводил скучающим взглядом эти трущобы, где жила какая-то девка, с которой я познакомился вчера ночью и каким-то образом оказался на ее съемной квартире в заднице мира. Что я делал с ней ночью, я не помнил, но на утро она решила, что это надолго, и я унес оттуда ноги, оставив несколько стодолларовых купюр на оплату съема гнезда.
И увидел ЕЕ. Сидит на скамейке с какой-то книжкой на коленках. На макушке хвост. Волосы вьющиеся цвета спелой пшеницы, ветер треплет ее тонкое платье, обнажая стройные ноги в мокасинах и белых носках. Я посмотрел на эти носки, и у меня встал. Мгновенно, без раскачки. А она кончик ручки покусывает, а я завис. Просто выпал из реальности. Ничего более сексуального, чем ее белые носки и пухлая нижняя губа без следа помады, прижатая погрызанным концом пластмассы, никогда в своей жизни не видел. Мне сигналили, а я вздернул средний палец и продолжал стоять, и смотреть на это чудо посреди хаоса.
На дороге из-за нее пробка, а она не от мира сего в книгу свою уставилась. Я никогда читающей девушки не встречал. Музейный экспонат. Автобус подъехал, она встрепенулась, встала со скамейки, а у меня в горле пересохло от вида стройных ног и какой-то невесомости во всем ее образе. Чистоты какой-то. Чего-то порочно-ангельского. Я к другому привык. И умом понимаю, что одета с рыночного лотка, и что мокасины ее дешевка, и носочки эти дурацкие, и рюкзак джинсовый потертый, а меня ведет, прет меня. Словно кто-то подошел ко мне и в грудь загнал ржавый кол. И все. И больше нет никакого пути назад. У кого-то любовь, у кого-то страсть, а у меня все всегда не как у людей – у меня свое проклятие. Не важно – как ее зовут, не важно – где она живет, не важно – кто она и кто с ней. Она для меня сделана.
Когда потом ночью, нагнул на лестнице Ирку и толкался ей в рот вздыбленным членом, собрав ее светлые крашеные волосы в хвост на макушке и удерживая, пока яростно вбиваюсь ей в глотку, представлял эти долбанные белые носочки, кончик ручки и длинные закрученные кверху пушистые ресницы. Кончил с рыком, и пока она сглатывала, вытирая слезы, подошел к раковине, набирая номер одного своего приятеля компьютерного червя, вечно онлайн, вечно на сотовом.
– Сань, привет друг. Да так, охрененно. Отрываемся в Радлене. Мне бы пробить маршрут 12 автобуса. Тут не ловит сеть нормально. Пробей для меня все остановки и пришли. Давай. Отблагодарю.
Посмотрел на кокетливо улыбающуюся Ирочку и хлопнул по заднице, а когда она приподнялась, чтоб поцеловать, увернулся и толкнул дверь на танцплощадку. Я тогда был безбашенным. Мне казалось, что я бессмертный, и все вокруг бессмертные. Я только доучился и начинал работать вместе с отцом в его финансовой компании. Я был беспечно счастливым человеком, оторванным, безумным, зеленым и не подозревающим, что в один день можно сдохнуть, но продолжать функционировать и даже делать карьеру. Что живые мертвецы – это не выдумка обдолбанного голливудского режиссера – это реальность. Моя реальность.
Саня скинул мне маршруты смской, и одна из остановок была – Экономический Государственный Университет. Скорее всего, туда ехала.
Я поднялся, как придурок, по будильнику, и уже в восемь пятнадцать стоял напротив остановки с кофе в термостакане, глазами, как у зомби, и сигаретой в зубах. Ждал свои белые носочки. Она пришла минут через пять в джинсах с дырками на коленях, тем же хвостиком и опять в носочках. Фигура, как у фотомодели, ноги длинные, округлая попка и грудь небольшая высокая. Лицо это идеально-кукольное, на него смотришь и не моргаешь. Нарисованная, что ли.
Такие бывают? Настоящие они? Снова учебник какой-то достала, сидит читает, в ушах наушники, ногой в такт двигает. Лямка какой-то тонкой майки с женским лицом на груди сползла с плеча, и у меня опять сушняк от вида ее груди, вздернутой под тонким лифчиком, как после дичайшего перепоя, и стояк, словно не трахался годами. Потом я перся за ее автобусом. И провожал глазами, когда шла к серому зданию универа. Умом понимаю, что это нездоровое что-то, а сам сидел еще какое-то время в машине, потом приехал после обеда и ждал, когда выйдет.
