28 июля.
Посылаю Вам, тетя, из Нового Афона икону. Кланяюсь Вам, Алеше, папаше и Ване. Теперь я в Тифлисе, а завтра еду в Баку купаться в Каспийском море.
Ваш А. Чехов.
465. М. П. ЧЕХОВУ
28 июля 1888 г. Пароход "Дир".
28 июль 1888 г.
По морям Черному, Житейскому и Каспийскому. (Посвящается капитану собственных пароходов М. П. Чехову)
Паршивенький грузовой пароход "Дир" мчится на всех парах (8 узлов в час) от Сухума до Поти. Двенадцатый час ночи... В маленькой каютке, единственной на пароходе и похожей на ватерклозет, нестерпимо душно и жарко. Воняет гарью, канатом, рыбой и морем... Слышно, как работает машина: "бум, бум, бум"... Над головой и под полом скрипит нечистая сила... Темнота качается в каютке, а кровать то поднимается, то опускается... Всё внимание желудка устремлено на кровать, и он, словно нивелируя, то подкатывает выпитую зельтерскую воду к самому горлу, то опускает ее к пяткам... Чтобы не облевать в потемках одежи, быстро одеваюсь и выхожу... Темно... Ноги мои спотыкаются о какие-то невидимые железные шпалы, о канат; куда ни ступнешь, всюду бочки, мешки, тряпье... Под подошвами угольный мусор. Наталкиваюсь в потемках на что-то решетчатое; это клетка с козулями, которых я видел днем; они не спят и с тревогой прислушиваются к качке... Около клетки сидят два турка и тоже не спят... Ощупью побираюсь по лестничке на капитанскую рубку... Теплый, но резкий и противный ветер хочет сорвать с меня фуражку... Качает... Мачта впереди рубки качается мерно и не спеша, как метроном; стараюсь отвести от нее глаза, но глаза не слушаются и вместе с желудком следят только за тем, что движется... Море и небо темны, берегов не видно, палуба представляется черным пятном... Ни огонька...
Сзади меня окно... Гляжу в него и вижу человека с лицом Павла Михайловича... Он внимательно глядит на что-то и вертит колесо с таким видом, как будто исполняет девятую симфонию... Рядом со мной стоит маленький, толстенький капитан в желтых башмаках, похожий фигурою и лицом на Корнелия Пушкарева... Он разговаривает со мной о кавказских переселенцах, о духоте, о зимних бурях и в то же время напряженно вглядывается в темную даль и в сторону берега...
- А ты, кажется, опять забираешь влево!- говорит он между прочим кому-то; или:- Тут должны быть видны огоньки... Видишь?
- Никак нет!- отвечает кто-то из потемок.
- Полезай на верхнюю площадку и погляди! Темная фигура вырастает на рубке и не спеша лезет куда-то вверх... Через минуту слышно:
- Есть!
Всматриваюсь влево, где должны быть огоньки маяка, беру у капитана бинокль и ничего не вижу... Проходит полчаса, час... Мачта мерно качается, нечистая сила скрипит, ветер покушается на фуражку... Тошноты нет, но жутко...
Вдруг капитан срывается с места и со словами: "Чёррртова кукла!" бежит куда-то назад.
- Влево!- кричит он с тревогой во всё горло. - Влево... вправо! Аря... ва... а-а!
Слышится непонятная команда, пароход вздрагивает, нечистая сила взвизгивает... "А ва-а-ва!" кричит капитан; у самого носа звонят в колокол, на черной палубе беготня, стук, тревожные крики... "Дир" еще раз вздрагивает, напряженно пыхтит и, кажется, хочет дать задний ход...
- Что такое?- спрашиваю я и чувствую что-то вроде маленького ужаса. Ответа нет.
- Столкнуться хочет, чёрртова кукла!- слышится резкий крик капитана... Вле-ева-а!
У носа показываются какие-то красные огни, и вдруг раздается среди шума свист не "Дира", а какого-то другого парохода... Теперь понятно: мы столкнемся! "Дир" пыхтит, дрожит и как будто не движется, ожидая, когда ему идти ко дну... (Тут со мной происходит маленькое недоразумение, продолжавшееся не более полминуты, но доставившее мне немало мучений... Полминуты я был убежден в том, что я погубил пароход. О недоразумении расскажу при свидании, писать же о нем длинно, нет мочи.)
