Погода хорошая. Через 1-2 недели прилетают грачи, а через 2-3 скворцы. Понимаете ли Вы, капитан, что это значит?
Votre a tons
А. Чехов.
384. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ
4 марта 1888 г. Москва.
4 февр.
Уважаемый
Казимир Болеславович!
Редакция "Русских ведомостей", зная, что я знаком с Вами, поручила мне передать Вам, что она была бы рада получать от Вас возможно чаще небольшие очерки и рассказы в размере обыкновенного фельетона (300- 600 строк). Определение гонорара зависит вполне от Вас самих.
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
"Рабу" я получил и уже прочитал. Поблагодарю при свидании.
385. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
6 марта 1888 г. Москва.
6 марта.
Сегодня, дорогой Алексей Николаевич, я прочел 2 критики, касающиеся моей "Степи": фельетон Буренина и письмо П. Н. Островского. Последнее в высшей степени симпатично, доброжелательно и умно. Помимо теплого участия, составляющего сущность его и цель, оно имеет много достоинств, даже чисто внешних: 1) оно, если смотреть на него как на критическую статейку, написано с чувством, с толком и с расстановкой, как хороший, дельный рапорт; в нем я не нашел ни одного жалкого слова, чем оно резко отличается от обычных критических фельетонов, всегда поросших предисловиями и жалкими словами, как заброшенный пруд водорослями; 2) оно до крайности понятно; сразу видно, чего хочет человек; 3) оно свободно от мудрствовании об атавизме, паки бытии и проч., просто и холодно трактует об элементарных вещах, как хороший учебник, старается быть точным и т. д., и т. д. - всего не сочтешь... Я прочел письмо Петра Николаевича три раза и жалею теперь, что он прячется от публики. Среди журнальных работников он был бы очень нелишним. Важно не то, что у него есть определенные взгляды, убеждения, мировоззрение - всё это в данную минуту есть у каждого человека, - но важно, что он обладает методом; для аналитика, будь он ученый или критик, метод составляет половину таланта.
Завтра я поеду к Петру Николаевичу и предложу ему одну штуку. Я напомню ему двенадцатый год и партизанскую войну, когда бить француза мог всякий желающий, не надевая военного мундира; быть может, ему понравится моя мысль, что в наше время, когда литература попала в плен двунадесяти тысяч лжеучений, партизанская, иррегулярная критика была бы далеко не лишней. Не захочет ли он, минуя журналы и газеты, выскочить из засады и налететь наскоком, по-казацки? Это вполне исполнимо, если вспомнить о брошюрочном способе. Брошюра теперь в моде; она недорога и легко читается. Попы это поняли и ежедневно бомбардируют публику своими фарисейскими отрыжками. Петр Николаевич в убытке не будет.
Теперь - как Ваше здоровье? Выходите ли Вы на воздух? Если судить по критике Буренина о Мережковском, то у Вас теперь 15-20° мороза... Холодно чертовски, а ведь бедные птицы уже летят в Россию! Их гонят тоска по родине и любовь к отечеству; если бы поэты знали, сколько миллионов птиц делаются жертвою тоски и любви к родным местам, сколько их мерзнет на пути, сколько мук претерпевают они в марте и в начале апреля, прибыв на родину, то давно бы воспели их... Войдите Вы в положение коростеля, который всю дорогу не летит, а идет пешком, или дикого гуся, отдающегося живьем в руки человека, чтобы только не замерзнуть... Тяжело жить на этом свете!
Я приеду в Питер в начале поста, через 2-3 дня после того, как получу из "Северного вестника" гонорар. Если во вторник Вы будете в редакции, то, проходя мимо конторщицы, напомните ей о моем существовании и безденежье.
Весь февраль я не напечатал ни одной строки, а потому чувствую большой кавардак в своем бюджете.
Надеюсь, что Вы не забыли про Волгу.
Будьте здоровы; желаю Вам хорошего аппетита, хорошего сна и побольше денег.
До свиданья.
Ваш А. Чехов.
386. Н. А. ЛЕЙКИНУ
7 марта 1888 г. Москва.
7 марта.
Спешу ответить на Ваше письмо, добрейший Николай Александрович. Я жду Вас в четверг. В 12 1/2 часов я приготовлю завтрак, каковой и приглашаю Вас разделить со мной. От меня поедем, куда нужно. А главное, потолкуем.
У меня есть фрак, но нет охоты и уменья читать. Я не в состоянии одной минуты почитать вслух, тем паче публично: сохнет горло и кружится голова. Итак - читать я не буду. Прошу прощения у Вас и у В. В. Комарова и уверен, что Вы не будете в претензии, тем более что мое отсутствие не испортит вечера.
Пахнет кислой капустой и покаянием.
Грузинский в Москве. Я скажу ему, чтобы он был у меня в четверг к 12 часам. Он будет рад познакомиться с Вами.
Почтение Прасковье Никифоровне и Феде. До свидания.
Ваш А. Чехов.
387. В. Н. ДАВЫДОВУ
Между 7 и 10 марта 1888 г. Москва.
Поздравляю Вас, милый Владимир Николаевич, с постом, с окончанием сезона и с отъездом в родные палестины. Податель сего уполномочен попросить у Вас моего цензурованного "Калхаса", каковой мне нужен. Если это письмо не застанет Вас дома, то, будьте добры, передайте кому-нибудь "Калхаса" для передачи мне или же возьмите его с собой в Питер, куда я прибуду в субботу на этой неделе. В Питере побываю у Вас и возьму "Калхаса".
Будьте здоровы. Хорошего Вам пути!
Ваш А. Чехов.
На обороте:
Его высокоблагородию
Владимиру Николаевичу Давыдову.
388. М. П. ЧЕХОВУ
14 и 15 или 16 марта 1888 г. Петербург.
Пишу сие в редакции "Нового времени". Только что вошел Лесков. Если он не помешает, то письмо будет кончено.
Доехал я благополучно, но ехал скверно, благодаря болтливому Лейкину. Он мешал мне читать, есть, спать... Всё время, стерва, хвастал и приставал с вопросами. Только что начинаю засыпать, как он трогает меня за ногу и спрашивает:
- А вы знаете, что моя "Христова невеста" переведена на итальянский язык?
Остановился я в "Москве", но сегодня переезжаю в редакцию "Нового времени", где m-me Суворина предоставила мне 2 комнаты с роялью и с кушеткой в турнюре. Поселяюсь у Суворина - это стеснит меня немало.
Сухари отданы Александру. Семья его здрава, сыта, одета чисто. Он не пьет абсолютно, чем немало удивил меня.
Идет снег. Холодно. Куда ни приду, всюду говорят о моей "Степи". Был у Плещеева, Щеглова и пр., а вечером еду к Полонскому.