Я таскался за ней около недели. Ночью все те же клубы, тусовки, девочки, днем отцовский офис и взгляд, как у имбецила, потому что не выспался ни хрена. Потому что в проклятые восемь пятнадцать стоял на остановке. И, да, я не подходил к ней. Почему? Не знаю. Она была где-то там в белых носочках, а я здесь в своей компании. И ни черта общего у нас с ней не было. А еще мне казалось, она меня пошлет.
Через неделю я влез в ее автобус и поехал вместе с ней к ее универу. Всю дорогу на нее смотрел уже с близкого расстояния, и у меня дух захватывало, накрыло и не отпускало. Она с кем-то по телефону говорит, и я, как маньяк, прислушиваюсь к каждому ее слову, к каждому вздоху. А она меня не замечает. Даже не знает, кто я. Все в городе знают, а она полный ноль. Не в теме совершенно. Да и куда ей в тему – она по ночам спит, а днем в универ свой ездит и на танцы какие-то.
Нет для нее реального мира. У нее свой какой-то. Там нет грязных клубов, сосущих на лестницах бл**ей, кокаиновых девочек и мальчиков, латентных самоубийц и тому подобной херни. В ее мире белые носочки, майка с Мерлин Монро, мороженое пломбир и дешевые китайские наушники. Она поет вслух, когда думает, что ее никто не слышит, ездит на велосипеде, а летом уезжает в какую-то деревню к какой-то тете и, о боги, ковыряется в огороде. Меня засмеют… и мне насрать. Она же божественна. Но все было потом. После того как она стала моей.
Я с ней выходил на остановках, водиле своему деньги в карман и прыгал в тачку, в офис ехал. На Ирочку больше не стоит, на Леночку тоже. Ни на кого не стоит. Я ее хочу. До боли. До ошизения. Так что яйца поджимаются от одной мысли, что губу ее полную трону кончиками пальцев. Чисто хочу. Нежно. И сердце в груди рвано прыгает из стороны в сторону, когда о ней думаю.
Познакомился с ней, как в кино. Она куда-то ездила, а я у дома ее сидел, ждал под окнами. Психовал. Решил – подойду, и все. И ни хрена, в сиденье машины врос. Не могу, и все. А к ней какой-то урод приставать начал. Я месяц следом хожу, я смотрю на нее и подойти не могу, а какой-то лысый мудак в реперской куртке и кроссах за руку схватил. Меня переклинило. Сам не понял, как сцепился с ним. Бил, как озверевший, а он меня. Только я реально его избивал, а он защищался. Но меня заклинило, и я не мог остановиться, пока она не оттащила.
– Хватит… не надо. Вы его убьете. Не надо. С ума сошли? Это сосед мой. Он урод, конечно, моральный, но я б и сама справилась.
Справилась бы она. Хрупкая, тоненькая, воздушная. Потом на лавке вытирала мне кровь с лица водой из пластиковой бутылки, а я от счастья дрожал. Вблизи еще красивее, кожа молочно-белая, на переносице несколько веснушек, и пахнет от нее клубникой. Не духами какими-то крутыми, а ягодами. Потом оказалось, и правда, клубнику ела. Тетка проездом ехала, и она на вокзале ее встретила, клубнику домой несла. Меня тоже угостила.
– Спасибо. А меня Аня зовут.
И улыбнулась. Я вдруг понял, что до этого момента не жил никогда, вообще не был человеком.
– Егор.
– Хотите клубнику. Свою. Сладкая-пресладкая.
И я жрал с ней на лавке клубнику из банки, слушал, как она смеется, и, бл*дь, какие на хер клубы, какие Ирки. У меня Нютка появилась. Я влюбился. Насмерть.
Бросил окурок в темноту и залпом отпил из бутылки виски. Свет так и не включил, ходил по кабинету в темноте. Пил, и не брало меня. Я ее лицо за пять лет вблизи впервые увидел и понял, что ни хрена я не вылечился. Что я не просто болен, а гнию заживо, и только сейчас с меня спал весь грим, и я увидел, как кишит червями моя душа.