Но вот, когда, по моему мнению, всё уже погибло, слева показываются красные огни и начинает вырисовываться силуэт парохода.. Длинное черное тело плывет мимо, виновато мигает красными глазами и виновато свистит...
- Уф! Какой это пароход?- спрашиваю я капитана. Капитан смотрит в бинокль на силуэт и говорит:
- Это "Твиди".
После некоторого молчания заводим речь о "Весте", которая столкнулась с двумя пароходами и погибла. Под влиянием этого разговора море, ночь, ветер начинают казаться отвратительными, созданными на погибель человека, и, глядя на толстенького капитана, я чувствую жалость... Мне что-то шепчет, что этот бедняк рано или поздно тоже пойдет ко дну и захлебнется соленой водой...
Иду к себе в каютку... Душно и воняет кухней... Мой спутник Суворин-фис уже спит... Раздеваюсь донага и ложусь... Темнота колеблется, кровать словно дышит... Бум, бум, бум... Обливаясь потом, задыхаясь и чувствуя во всем теле тяжесть от качки, я спрашиваю себя: "Зачем я здесь?"
Просыпаюсь... Уже не темно... Весь мокрый, с противным вкусом во рту одеваюсь и выхожу... Всё покрыто росой... Козули глядят по-человечески сквозь решетку и, кажется, хотят спросить: зачем мы здесь? Капитан по-прежнему стоит неподвижно и всматривается в даль... Налево тянется гористый берег... Виден Эльборус из-за гор, вот так: Восходит мутное солнце... Видна зеленая Рионская долина, а возле нее Потийская бухта...
(Продолжение следует)
466. Н. М. ЕЖОВУ
8 августа 1888 г. Сумы.
8 августа.
Простите, милейший Николай Михайлович, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. Можете себе представить, я целый месяц беспутно шатался по Крыму и Кавказу и только вчера вернулся к пенатам. Ну-с, я жив и здрав, лениво почиваю на лаврах, благополучно исписываюсь и весьма хладнокровно переживаю свою славу. Волнует меня только одно - мысль, что Вы и Грузинский осмелились жениться раньше меня... Впрочем, бог Вам судья... Поздравляю с законным браком и желаю всего хорошего... Женитьба хорошая штука... Если не дает сюжетов (а она сюжетов не дает, ибо литераторы видят только даль, но не то, что у них под носом делается), то во всяком случае даёт солидность, устойчивость и поселяет (монашеское слово!) потребность совлечь с себя ветхого человека... Мне сдается, что, оженившись, Вы не замедлите приняться за серьезную работишку, т. е. почувствуете, что в "Осколках" Вам тесно, как в клетке. Это так, ибо у женатого совсем иное мировоззрение, чем у холостяка. Тру-ла-ла мало-помалу выдыхается и уступает свое место более чувствительным романсам...
Передайте Александру Семеновичу, что Суворин ждет его субботник. Пора ему. В "Новое время" он явится желанным гостем... тем более что в оной газетине в настоящее время решительно нет беллетристов (если не считать Бежецкого и Чехова, которые разленились и скоро начнут пить горькую).
В Москве буду к 5 сентября. Прошу пожаловать купно с фамилией.
Поклонитесь Грузинскому и, если увидите, Пальмину. Напишите Билибину, что я собираюсь черкнуть ему большое письмо, но утерял его адрес.
Будьте здравы и счастливы.
Ваш А. Чехов.
Хочу купить хутор.
Через год Вы обязаны дать рассказ в "Новое время". Об этом поговорим при свидании.
На конверте:
Москва,
Плющиха, д. Коптева
Николаю Михаиловичу Ежову.
467. Н. Н. ЗЛАТОВРАТСКОМУ
8 августа 1888 г. Сумы.
VIII. 8.
Милостивый государь
Николай Николаевич!
Ваше письмо я получил только вчера, вернувшись из Кавказа. Невольно промедлил ответом.
Благодарю Вас за любезное приглашение и, конечно, отвечаю на него живою готовностью быть полезным Вашему журналу. Чем богат, тем и рад: если сумею написать что-нибудь для одной из первых книжек, то не замедлю прислать, а пока позвольте пожелать "Эпохе" успеха и оставаться искренно уважающим Вас