Пять лет. Я запрещал себе к ней приближаться и вспоминать эту суку ровно пять лет. И все эти пять лет я не хотел знать – ни где она, ни что с ней, ни как она живет. Я убеждал себя, что нет ее, умерла. Я даже похоронил ее мысленно на городском кладбище… наверное, я мог бы ее убить. Если бы не ребенок. Ее ребенок не от меня.
Лживая, подлая тварь змеей влезла в мое сердце, в мою семью и выдрала его своими тонкими пальчиками с розовыми ноготками. Выставила жалким роганосцем, насмехалась за моей спиной. Жила рядом и… бл*****дь, как же не задохнуться… и умилялась тому, как я трогаю ее живот и говорю с чужим, мать ее, ребенком. Натраханным на стороне с ее любовником. Хотя, когда я давил ее тонкую шею, она сипела, что не знает чей. Хотя пару раз осмелилась все же утверждать, что мой. Пока я ее не ткнул лицом в результат анализа. Третий, сука, результат. ТРЕТИЙ! Потому что я поверить не мог… потому что я не хотел умирать. Но все же это была агония.
Когда я увидел ее снова… я вдруг понял, что хочу ее на коленях. Чтоб стояла на полу и умоляла меня простить ее и дать ей денег, дать ей жить, дать ей дышать. Я не вынашивал планы мести, но я носил букеты на ее могилу в своей душе и каждый раз останавливал себя, чтобы не начать ее откапывать. Я не искал ее. Она нашлась сама, как бумерангом возвращающееся проклятье.
Когда списки работников на увольнение получил… фамилию увидел, и все. Меня накрыло. Так люди срываются, когда вдруг дорываются до дозы наркотика. Смертельного. От которого однажды чуть не загнулись. И я захотел ее впрыснуть себе в вену, и пусть все горит синим пламенем.
На коленях ее хочу. Там, на полу у моих ног. Зарёванную. А может, и залитую моей спермой не единожды. Какого хера я должен отказать себе в удовольствии?
Впервые за долгие годы я мастурбировал и представлял ее на четвереньках с поднятым ко мне лицом, залитым слезами. Теперь я мог купить всю ее, город в котором она живет, и каждое заведение, которое имеется в этом гадюшнике.
Я снова за ней следил. Сам себе не верил, что делаю это. Думал, что изменился за все эти годы, думал, время меня изменило и пусть не вылечило, но по крайней мере я больше не зависим от этого смертельного чувства, которое я закопал внутри. Когда ее девичью фамилию увидел, попросил личное дело, едва открыл, и все. И нет пяти лет. И не было никогда. Я только вчера получил нож в спину и только вчера вытолкал ее из дома, а сам ломал пальцы о стены и крушил все вокруг себя. Потрогал шрамы на фалангах и тыльных сторонах ладоней. Затянулись, остались лишь тонкие белые полосы и увеличенные косточки. Тело заживает и регенерирует, а душа не имеет такого свойства, если ее разодрать в клочья, она уже никогда не срастется. Так и будет вся в дырах. Мне моя напоминала решето.
В тот год, когда я расстался с Аней, Шумный, которого знал весь город, сгнил живьем и больше не родился. На свет появился некто Егор Александрович Шумаков. Ему пришлось восстать из пепла и доказать всем, что его стоит уважать и бояться. Я резко остался один – через полгода после развода с Аней погиб отец в автокатастрофе, а мать впала в кому и по сей день лежит почти овощем в спецучреждении. Компания, в которой я был всего лишь вольным слушателем на заседаниях совета директоров, стала только моей, и я ни хрена не соображал в том, как она устроена и как работает. Поналетала куча стервятников, как на падаль. Еще на похоронах начали предлагать деньги. Ставки, как на аукционе, кто больше даст. А я в шоке. Для меня смерть отца была неожиданной, стремительной. Я не был готов остаться один со всей этой махиной, которой он управлял на протяжении всей своей жизни.
Но я бы ее не продал. Сдох бы, но не позволил тронуть. За считанные месяцы я выучил о ней все. Макарыч, помощник отца, ввел меня в курс дела, и уже в следующем году я сам заключал сделки, которые принесли первую прибыль за месяцы простоя. Некоторым особо настырным пришлось показать, что переходить мне дорогу чревато испорченным здоровьем, а иногда даже инвалидностью или банкротством.
Я влился в тот мир, где нет слабости, нет компромиссов, есть стадо и загоняющий его хищник. Есть своя иерархическая лестница и, если не выдрать место под солнцем зубами и когтями, тебя быстро затолкают в нишу «третьего мира», а потом и вовсе «сольют» более крупному предприятию. Я не вылезал из офиса и командировок, не давал себе продохнуть. Ночью спал по четыре часа. Ложился под утро, чтоб отрубиться и на хер не думать об этой суке перед тем как уснуть, иначе она мне приснится. А она снилась все равно. Часто. Я бы предпочел никогда, но у моего подсознания были на этот счет свои планы, и оно выдавало мне ее в разных ракурсах. Но всегда неизменно красивую. Нежную. С этим пронзительным взглядом ярко-синих глаз. Нютка-незабудка. Незабываемая и неубиваемая тварь. Бессмертная. А какие в них появлялись кристально чистые слезы, и я все… я был согласен для нее на все. Я мог бы для нее убивать, если бы попросила, но она была слишком жалостливой. Или играла роль. Умело, талантливо, гениально.
Иногда снилась в моих объятиях, голая, извивающаяся подо мной пока я яростно вхожу в ее тело, закинув ноги на плечи, и тону в этой бездне незабудкового взгляда. Смешно, но я и цветов-то таких не знал. Она показала. Нравились они ей. Ане вообще нравилось все простое, то, на что нормальные девушки не смотрят. И меня именно это с ума сводило.
Мне казалось, что никто и никогда не будет любить меня, как она. Идиот. Любовь делает людей слепцами, глухонемыми моральными инвалидами с ампутированным разумом.
Меня любили и другие женщины. Моя жена, мои любовницы, мои шлюхи. Любили по-разному – кто-то мой член, кто-то кошелек, кто-то мою физиономию. Были те, кто любил все вместе – это моя благоверная, на которой я женился в состоянии аффекта, как говорит Фашист. Женат я был до сих пор, детей она мне так и не родила, и, если честно, я не особо хотел. Я пытался ее полюбить. Честно пытался. Она неплохая, умница, красавица, в делах фирмы разбирается, не лезет никуда, мозг особо не выносит. А я смотрю на нее, и раздражает в ней все от кончиков выкрашенных белых волос до кончиков ее матовых белых длинных ногтей. Я бы развелся, но меня крепко переплело с фирмой ее отца, мы вместе разрабатывали четыре проекта новостроек и торговых площадок в четырех провинциальных городах, где не было даже нормального детского парка. И пока я не выжму из этих проектов все, что мне нужно, о разводе не может быть и речи. Кроме того, она поддерживала мой статус – Елена Шумакова.
В наш дом ее привела моя мать.
«Познакомься, сынок, это Леночка. Дочка Арсения Федоровича Добронравова».
Леночка, которую потом я ставил раком в уборных клубов или ничком укладывал на капот своей машины, а иногда и просто давал в рот, чтоб спустить по-быстрому и не париться. Оказывается, отец давно вел дела с Добронравовым, но я в это не вникал. Потом пришлось вникнуть и не только в это. Потом пришлось иногда забывать, что я человек, подминать под себя компании. Сносить жилые дома, выкупать по дешевке квартиры. Мир большого бизнеса жесток и несправедлив. Впрочем, как и сами люди. Я этому научился еще в юности, когда мне сломали нос за то, что у меня крутой рюкзак. Мажорам было принято вправлять мозги. Пришлось доказывать, что не всем, и идти на бокс.
И не было ничего способного выбить меня из равновесия кроме этой дряни. Посмотрел в личное дело, потом поехал к ее дому. Увидел вживую. Знаете, что значит удар в солнечное сплетение? Сильный и неожиданный, когда ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я рот раскрыл и вцепился в руль. Смотрел, как она идет по тротуару. Стройная, худенькая в скромном платье, и волосы по спине вьются локонами. У меня свело пальцы. До онемения. Захотелось их в ее локоны погрузить и ощутить, какие они наощупь. Я тогда Валеру сам набрал. С ним все дела вел. Начальник его едва узнал, что мне комбинат слили, после того как он отказался его продавать, слег в больницу. И как я понимаю, выходить оттуда уже не собирался, да и боялся, что люди его на вилы насадят. Он ближе и доступней, его легче линчевать, чем меня.
У Валеры про нее спросил. Сказал, если заставит ее мне позвонить, отблагодарю. Тот уверил, что она позвонит, безвыходное у нее положение. Конечно, безвыходное – я ее со всех сторон обложил. Все ходы ее просчитал прежде, чем Валере звонить.
Но она не набрала меня ни вечером, ни потом утром. И меня скрутило еще сильнее, до ломоты в костях. Я захотел ее увидеть. Это стало навязчивой идеей.
А увидел и понял, что не отпущу. Хочу эту суку рядом с собой, и не важно каким способом, не важно как. Она приползет ко мне. Одного только не ожидал, что рядом с ней самого так накроет, что контроль начнет из рук уплывать. Что истосковался настолько, что меня трясет с ней рядом, как наркомана. По привычке волосы ее тронул, а когда дернулась, у меня ненависть девятым валом поднялась. Держу ее за затылок, а у самого в висках пульсирует похоть зверская. Взять ее. Распластать на сиденье, порвать платье и войти в нее, кусать ее маленькие груди, жадно лизать соски и вдыхать ее запах. Окунуться в это марево, принять свой кайф и ощутить, как он потек по пересохшим венам. Будь я один в машине, я бы взял, и насрать, что она не хочет. Я ее так хотел, что у меня яйца опухли и член болезненно в ширинку упирался. И воспоминания… они меня доконали. С ума свели. Наяву ее хотел. Тронуть, впиться в нее, вгрызться и не выпускать.
Но это было неинтересно. Мне захотелось, чтоб она пришла сама. Чтоб она свернула свою гордость бл**ую в кулак и пришла просить. Меня подбрасывало от одной мысли, что Аня снова будет рядом со мной. Я собирался купить ее себе и доказать ей, что она продажная шлюха. А еще я просто маниакально хотел быть рядом с ней. До трясучки и до адского исступления. Иметь на нее все права. Трахать ее, когда хочу. Увезти из этого Урюпинска… Я поиграюсь и уничтожу ее. Размажу по асфальту. Как она меня когда-то.
Ни «прости», ни «прощай», ни «дай мне шанс, Егор». Ни черта. Просто уехала. Наверное, договорилась со своим уродом встретиться… только он не явился. И уже никогда и ни к кому не явится. Ему железной кувалдой перебили хребет. Он теперь растение без ног и без члена.
Я отхлебнул виски и ответил на входящий звонок, стараясь сфокусировать взгляд и говорить нормально.
– Да, Артем. Куда? Неплохо. Зайди завтра к ним, непосредственно к директору, и передай от меня личную просьбу, очень убедительную – не брать на работу. Если твоя убедительность будет недостаточной – добавь еще немного, чтоб стало приятней принимать решение. Если и это не поможет, намекни, что иногда человеку хватает для нормальной жизни и девяти пальцев на руках.
Говорю, а перед глазами фото из личного дела, и я невольно веду по ее уменьшенной копии большим пальцем.
Как же я любил тебя, Нютка, боготворил. Поставил тебя выше себя самого и молился тебе изо дня в день. Счастью не верил своему. А ты во мне пробудила чудовище, и не знаю, каких оно достигнет размеров во мне, пока не нажрется твоей крови и плоти.
Снова зазвонил сотовый, на входящем имя жены и ее фото.
– Да.
– Помешала?
– Нет.
– Из госпиталя звонили, маму перевели в больничное отделение, ей стало плохо. Завтра утром я к ней поеду. Не хочешь вернуться домой?
– Нет, Лена, не хочу и не могу. Займись этим. Я буду благодарен.
– Я соскучилась по тебе, Егор.
Мой палец все еще трогает снимок Ани, и внутри поднимается торнадо злости. И я соскучился… но не по ней. А по твари, которая забыла, как я выгляжу.
– Сходи в душ и представь, что я тебя трахнул. Можешь это сделать два раза.
– Ты что пьян?
– Трезв, как стекло. Когда будешь мастурбировать, смотри не выложи в инстеграм.
– Сволочь, какая же ты сволочь.
– Ты хотела эту сволочь в мужья. Радуйся и наслаждайся сбывшейся мечтой, Ленусииик. Мы узаконили наш минет в туалетах и секс на лестницах клубов.
Она отключила звонок, а я отшвырнул сотовый и снова отхлебнул из горлышка виски. Шатаясь подошел к окну. И не прошло пяти лет, как я снова бухаю в одиночестве из-за это суки, и мне хочется сдохнуть.
Но дохнуть нельзя. Самое интересное только начинается.